Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Напиток богов
Письма, письма, письма. В письме всего не напишешь — слишком мало в алфавите букв, а в словаре — слов. Для того чтобы написать — надо сформулировать, понять. А понимание часто рождается из общего молчания. Но как научиться вместе молчать с помощью электронной почты?
По вечерам, глядя в окно, в светлый сумрак белой ночи, Константин Петрович грустил, злился, ревновал. Целый рой мыслей, прежде не знакомых ему, кружил над головой. Коммерческий директор собирал в кулак волю и отдавал себе приказ не поддаваться чувствам. Но пока приказ находился на рассмотрении в голове, чувство уже успевало заявить о себе, опустошить его и уступить место другому чувству, отменять которое надо было новым приказом из головы.
Почта воскресного вечера. Самое трудное — отдать себе приказ выключить компьютер и отойти ко сну, потому что завтра — новая рабочая неделя.
«Будь собой. Хватит „казаться лучше“ — такой ты гораздо хуже», — писала Маша в ответ на какую-то его жалобу.
«Надоело быть собой. Хочу быть с тобой!» — написал и тут же стёр Константин Петрович.
Да невозможно так жить — с оглядкой на то, что могло быть, на то, что вполне ещё может быть — если чувства не перегорят от разлуки.
Он вскочил с места, приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Никого.
Вышел в приёмную — опять удача! Наташа, видимо, у сестёр Гусевых — помогает обзванивать клиентов.
Схватил зонтик, надел уличные штиблеты, выбежал во двор. Дождь почти прошел, он моросил ровно так, как надо для того, чтобы охладить одну слишком горячую голову.
Просто широко шагать и дышать влажным свежим воздухом. Спасибо Веронике за то, что у неё такой скверный характер — жара сейчас была бы вдвойне невыносима!
Дворами на Невский, и снова дворами — прочь от Невского. Туда, где нет никаких воспоминаний. Но сложно спрятаться от воспоминаний в родном городе, иногда они выпрыгивают из-за угла, совсем забытые. Знакомый двор, знакомые скамейки — ничуть не изменились за десять лет. С кем тогда Костя сидел здесь, чьё сердце пытался завоевать? Кажется, так и не завоевал — не вспомнить ни имени, ни лица, ни подробностей, помнит только, как он размахивал руками, пытаясь произвести впечатление.
«Если ты ничего не производишь — производи хотя бы впечатление!» — таково было правило, которому следовали теперь его товарищи по учебе. Когда-то они хотели перевернуть мир, создать маленькое экономическое чудо. Много маленьких экономических чудес. Но ближе всех к чудесам продвинулся он. Тот самый занудный зубрила Рублёв, который не верил ни в какие чудеса.
Константин Петрович ещё раз глубоко вздохнул и понял, что можно возвращаться обратно: сердце снова подчиняется приказам из головы, общее равновесие установлено, и так будет до самого вечера — пока Маша не придёт с работы и не напишет очередное письмо.
Он хотел уже было повернуть назад, но вдруг заметил, что невольно преследует какого-то человека, который, должно быть, тоже выбежал на улицу, чтобы остудить голову.
Человек, не глядя по сторонам, перешел по диагонали переулок. Ещё не понимая, зачем он это делает, Константин Петрович последовал за ним.
«Может быть, у меня открывается дар Разведчика? — подумал он. — Почему бы и нет? Защиту я держать умею, с желаниями иногда очень ловко управляюсь, даже с носителем общий язык могу найти. Пришла пора овладевать новым умением!»
В кармане пиджака лежал конвертик с парой контактов — Виталик вчера раздал их всем.
Не замечая преследователя, человек продолжал бездумно шагать вперёд. Углубился во дворы. Один двор, третий, четвёртый — он шел, не зная дороги, просто шел. И, в конце концов, завёл своего преследователя в тупик. Двор, в котором он оказался, не имел других путей наружу. Константин Петрович затаился в подворотне и стал наблюдать из своего укрытия.
Человек дёрнул ручку двери, ведущей в подъезд — заперто. Дёрнул другую. Четвёртая поддалась. Константин Петрович последовал за ним по лестнице — теперь уже совсем не понимая, что он делает. Может быть, этот человек знает, куда идёт, просто вид у него такой — расхлябанный. Вот будет красиво, если он вообще возвращается домой — просто принял какой-нибудь дряни, и плохо соображает, где его дом. Может быть, он всю ночь гулял, а тут новоявленный Разведчик свалился на его голову!
