Вера Афанасьева - Конец света. Русский вариант
Так что далеко не все смогли увидеть, как белая дверь медленно приоткрылась, а из неё появился клубящийся стул, словно чья-то рука выставила его в коридор из невидимой комнаты. А может и не стул это был, а кресло, но тоже мягкое, а кто-то даже настаивал на том, что это и вовсе был трон. Нашёлся даже один умник, назвавший появившийся из двери предмет престолом, но позже выяснилось, что был он историком, а уж верить историкам, как известно, – последнее дело.
Но расхождения во мнениях очевидцев впоследствии были признаны вполне естественными, поскольку кто же это может в точности разглядеть клубящееся, меняющее форму, расплывающееся и уплывающее прочь. Документальных же и материальных подтверждений всему происходившему, увы, не осталось. И хотя тысячи рачительных и предусмотрительных пытались в тот день снять странные небесные картинки на камеры и фотоаппараты, ни у одного из них ни снимков, ни фильмов не получилось. Позже неудачу эту списали на метеоусловия и плохие технические характеристики серой азиатской техники. Ну, а при отсутствии документов и материалов от парадоксов восприятия и чудес интерпретации никуда не деться, это вам и всякий историк подтвердит.
Небесное действо продолжалось, и спустя мгновение облака сложились в новую причудливую фигуру: на стуле появился старик. А один смышленый мальчик, гулявший как раз в это время во дворе, позже рассказывал своей трудолюбивой бабушке, посвятившей праздничный день уборке квартиры, что на небе все происходило, как в пластилиновом мультфильме. Неожиданно складывалось, разрушалось, превращалось и трансформировалось, но только не из пластилина, а из облаков – что при этом происходило, понять было трудно, но смотреть забавно. Бабушка же только охала и отныне навсегда решила, что больше никогда в дни престольных праздников уборку затевать не будет, не доводит это до добра.
А вскоре загремел гром, обеспокоивший пляжников и обрадовавший дачников. Собственно, пляжники и ожидали нынче непременной непогоды – на то и Илья-пророк, но всё же решили наперекор приметам воспользоваться последним пригодным для купания деньком и с утра отправились на берега водоемов, подальше от городской жары и буйства десантников. И после первых раскатов грома многие пляжники, до этого с наслаждением глазевшие в небо, кинулись собирать вещи, в результате чего свои превосходные позиции для наблюдения утратили.
Дачники же, которых ни гром, ни дождь не страшили, а только радовали, поскольку лишний полив никогда не повредит, а уж тем более, в августовскую сушь, поудобнее уселись на сухих уютных верандах и стали с превеликим удовольствием рассматривать то, что творилось в небесах. А некоторые даже ещё и чай при этом попивали, кто с бубликами, а кто и со свежим вареньем. Так что честь полной реконструкции происшедшего на Ильин день принадлежит именно дачникам. И они эту честь в полной мере заслужили многолетним праведным трудом, подготовившим подходящую платформу для подобных любопытных и полезных наблюдений.
Гром гремел так сложно, так раскатисто, так переливисто, такие вытворял рулады и эдакие выдавал фистулы, что некоторые уверяли потом, что в небе заиграла огромная труба. И даже не труба, а туба, и вторили ей барабаны, много барабанов, больших и маленьких.
Во мнениях же по поводу качества звуков не сошлись. Кому-то они показались даже приятными, складывающимися в смутно знакомую мелодию. Другие уверяли, что напоминали эти звуки безумную игру духового оркестра, состоящего из неистовых обезьян. Третьи услышали в них сводящие с ума шумы, подобные тем, что извергаются в уши несчастного из полностью расстроенного, орущего на полной громкости радиоприемника.
А вокруг первого стула тем временем возникли другие, и некоторые дачники, чей натренированный взгляд способен был заметить исчезновение любой помидорины с усыпанного плодами куста, успели сосчитать, что стульев было ровно двадцать четыре. На эти стулья тоже уселись старцы, и многие говорили потом, что небо сразу же стало похоже на зал открытого кинотеатра во время благотворительного сеанса для пенсионеров.
Солнце все ещё продолжало светить, да так ярко, что солнечные лучи позолотили головы стариков, и они засверкали, словно короны. И тут же небосклон перерезала изумрудная радуга, и от этого небо стало сине-зелёным, как море. Именно с этого момента происходящее на небе обрело цвета и объемы, стало живым, похожим уже не на анимацию, а на игровой фильм или театральный спектакль.
