Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Война на земле Египта
На другой день в часть пришел приказ об отправке еще одной группы. Я попросился в нее — мне хотелось быть рядом с Мысри. Мы встретились, и я поразился происшедшей в нем перемене. Хоть он опередил меня всего на один день, мне показалось, будто прошли годы, и юноша, изнемогавший под бременем своей тайны, превратился в бывалого солдата. Он провел меня по расположению полевого госпиталя, словно по родному дому. Времени было в обрез, и мы не успели толком поговорить. Я прибыл на фронт в пятницу, в полдень. Сутки спустя началась война. Едва закончилась переброска людей и снаряжения, мы начали рыть окопы и возводить укрепления из мешков с песком. Поставили палатки для командования, для операционной и других медслужб. Самая большая палатка предназначалась для раненых, ожидающих отправки в тыл. Была и еще одна — в ней, как сказали нам, разместится морг. Расчищая место для нее и вбивая колья, мы чувствовали, как сжимаются наши сердца. После того, как все наши объекты были замаскированы и вырыты укрытия для автомашин, мы установили походную кухню и поставили временные склады для медикаментов и боеприпасов, — работа эта оказалась долгой и изнурительной. Потом мне еще предстояли кое-какие административные дела: подготовка журналов дежурств и караульной службы, проверка списков личного состава и прочей документации. Со всем этим тоже управиться было нелегко. Но охваченный душевным подъемом, я не чувствовал усталости. Вечером нам приказали лечь спать как можно раньше. Наш госпиталь не был стационарным, он назывался «Полевой сортировочный госпиталь номер один». Название говорит само за себя: госпиталь наш расположится рядом с передовой и будет принимать раненых прямо с поля боя. Им окажут первую помощь тут же на месте; легкораненые вернутся на передовую, другие останутся ждать отправки в тыл. Предусмотрены надлежащие меры и в отношении погибших.
Мы получили приказ направить группы, укомплектованные братьями милосердия и санитарами с носилками, в расположение наших передовых частей и поднять флаг с красным полумесяцем. По международным законам он должен охранять нас от обстрела во время боя. Начальник госпиталя выстроил санитарные группы, чтобы решить, какие из них отправятся на передовую линию. Она в то субботнее утро проходила по западному берегу Суэцкого канала. Построение началось в семь часов утра. Мысри стоял справа от меня. Одет он был в мятый, никогда не видевший утюга комбинезон. Думаю, ночью он клал его под голову, чтоб хоть немного разгладить. Надо, объявил начальник, назначить санитаров для отправки на боевые позиции. Мысри поднял правую руку и решительно произнес:
— Эфендим.
Не дожидаясь разрешения начальника, он сделал два шага вперед, встал перед строем и, отдав честь офицеру, заявил, что хочет первым отправиться на передовые позиции. Начальник, судя по выражению его лица, остался доволен. Ответив на приветствие Мысри, он приказал первым занести его имя в список. Я тоже хотел отправиться с Мысри на фронт, но мои административные обязанности требовали, чтобы я оставался в части. Комплектование групп быстро закончилось, Мысри был назначен командиром одной из них. Получив медикаменты, сухой паек, противогазы и фляжки с водой, фронтовые группы приготовились покинуть расположение госпиталя. Поговорить с Мысри мне не удалось. Последний раз я видел его помогающим товарищу нести носилки. Профиль Мысри четко выделялся на фоне песка пустыни. Он обернулся к нам, и я заметил, что лицо его лоснится от пота. Их группа медленно двинулась на восток. Мысри шагал быстрее всех, мне показалось, что тело его устремлено вперед и даже изогнулось от напряжения как туго натянутый лук. Мог ли я знать, что в последний раз вижу его на ногах.
Он отсутствовал пятнадцать дней. Согласно установленному порядку, люди, работавшие на передовой, регулярно сменялись. Но товарищи Мысри вернулись без него, то же произошло и в следующую смену; он оставался там, где было труднее всего. Потом поступок Мысри стал широко известен как пример редкого мужества. Нет, его не описать обычными словами — они кажутся вялыми, тусклыми, неспособными передать истинную суть вещей.
