Ирина Потанина - Русская красавица. Кабаре
— На подозрения тоже стоит внимание обратить! — продолжает цыганка. — Подозрение, провокации, неприятие, отчуждение… Где-то так эта карта трактуется… Ох, его у вас сколько было, через край лилось, не споймать…
Смотрю на Ринку, стараясь придать взгляду извиняющуюся интонацию. Было, Рин, чего скрывать, было у меня к тебе такое. Доводила ты меня иногда своими странностями до полного отчуждения. Сколько в мире с тобой в одном купе жила, столько же и обиду в душе таила.
— Эй, — шепчу просительно, игнорируя наличие цыганки. Если немедленно Ринку не остановить, она себя сейчас до полной ненависти ко мне накрутит. С ней такие самонакрутки иногда случаются. — Ты обижалась, да?
— Да иди ты, — отмахивается подруга. — Слюнявые соболезнования можешь себе знаешь куда засунуть? Оставь меня…
Усиленно держу мышцы лица, стараясь сохранить непроницаемое выражение. Не то чтоб подобные высказывания сильно шокировали — к Ринке я давно привыкла, и из-за ее манеры смешивать небеса с фекалиями уже не раздражалась. Для нее сейчас всё смешалось. Где друг, а где враг, где прошлое, а где настоящее — она временно не различает… Неприятно, конечно, особенно если вспомнить, что все мое неприятие не само по себе возникло, а именно из-за Риночкиных провокаций…
Вспоминается одна неприятная… Противная, я бы даже сказала.
НПВ
Дело было ещё в Алчевске. День на пятый пути, если не ошибаюсь. Мы с Димкой тогда еще консенсуса не достигли, потому ходили злобные и глубоко озабоченные, и Ринка еще масла в огонь подливала. То ли скучала по кому, то ли просто от странности характера — но говорила исключительно о том, с кем, кто, когда и в каких позах.
«Ах, какая песня!» — это она в автобусе, который нас на в ДК везёт, где концерт давать будем, радио услышала. — «Ух, мы под неё с мужем до развода еще факались…» — это она уже мне на ухо шепчет, чтоб старичков наших подробностями не травмировать.
— Рин, — говорю, — Вокруг глянь! Ты такое видела когда-нибудь?
Вокруг жуть. Дымящие черные трубы, все кругом серое от копоти. Под одним из заводов идет тоннель, соединяющий два конца города, в него и въезжаем…
— Дышать не трудно? — интересуется водила. — А то к нам кто приезжает, все жалуются.
— Трудно. — радостно включается в разговор Валентин. — Я еще, как остановились, говорю: что это за условия, куда вы нас привезли? А они…
— Зато интересно, — смеется водила. — Вы еще в моем родном районе не были. Там, ух…Разницы между днем и ночью не видно — вся округа в красном зареве от местной горы шлака. Хотите, прокачу, посмотрите?
— Слушай, а интересный парнишка, — толкает меня локтем Ринка. — Может, примем, того-этого, предложеньице…
— А еще у нас красный снег с неба иногда падает, — продолжает экскурс водитель. — Вот мартен продувку устроит…
— Скажите лучше, а почему там, где наш поезд стоит, все перекопано? Ремонтные работы, что ли? — вдруг интересуется Зинаида. Похоже, ей усики водилы тоже показались забавными, иначе она б ни за что не вступила в разговор с обслугой.
— Какие работы? — смеется водила, — Да у нас такие отродясь не проводятся! Нашим директорам заводов о таком думать некогда — они едва на должность становятся, как их стреляют тут же. А другие люди тут ничего не решают…А копают — горожане с металлоискателями. Повсюду. У нас же весь город на металле.
— Слушай, — Ринка снова за свое принимается. — Тебе вон та труба ничего не напоминает? А по-моему фаллический символ в чистом виде…
Ну, и все прочие разговоры тоже в таком духе. Я ее бескомплексности особенно не смущалась — мне-то какое дело. Просто расстраивалась, что другие темы временно не признаются, а больше общаться постоянно вроде не с кем.
А потом случай был совсем уж ни в какие ворота не вписывающийся. Может, я, конечно, старомодная, может, чего-то в жизни не понимаю, но…
Вернувшись с концерта, Ринка решила сделать эпиляцию.
— Сегодня руку поднимаю на сольном номере, демонстрирую залу подмышку-втородневку, а сама комплексую…То есть, ничего, конечно. Пусть знают, что перед ними живые люди, а не куклы пластилиновые, но все равно… Где ж крем мой подевался?
Намазалась Ринка, и на ногах, и на лобке… везде. Ноги расставила, все, что можно, наружу вывалила, сидит, ждет, пока крем подействует, газетки читает. Я носом в книжку уткнулась, на происходящее никак не реагирую. И тут в дверь стучат. О том, чтоб задвинуть защелку, Ринка, естественно, и не подумала. Более того, мило интересуется:
— Что надо?
Понятное дело, Дима такой ответ расценивает, как приглашение, и заходит в купе. Застывает на пороге. Ринка и не шевелится.
— Что естественно, — говорит, брови вверх вздымая, — То не безобразно. Это я, как убежденная нудистка, тебе говорю. Заходи…
— Марина, — Димка приходит в себя, оборачивается ко мне и сообщает, зачем пришел. — Помоги Шумахера подержать, пока я ему укол сделаю. Валентин опять бздит…
Дмитрий выходит, а Рина начинает истерически ржать.