А между небом и землей появилась прозрачная стеклянная перегородка цвета полуденного моря, слегка волнистая, разделившая поднебесье на две половины, верхнюю и нижнюю. И в нижней части, над землей, принялся накрапывать мелкий дождик, а наверху, над стеклянной поверхностью, как ни в чем не бывало, сидели на своих стульях старцы, и светило ослепительное солнце. И многим внизу показалось, что смотрят они на происходящее со дна огромного аквариума, а у некоторых особо тонких натур появилось ощущение, что они глупые лупоглазые рыбы, которым не дано понять, что же происходит.
Засверкали молнии, и очевидцы почему-то особо настаивали на том, что молнии озарили небо вспышками много позже того, как прогремел гром. А кому-то почудилось, что не молнии это были, а загоревшиеся в небе светильники, огромные, серебряные, семирогие, с ярким синим пламенем. Но ни молнии, ни яркий солнечный свет не смогли затмить появившиеся в небе огромную луну, кровавую, рельефную, очень-очень близкую, и красные шестиугольные звезды.
К этому моменту небесный спектакль наблюдали уже решительно все, кто находился на улице: и переставшие пить чай дачники, и забывшие спрятаться от непогоды под деревьями и грибками пляжники, и разом протрезвевшие десантники, и оставившие суету горожане. Все смотрели и ощущали, что происходит нечто невероятное, не имеющее названия, но обладающее особым значением, хотя и не могли понять, что же именно, и тихо надеялись, что всё это сон.
А зрелище между тем становилось все интереснее, хотя интерес этот был особого рода: когда больше всего на свете хочется не видеть, но нет сил не смотреть. И кто-то потом рассказывал, что примерно так же интересно было бы наблюдать со стороны публичную казнь на гильотине, если голову отрубают тебе самому.
Около первого старца появились невиданные животные, и были они многоглазы, и странные их глаза помещались всюду на их диковинных телах – и спереди, и сзади, и по бокам. И было этих глаз столько, что каждому земному наблюдателю показалось, что именно на него смотрит один конкретный внимательный и печальный небесный глаз. И одна девочка громко закричала:
– Мама, мама, смотри, они переполнены глазами!
Позже, пытаясь описать свои ощущения, многие говорили, что глаза эти рассматривали их изнутри, проникали во все уголки тела и сознания. И эта открытость была сродни выворачиванию наизнанку и в какой-то момент становилась невыносимой, так что единственным желанием было избавиться и от этого внутреннего разглядывания, и даже от своего тела. Но спрятаться или отвести глаза не было никакой возможности, и люди заворожено смотрели в небо, молясь о том, чтобы всё поскорее закончилось.
Проведенные в течение следующего месяца анкетирования и опросы общественного мнения показали: никому из тех, кого разглядывали настойчивые глаза, не пришла на ум мысль, что перед ними инопланетяне, хотя были среди них и серьезно интересующиеся внеземными цивилизациями. И все согласились с высказыванием одного известного меломана, что исполненные очами существа от инопланетян отличались, как хоралы Баха от песенки «Я люблю тебя, Дима, что мне так необходимо». И в первую очередь, тем, что инопланетяне – это какие-никакие, но люди, обладатели же множества глаз уж кем-кем, а людьми точно не были.
Но вот очи умерили яркость, потухли, прикрылись, прекратили мучить людей, и люди наконец-то смогли рассмотреть животных. И снова делали это против воли, но не видеть не могли. Животных было четыре. Одно из них напоминало четырехликого алого льва с шестью парами золотых крыльев. Второе более всего походило на лилового медведя с зеленой бычьей головой, и тоже крылатого. Третьим был чёрный барс с серебряным ликом орла. Четвертое было неописуемого вида, но с человеческим лицом.
Животные расположились вокруг главного старика и что-то говорили ему, кланялись. А он достал огромную книгу в серебряном переплете с семью крупными, украшенными драгоценными камнями застежками, но открыть ее не успел.
О том, что произошло дальше, рассказать смогли немногие. И самый непонятный рассказ получен благодаря тому, что зрелище это наблюдал один провинциальный философ, не лишенный некоторой толики литературного таланта. Вот он-то потом пару месяцев пытался воссоздать случившееся на бумаге, да так и остался недоволен написанным, но все же позволил прочитать своим приятелям, а уж те сделали его записки достоянием широкой общественности и специальных комиссий.
