Игорь Дуэль - Тельняшка математика
Из Владимира мы вернулись электричкой в понедельник в двенадцатом часу ночи. Только и хватило времени распихать дорожные вещи, помыться, поесть.
Во вторник за завтраком мать вспоминала о нашем путешествии. Но, когда уже прощались, поцеловав меня в лоб, сказала:
– Ну, Юра, держись! Впрочем, может, еще и проскочит. Ведь сегодня вторник. Помнишь английскую примету: «Tuesday child» – дитя вторника. Кто родился во вторник – счастливый. Потому что вторник – счастливый день.
По вторникам в нашей лаборатории – явочный день для всех. И я заранее представлял – малоприятных разговоров с коллегами избежать не удастся. Но я никак не ожидал, что именно в этот день впервые появится Ренч. По моим расчетам, он должен был вернуться из Башкирии только в конце недели.
Голос Ренча я услышал еще из коридора и очень ему обрадовался. Может, действительно сегодня – день удач. Ведь вот как вовремя приехал шеф. Он-то защитит, не даст в обиду. Ну были у нас мелкие глупые размолвки, ну сдавать он стал. Разве в этом дело? Ведь я же действительно его ученик. На кого же еще, если не на него, могу положиться? Да и знает он, как все было с самого начала, «болотный вариант» возникал прямо на его глазах. И, поддавшись этому обнадеживающему настроению, я не услышал, что в голосе Ренча звучала крайняя степень раздражения, не заметил, как с моим появлением в разговоре повисла неловкая пауза. Кинув на ходу общее «здрасте», я направился к Ренчу и, улыбаясь, сказал:
– Здравствуйте, Марк Ефимович! Господи, как же хорошо, что вы приехали! Как я вам рад!
Но он не встал мне навстречу, и рука моя, протянутая к нему, зависла в воздухе без ответного пожатия.
– А я не рад! – выкрикнул он. – Совсем не рад. И уж если речь пошла об эмоциях, то я – более того – совсем бы не хотел вас видеть.
По инерции я еще улыбался, а он орал прямо в лицо.
– Я отмечал ваше моральное падение. Сколько раз предупреждал, пытался удержать, но вас так и тянуло в грязь, словно магнитом. Вы, вы… – взвизгнул, он вскочил: – Как вы можете в глаза мне смотреть!
Я почувствовал, как кровь бросилась в лицо.
– Марк Ефимович, – сказал я как можно спокойнее. – Есть слова, которые невозможно забыть. Их не спишешь потом ни на какое возбуждение. Прошу вас: остановитесь, выслушайте меня. Я не знаю, какой вы располагаете информацией. Подумайте, ведь она может быть ложной!
Ренч саданул со всей силой кулаком по столу.
– Он еще выворачивается! Мне не нужны ваши оправдания. Информация у меня самая точная. Своими ушами слышал. Только что звонили из уважаемого журнала. Заместитель редактора. Там очень ждут статьи – вашей с высокопоставленным соавтором. Вы обещали ее вчера. Они крайне встревожены. Статья идет в уже сверстанный номер. Вот какая спешка! Какой почет! Все, чего вы так жаждали! Вот вам информация!
– Это ерунда, Марк Ефимович!
– Замолчите! Хватит! Я скорее пойму женщин, которые торгуют своим телом, чем ученых, торгующих своими мыслями. Вы хуже шлюхи. Вам все было дано. А вы вместо того, чтобы работать, искали в мое отсутствие себе покровителя. И нашли. Ну уж нашли…
Ренч задохнулся и замолк, судорожно ловя ртом воздух.
– Марк Ефимович! – сказал я четко. – После того, что здесь было произнесено, я ни при каких условиях не смогу остаться в вашей лаборатории.
– Ах, он еще делает благородные жесты! Не сомневаюсь – ваш соавтор уже подыскал тепленькое местечко. Не задерживаю. Можете считать себя свободным…
Он что-то еще кричал, но я его уже не слушал. Сел за свой стол, достал лист чистой бумаги и тут же написал заявление об уходе. Ренч еще продолжал фонтанировать, когда я подошел к нему со своим заявлением:
– Подпишите.
– Пожалуйста!
Он отстранил мою ручку, достал свой фломастер и вывел с необычной для него четкостью: «Согласен освободиться от Булавина немедленно». Расписался и поставил число.
– Прошу! – сказал он, швыряя заявление. – Человек аморальный не может быть ученым.
Я подхватил листок и, не прощаясь, вышел. Вопли Ренча были слышны даже в дальнем конце коридора.
Больше ни волнения, ни раздвоенности я не испытывал. Мне было совершенно ясно: надеяться не на что, и только одним я был озабочен – довести поскорее эту тошную процедуру до конца.
Взяв такси, я быстро добрался до основного здания института и пошел сразу к Большому.