Наступило воскресенье, двадцать первое октября. До окончания рамадана оставалось десять дней. Луна появлялась на небе лишь к концу ночи. Говорили, что на один из последних дней рамадана падает ночь судьбы и уж кто-кто, а солдаты, стоящие ночью в карауле, не пропустят ее. И именно в эту ночь, незадолго до полуночи, привезли Мысри. Он вернулся на носилках, принадлежавших его группе, раненный осколками снаряда в шею, живот и правую ногу, которая была к тому же переломана. Доставившие его санитары рассказали: уже будучи раненным, Мысри продолжал оказывать помощь другим, пока, потеряв сознание, не рухнул наземь. Он потерял очень много крови, одна из ран успела нагноиться. Когда его принесли, я бросил работу и не отходил от входа в палатку, где им занимались врачи. По их лицам я понял, что он безнадежен. Но начальник госпиталя приказал сделать невозможное, чтобы спасти его. Мысри, я сидел возле него, в бреду всячески заклинал и молил меня обязательно съездить к его родным, помочь им добиться правды. Ведь я знаю, он сражался и погиб как Мысри, а не как сын омды, это надо доказать во что бы то ни стало. Пусть гибель его станет для родных залогом лучшего будущего. Нет, я не мог поверить, что Мысри умрет, кто, как не он, был создан для жизни. Сумей мы направить его в стационарный, базовый госпиталь, может, он и остался бы жив. Мысри бредил всю ночь. Наутро я получил распоряжение ехать в Каир, на центральный склад за медикаментами. Я хотел остаться возле Мысри, но ослушаться приказа не мог. Нам нужна была крытая машина. Оказалось, самая подходящая для нашей цели машина, в которой перевозили тела погибших. Ее большой кузов с крытым верхом запирался, и в него очень удобно было грузить коробки с медикаментами. В то время как я оформлял документы, накладные и пропуска, зазвонил телефон, соединявший нас с командованием зоны. Дежурный поднял трубку и услышал распоряжение прекратить огонь, начиная с 18. 45 сего дня. Не успели мы прийти в себя от этого странного приказа, как кто-то сообщил мне: Мысри умирает. Я опрометью бросился к палатке. Он уже кончался. Я вытянул ему ноги, уложил руки вдоль туловища и закрыл глаза. Доложил начальнику госпиталя, тот приказал взять тело в Каир, а оттуда — доставить в родную деревню погибшего, чтобы там его предали земле. Быстро было написано похоронное извещение, тело положили в гроб, все было готово.
И вот я сижу в кузове автомашины. По-прежнему слушаю радио, ловлю ускользающую волну. Снова донесся торжественный и суровый голос:
— В шесть часов сорок пять минут военный министр и командующий вооруженными силами маршал Ахмед Исмаил Али довел до сведения командиров всех воинских частей, что верховный главнокомандующий вооруженными силами отдал приказ прекратить огонь, начиная с 18. 45 по каирскому времени 22 октября 1973 года, если противник, со своей стороны, выполнит взятое на себя обязательство прекратить огонь в это же самое время…
В Каир мы прибыли вечером. Сквозь окошечко я увидел город таким же, каким оставил его семнадцать дней назад. Маленькая девочка шла по улице, держа в руках горячие лепешки. Они жгли ей пальцы, и она смешно махала то одной, то другой рукой. На одной из темных, безлюдных улочек юноша и девушка вели серьезный разговор, взявшись за руки и неотрывно глядя друг другу в глаза. Старик просил милостыню у прохожих. Наконец мы добрались до госпиталя. Госпиталь, хоть и расположенный в центре большого, готового погрузиться в ночную тишину города, вдали от поля боя, был пропитан запахом войны. Мы внесли гроб с телом Мысри через заднюю дверь в помещение анатомического театра. Сняли крышку. Ночь уже почти наступила, и я не мог разглядеть лица Мысри. Хотел зажечь спичку, но в городе соблюдалась светомаскировка, а у меня, человека военного, развито чувство дисциплины. Дежуривший в анатомичке санитар сходил в бакалейную лавку по соседству, принес два куска льда. Мы раскололи их на мелкие кусочки и обложили со всех сторон тело Мысри. Потом я пошел наводить справки о грузе медикаментов, за которым прибыл; оказалось, центральный склад еще утром отправил