Герман Брох - 1888 Пазенов, или Романтика
В этой уже несколько поколений назад прекрасно подготовленной для нужд охотников комнате и разместили Бертранда по его прибытии в Штольпин.
К необычным впечатлениям, которые остались в памяти Бертранда после пребывания в Штольпине, относился и образ старого господина фон Пазенова. В первый же день сразу после завтрака старый господин потребовал, чтобы Бертранд сопровождал его во время прогулки и осмотрел имение. Было безветренное ненастное утро, но тишину нарушали глухие ритмичные удары молотильного цепа, которые доносились с двух токов. Казалось, что эта ритмичность доставляет удовольствие господину фон Пазенову: несколько раз он останавливался и постукивал своей тростью в такт ударам. Затем он спросил: "Не хотите ли посмотреть коровник?" Он направился к вытянутому низкому строению, но посреди двора вдруг остановился и покачал головой: "Не пойдет, коровы-то на пастбище". Бертранд вежливо осведомился, какую породу он разводит; господин фон Пазенов вначале уставился на него так, словно бы не понял сути вопроса, затем, пожав плечами, ответил: "Не все ли равно". Он повел гостя со двора; вокруг небольшой лощины, где находились строения имения, простирались холмы, поле примыкало к полю, и везде полным ходом шла уборка урожая. "Все относится к имению",-- сказал господин фон Пазенов, с гордостью обводя тростью вокруг. В одном из направлений его поднятая рука застыла; Бертранд посмотрел, куда указывала трость, и в глаза ему бросился шпиль деревенской церкви, возвышающийся за холмами. "Там почта",-- разъяснил ему господин фон Пазенов и направился в деревню. Было угнетающе душно; за ними постепенно затихали удары молотилки и в неподвижном воздухе раздавались лишь шипящие звуки косьбы, звон отбиваемых кос, шуршание бросаемых снопов. Господин фон Пазенов остановился: "Вам когда-нибудь бывало страшно?" Бертранд был удивлен, но вопрос этот его по-человечески тронул: "Мне? О, часто". Господин фон Пазенов с интересом приблизил к нему лицо: "А когда вам бывает страшно? Когда тихо?" Бертранд заметил, что здесь что-то не так: "Ну, тишина иногда бывает просто великолепной; в этой тишине, висящей над полями, я ощущаю себя прямо-таки счастливым". Господин фон Пазенов остался недоволен и даже разозлился: "Вы ничего не понимаете...-- А мгновение спустя: -- У вас были дети?" "Насколько мне известно -- нет, господин фон Пазенов". "Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь,-- господин фон Пазенов посмотрел на часы, и взгляд его скользнул вдоль дороги; затем покачал головой: "непонятно"; потом снова обратился к Бертранду:-- Так когда же вам, собственно говоря бывает страшно?" Но ответа он дожидаться не стал, а снова посмотрел на часы: "Он бы должен быть уже здесь...-- Затем он пристально посмотрел на Бертранда: -- Вы сможете мне иногда писать письма, когда будете совершать свои путешествия?" Бертранд утвердительно закивал головой; он сделает это охотно, и господин фон Пазенов, казалось, остался этим очень доволен. "Да, да, вы только напишите, меня интересует, мне интересно многое... и напишите мне также, когда же вам бывает страшно... но его все еще нет; вы сами видите, никто мне не пишет, даже мои сыновья..." Тут вдали показалась фигура человека с черной сумкой. "Ах, вот он!" Припадая на трость, господин фон Пазенов припустил со всех ног своей прямолинейной походкой и, достигнув расстояния слышимости до идущего навстречу человека, разразился бранью: "Где тебя так долго носило? Сегодня ты ходил на почту в последний раз... Ты уволен, понятно, уволен!" С раскрасневшимся лицом господин фон Пазенов размахивал перед носом почтальона тростью, в то время как тот, давно, очевидно, привыкнув к таким встречам, спокойно снял с плеча сумку и передал ее своему господину, который тут же достал из жилета ключ и начал открывать ее трясущимися руками. Охваченный нервной дрожью, он распахнул почтовую сумку, но когда извлек оттуда всего лишь пару газет, то возникло ощущение, что приступ ярости может повториться, ибо он, не говоря ни единого слова, ткнул содержимое сумки почтальону под самый нос. Но старик, очевидно, все-таки отдавал себе отчет в том, что рядом с ним стоит гость. "Ну вот, вы видите сами...-- пожаловался он и швырнул их обратно в сумку, закрыл ее на ключ и, направляясь дальше, заявил: -Мне придется, наверное, перебраться в этом году в город; здесь для меня слишком тихо".