Молоденькая его секретарша, увидев меня, вскочила с радостным трепетанием:
– Вас давно ждут. Просили немедленно доложить, если появитесь. Сейчас ученый совет, но мне сказано, чтоб вызвала для вас. Посидите, пожалуйста, я мигом.
Большой, и правда, не заставил себя о ждать. Даже запыхался, так спешил.
– А, молодая поросль, – прохрипел он, улыбаясь. – Проходите, проходите.
Когда закрылась дверь кабинета, он, резко изменив тон, рыкнул:
– Ну что, одумались? Так-то оно лучше.
Я сел на стул возле его стола, расстегнул портфель и вытащил заявление:
– Подпишите!
– Что это?
– Там все написано.
Он надел очки, прочитал внимательно текст и вдруг хихикнул:
– Судя по этой бумажке, вы здорово поцапались с Ренчем. Лихо же вы перерабатываете информацию. Правильно! Смена ставок.
– Я прошу освободить меня от работы в институте. Неужели не ясно?
– Что? Очередной донкихотский трюк?
– Подпишите заявление!
– Где вы хотите работать? Назовите лабораторию, должность. Как только статья будет в журнале, все получите.
– Я хочу уволиться по собственному желанию.
– Хватит идиотничать! – заорал он. – Меня трудно вывести из терпения, но вам это удалось. Говорите, в конце концов, что вам надо?
– Подпишите заявление!
– А дальше? Что дальше?
– Это уже мое дело.
– А если не подпишу?
– Подпишете!
– Почему вы так уверены?
– Потому что если вы откажетесь подписать, я пойду ко второму заму или к директору. Меня начнут расспрашивать – и я могу сказать кое-что вам невыгодное.
– А если подпишу – делу конец?
– Естественно!
– Нет, конца не будет. Тут вы заблуждаетесь. Вы знаете, что своим уходом мне здорово насолите. А я мстительный. Я вас с таким хвостом из института выпущу, что вам трудно придется. Конечно, математики сейчас в дефиците, но вам от этого легче не будет. Такой звон будет устроен, что вас в самый занюханный институтишко не возьмут. А уж о кандидатской и думать забудьте, пока я жив.
– И все-таки подпишите!
– Хорошо! – сказал он со зловещей расстановочкой. – Уговаривать не люблю! Но помните: я слов на ветер не бросаю.
Он взял ручку, занес ее над заявлением:
– Ну, может, одумаетесь?
– Подписывайте!
Большой вывел несколько букв и швырнул заявление мне через стол.
– Любопытный эксперимент! Даже интересно посмотреть, как будет складываться ваша жизнь.
– Поздравляю! – воскликнул я, уже стоя в дверях. – На старости лет в вас проснулся ученый! К эксперименту потянуло. Может быть, хоть о его результате напишете, наконец, сами – без соавтора?
– Проваливайте! – закричал Большой.
Это было последнее напутственное слово, которым меня проводил родной институт.
Город Дубна
За первый день плавания мы прошли весь канал имени Москвы и под вечер вошли в Волгу. Ночевать должны были в Дубне. Я собирался побродить по городу, а может и забрести к сокурснику, который здесь работал. Но, когда мы в сумерках подошли к городу и среди леса возникли высокие дома, многоцветные огни рекламы, караванный капитан приказал в мегафон, чтоб швартовались не к Дубне, а к противоположному темному берегу. Многие ребята, хватив лишнего в канун отхода, весь день мечтали о дубненском пиве. На берегу капитана осадила толпа недовольных моряков. Караванный был высоченный молодой парень. Он стоял перед ребятами в тенниске, обтянувшей могучую грудь, поигрывая бицепсами, шутил, теребил короткие, стриженные ежиком волосы. Разговора Караванный всерьез не принимал. Наконец, кто-то из ребят обиженно пробубнил:
– Что это? Словно коров гонят! Город рядом, а нас где погрязнее ставят. Вот какое нам уважение.
Капитан и на это ответил по-прежнему весело:
– А если мне из экспедиции приказ: в Дубну не заходить, тогда как?
Вряд ли кто ему поверил. Москва обычно места стоянок не устанавливает. И Караванный, скорее всего, распорядился не заходить в Дубну, чтобы избежать ЧП. Опасался, что ребята на пиве не остановятся, приложатся к жидкости покрепче, и пойдет чертоплясия в известном на весь мир городе.
Но, услышав, что капитан ссылается на более высокое начальство, все поняли, что Дубны нам не видать, и стали от нечего делать разбредаться по берегу. Я тоже не знал, куда себя деть. Приткнулся на палубе нашего «омика», разглядывая манящие дубненские огни, отражения которых пересекали от берега до берега всю Волгу. Здесь меня и нашел Герка.
– Эй, расхлебай! У тебя тугрики еще завалялись?
– Трояк.
– Так что же ты стоишь? Ребята лавку на берегу нашли. Чего существенного нет, а сухачом торгуют. У меня тоже есть трояк, у старпома мелочь.