— Ты видела?! Ты видела его глаза?! Я думала, он меня убьет за такое издевательство… И хочется, и колется — вот он, бедняга, страдает. Вот увидишь, ему мои красоты еще во сне явятся…
Провокация? Что вы, нет. Риночка, конечно, как из последующих разборок выяснилось, совсем не умышлено весь этот цирк устроила. Просто у нее такой имидж.
— Я — развратная женщина! — говорила она впоследствии, — И всем нам придется с этим смириться. Поверьте, сама я от этого страдаю не меньше вашего.
Не знаю, кто как, а я лично совсем не страдала. Просто разочаровывалась немного в наличии нормальных людей рядом. Подозревала Ринку в крайней стадии агрессивного феминизма и с подобными ее выбрыками предпочитала иметь как можно меньше общего. Правда, в тот раз ситуация действительно меня задела. Причем взбесило вовсе не Ринкина бесстыдство — к этому добру давно привыкла и отношусь с иронией, задела сама картина увиденного. Конечно же, меня тут же обвинили в неполноценности…
НПВ
Молча выхожу из купе. «Омерзительно, омерзительно, омерзительно!» — пульсирует в голове. Прикрываюсь мыслью, что это из-за Ринкиной вульгарности, допускаю даже, что от некой ревности — к чему демонстрировать свою беспринципность на мужике, которого я в жертвы выбрала. На самом деле, ощущение гадостности возникло от нечаянно брошенного в Ринкину промежность взгляда. Я не большой ценитель женских гениталий, и вряд ли могу служить в этой области авторитетом, но, по-моему, в этом смысле Ринку вряд ли можно назвать красавицей. Прилизанные кремом рыжие волоски, увесистые половые губы, ленивыми жирными гусеницами возлегающие по бокам от мясисто-розовых, морщинистых и сочащихся внутренностей… Фу-у-у! Все это вызвало у меня острый приступ отвращения. «Будь я мужиком, обязательно подалась бы в педики», — констатировала я тогда.
Эмоции от врезавшейся в сознание картинки сильнее самоконтроля.
— Ты чего это, Маринка, такую кислую мину скорчила? — чутко реагирует Рина, прикрывшись халатом и за мной в коридор выскочив.
— Демонстрирую агрессивные антигомосексуальные наклонности, — сообщаю. — Отныне высказывания о красоте женских гениталий навевают меня на рассуждения о всеобщей безвкусице.
— Да?! — оживляется Рина. — Это у тебя какой-то комплекс. На самом деле, себя надо любить. И меня надо любить… И вообще, все естественное — всегда красиво…
— Ой, девки, — хохочет Димка, все это время стоявший в дверях своего купе, — Ну что вы можете понимать в этой теме? И не пытайтесь даже спорить, все равно обе чушь нести будете. Восприятие красоты, оно же напрямую с функциональностью связано. Красивым нашим мозгам кажется то, чему они видят приятное применение…
— Враньё! — протестую я, собираясь напомнить о насыщенном звездами небе или ажурном ухе Шумахера. Но Димке уже не до меня. Он ударился в рассуждения. Он рассказывает очередную байку и ничего не слышит.
Как меняется все от времени. Раньше я кинулась бы спорить, останавливать, ругать, сейчас — переключаюсь на слушанье. С возрастом смиряешься с неизбежностью плохого и начинаешь видеть в нем хорошее. То, что люди рассуждают не ради истины, а из желания красиво поговорить, не бесит меня больше, а забавляет. Мудрость это или позорное угасание внутреннего жара?
— Так вот, — продолжает Дмитрий, — Небо кажется нам красивым из-за того, что оно наглядно иллюстрирует безграничие. Цветы — потому что они явно сложны в исполнении: природа проявила себя великой искусницей, и нам приятно быть добренькими и отдавать должное чужой работе. Что касается всяческих сексуальных прибамбасов, так тут все просто очевидно. Видя их, мы вспоминаем то удовольствие, которое они могут принести и… Кстати, — Димка мгновенно перевоплощается, отбрасывая серьезное выражение лица. Из философа он снова превращается в юмориста. «Вот артистичная морда, ну как тут не поплыть?» — иронизирую я над собственной влюбленностью. — Мы с Еремой недавно чуть с ума не сошли. В Краснограде еще, по-моему. Заходим в ДК, где концерт был, в туалет и — обалдеваем. Ладно, писсуары странной формы, с этим еще можно смириться, но вот то, что они с зеркалами! Вы такое видели когда-нибудь? Что ж это за народ такой, эти красноградцы, если им для того, чтоб помочиться, собственные яйца надо разглядывать? Шок шоком, а отлить охота. Переглядываемся, пожимаем плечами, беремся за ширинки. И тут Ерема начинает истерически хохотать: «Я понял, я понял!» — орет на полдворца. — «Это умывальники! Это детский туалет, Димка! Просто сантехника тут прогрессивная. Я потому вспомнил, что мне внук рассказывал. У них в детсаду тоже умывальники не с краном, а с кнопкой. Нажимаешь и вода фонтанчиком льется…» Так, а к чему я это? — Димка снова делается серьезным. — А, к тому, что мне лично мои яйца красивыми не показались. Болтаются, как у коня, фу… Так что, Марина, у нас с тобой общие комплексы. Я тоже половые органы своего пола не нахожу интересными… Хотя должно быть не так. Ведь мозг же знает, как их можно применить…