Когда на землю упали первые капли дождя, они уже дошли до самой деревни, и господин фон Пазенов предложил переждать непогоду в доме у пастора. "Вам в любом случае придется с ним познакомиться",-- добавил он. Старик сильно разозлился, когда они не застали пастора дома, а жена его к тому же сказала, что ее супруг в школе, на что господин фон Пазенов резко ответил: "Кажется, вы полагаете, что старому человеку можно говорить все, что заблагорассудится, но я пока еще не настолько стар, чтобы не соображать, что в школе сейчас каникулы". "О, так ведь никто и не утверждает, что пастор в школе ведет занятия, к тому же он вот-вот должен вернуться домой". "Отговорки все",-- проворчал господин фон Пазенов, но жену пастора не так-то легко было сбить с толку, и она пригласила господ присесть, а сама между тем позаботилась о том, чтобы на столе появилось вино. Когда она вышла из комнаты, господин фон Пазенов наклонился к Бертранду: "Он с удовольствием спрятался бы от меня, потому что знает, что я все, абсолютно все вижу". "А что же вы видите, господин фон Пазенов?" "Как что? То, что он совершенно невежественный и ни на что не годный пастор, конечно. Но, к сожалению, я, несмотря на все это, вынужден поддерживать с ним хорошие отношения. Здесь в деревне все повязаны друг с другом и..."- он помедлил, а потом тихо добавил: -- Даже гроб здесь находится под его покровительством". Вошел пастор, и Бертранд был представлен ему как друг Иоахима. "Да, кто-то уходит, а кто-то приходит",-- задумчиво проговорил господин фон Пазенов, и для присутствующих осталось непонятным, должен Бертранд расценивать этот намек на Гельмута как дружественный жест или же как грубость. "Да, а это наш теолог",-- продолжил представление господин фон Пазенов, в то время как теолог в ответ на это выдавил жалкое подобие улыбки. Жена пастора поставила на стол немного ветчины и вино, а господин фон Пазенов быстренько пропустил один стаканчик. Пока остальные сидели за столом, он стал возле окна, выстукивал по стеклу в такт звукам молотилки и посматривал на облака с таким видом, словно никак не мог дождаться, когда же можно будет уйти. Застыв у окна, он тем не менее вмешался в вяло текущий разговор: "Скажите, господин фон Бертранд, приходилось ли вам когда-либо встречать ученого теолога, который ну ничего не знает o потустороннем мире?" "Господину фон Пазенову угодно снова пошутить",-- испугано ответил на это пастор. "Не будете ли вы столь любезны, чтобы сказать нам: чем же в таком случае должен отличаться слуга Господа от нас, остальных людей, если он не имеет никакой связи с потусторонним миром? -- Господин фон Пазенов повернулся, зло и пристально уставился через свой монокль на пастора-- И если он учился этому, относительно чего я, впрочем, испытываю сомнения, то какое он имеет право скрывать это от нас?., от меня, скрывать от меня! -- Голос его слегка задрожал-- От меня, меня... он же сам говорил, от отца, которому выпали такие испытания". Голос пастора звучал тихо: "Лишь Бог один может открыть вам это, господин фон Пазенов, вы должны все-таки когда-нибудь поверить в это". Господин фон Пазенов пожал плечами: "А я и верю в это, да-да, я верю, примите это к сведению...-- Через какое-то мгновение, повернувшись к окну, снова пожал плечами: -- Не все ли равно",-- и уставился, продолжая барабанить по стеклу, на улицу. Дождь утих, и господин фон Пазенов скомандовал: "Ну что ж, теперь мы можем откланяться -- Прощаясь, он пожал пастору руку:-- Не заглянете ли к нам еще... к ужину? Наш юный друг будет с нами", Они ушли. На деревенской улице стояли лужи, но в поле было снова почти что сухо; дождь продолжался недолго, только чтобы размыть трещины в сухой земле. Небо было еще подернуто легкой белесой дымкой, но уже ощущалось, что вот-вот из-за туч выглянет жгучее солнце. Господин фон Пазенов хранил молчание и в разговоры с Бертрандом не вступал. Лишь однажды он остановился и, приподняв трость, наставительно изрек: "С этими Божьими учеными следует держать ухо востро. Запомните это".
Утренние прогулки стали регулярными, а как-то к ним присоединился и Иоахим. В тот раз старик был угрюм и молчалив, он оставил даже попытки выведать что-либо о страхе Бертранда. Он имел обыкновение ставить свои вопросы в завуалированной и трудно понятной форме, а теперь и вовсе замолчал. Иоахим, правда, тоже был не слишком словоохотлив. Он ведь не мог спросить о том, что ему хотелось узнать от Бертранда и что тот, без сомнения, должен был бы ему рассказать. Так, втроем, каждый углубленный в себя, брели они по полю, отец и сын были очень недовольны тем, что Бертранд не смог удовлетворить их любопытство и не оправдал их ожиданий. Бертранд, надо отдать ему должное, изо всех сил пытался поддерживать разговор.