его в нашу часть. Новая партия будет готова через три дня. Так неожиданно мне представилась возможность сопровождать тело друга в его деревню. Подробности поездки и все, случившееся в деревне, расскажет вам господин офицер в следующей главе. Я завершаю свой рассказ. Хочу лишь добавить, хотя для меня, каирца, это была и не первая поездка в деревню, но именно тогда я, по сути дела, впервые увидел деревню. Об этом мне хочется сказать несколько слов. Возможно, кое-кто из вас и возразит: это, мол, не имеет никакого отношения к войне, идущей на земле Египта, и ко всем посвященным ей произведениям, которые, как надежная лошадка, приносят успех авторам из числа любителей заигрывать с властью — любой властью. И все же я выскажусь до конца. В деревне главной моей целью было повидаться с родными Мысри — его отцом, матерью, сестрами. По рассказам Мысри я и раньше представлял их всех, теперь же увидел воочию. На лице отца отражалась вся скорбь его души. Не знаю, почему, но особое чувство пробудила во мне его мать. С первого взгляда она показалась мне олицетворением египетской крестьянки. Образ ее навел меня на мысль, что же мне, собственно, известно о крестьянах? Я долго разговаривал с ней, очень хотелось, чтобы она почувствовала глубокую душевную связь, существовавшую между мной и ее единственным сыном. Говоря со мной, мать Мысри то и дело принималась вздыхать и плакать. Но, стесняясь незнакомого человека, пыталась улыбаться сквозь слезы. Вымученная улыбка странно искажала ее лицо, не в силах стереть с него следов глубокого горя. На обратном пути я вспоминал, как родные Мысри всячески старались выразить мне свою любовь, и горький ком подкатывал к горлу. Все, что случилось потом, — вы узнаете об этом из следующей главы, — заставило меня глубоко задуматься. Не знаю, вправе ли я делиться своими мыслями. Все же, с вашего разрешения, попытаюсь. Я сидел перед домом омды. Глухая деревенская ночь наполнялась неясными звуками, происхождения которых я не в силах был разгадать. Мне надо было разобраться в самом себе; я сидел и думал, мысли набегали одна за другой, как волны. По дороге в деревню я увидел безысходную нищету, и зрелище это разбередило мне сердце. Когда же наконец, думал я, Аллах избавит Египет от мук и страданий?! Кто может ответить на этот вопрос? Но ведь, убежден я, и продолжаться так тоже не может. А история Мысри, где тут, скажите, справедливость Аллаха? Разве истинная справедливость не в том, чтобы бедняки могли защищать свои права? Тем более право на их стороне. Но право перед силой ничто, грош ему цена, как испорченной винтовке, что стреляет в того, кто держит ее в руках, или сломанному деревянному мечу. Все, чем владеют родные Мысри, — их руки. Омда силен. И всегда повторяет: мол, сила его от Аллаха. Это похоже на правду. Но если Аллах выбрал сторону богачей и решил помогать только им одним, беднякам ничего не остается, как искать себе другого бога. Кто знает, возможно, они и найдут его. Быть может, он и сам ждет их, ждет уже давно, с той поры, когда в нашем мире разверзлась пропасть между бедными и богатыми, становящаяся все шире день ото дня. Я думал: а ведь вернувшись с фронта, мы обнаружим, что в стране назревает другая, не менее кровавая война. Мы, понял я теперь, совершили ошибку. В войне, закончившейся вчера, враг был не только перед нами, но и позади нас, и каждому выстрелу, который мы делали в сторону Синая, должен был вторить другой, в сторону Египта, также захваченного врагами — бедностью, отсталостью, бесправием и гнетом. Но мы этого не сознавали. Мы отдали все свои силы борьбе с врагом явным и упустили из виду скрытого, коварного, как раковая опухоль. Может, у нас и есть оправдание, мы думали, эту миссию выполнят те, кто остался в тылу. Но они не оправдали наших надежд, и теперь наш долг — взяться за нее самим. Нельзя терять времени, если мы промедлим, опухоль разрастется, пронижет все клетки организма и исцеленье окажется невозможным. Боюсь, дело зайдет так далеко, что радикальная операция станет единственным выходом — придется из двух зол выбирать меньшее.