Лифта в доме не было. Человек взбирался по крутым высоким ступенькам чёрного хода всё выше и выше. Константин Петрович бесшумно следовал за ним. Хотя он мог бы топать, грохотать и стрелять из пистолета: преследуемому было не до него.
Миновав последний, пятый этаж, незнакомец пошел выше, к чердаку. Поднялся по лестнице. Распахнул дверцу, закрытую на хлипкий крючок.
Константин Петрович двигался за ним.
Они выбрались на чердак, оборудованный, как курительная комната: два старых, невероятно обтрепавшихся кресла, пара табуретов, садовая скамейка. Две пепельницы. Незнакомец прошел мимо, даже не глядя на всё это добро, потом неуверенно открыл чердачное окошко, вылез на приступочку, по ступенькам спустился вниз. Константин Петрович не рискнул последовать его примеру: после дождя это было безрассудством! Выглянул в окно — красота! Начнёшь понимать Карлсона, который жил на крыше. Мир с крыши видится лаконичным и правильным, как рабочий стол хорошего руководителя. Омытые дождём жестяные крыши. Кое-где — антенны. Трубы. Некоторые дома чуть выше других — можно разглядеть окна верхних этажей. Шпиль. Башенка. Непонятная конструкция, исписанная граффити. Подъёмные краны вдали. И небо — очень много неба над головой. Оно не далеко, не близко, оно ровно там, где должно быть небо. Дождливое, задумавшееся о чём-то, питерское небо.
Константин Петрович поискал глазами человека, который подарил ему всю эту красоту и нахмурился: человек не глядел по сторонам, он уставился вниз, высматривая что-то. Как будто страдал особой формой дальнозоркости и для того, чтобы найти мелочь, потерянную во дворе, ему нужно было смотреть с крыши.
Вот он словно нашел то, что искал, подошел к краю, совсем близко, отвёл руки назад, как пловец, готовый броситься в воду по первому выстрелу судьи — и отступил на пару шагов назад.
Что в таких случаях делают? В фильмах, которые смотрел Константин Петрович, внизу тут же появлялись полицейские, пожарные и психологи. Пожарные натягивали батут, полицейские сидели в машинах и переговаривались по рации, психологи по очереди несли в мегафон какую-то умиротворяющую чепуху.
Человек сделал ещё один шаг назад, резко обернулся — и увидел постороннего наблюдателя. Константин Петрович выглядывал в чердачное окно, как кассир на маленьком полустанке. «Вам куда билет? До станции „Дно?“»
— Интересно? — безучастно спросил незнакомец.
— Идите сюда и помогите мне попасть наружу. Я боюсь упасть!
— Я тоже боюсь упасть. А то бы я уже! — ответил человек. Но ослушаться приказа коммерческого директора Тринадцатой редакции не посмел и, сделав несколько шагов назад, поднялся по ступенькам, как в обратной перемотке.
Он протянул руку и помог Константину Петровичу выбраться на приступочку. Оказалось, это совсем не трудно. Только вот брюки потом придётся в химчистку сдавать, но что уж, раньше надо было думать. К перилам была проволокой приверчена консервная банка, полная окурков. Ну просто дом отдыха для курящих!
Константин Петрович крепко ухватил незнакомца за руку, словно в самом деле боясь упасть.
— Ну? Почему не на работе? Что за вид? — строго спросил он. Надо же, сработало. Запинаясь и глотая слова, человек начал оправдываться. Совсем как Шурик — неумело и бесхитростно.
Сообразив, что не на того напал, незнакомец вдруг посмотрел в глаза собеседнику и признался в ошибке. Действительно, очень серьёзной. Всего-то один раз впопыхах не перепроверил очень важный расчет — и его работодатель не только потерпел убытки, но ещё и крепко опозорился перед конкурентами.
— Да, я читал сегодня утром, — припомнил Константин Петрович, — и сделал для себя выводы. Нельзя такую ответственность вешать на одного человека. Даже за мной иногда перепроверяют в московском офисе, и я не обижаюсь.
— За мной не проверяли — экономили на человекочасах. Сам виноват. Не надо было соглашаться. Теперь меня в этой стране нигде на работу не примут. Моё имя внесено во все чёрные списки.
— Да ещё чего! Где-то да примут. Или можно уехать в другую страну, начать жизнь заново. Это сложно, но не безнадёжно.
— Вся жизнь — под знаком ошибки. А я так надеялся, что сейчас всё закончится. Я уже теперь не смогу. Не смогу прыгнуть.
— Если сейчас всё закончится, то эта ошибка будет самым сильным воспоминанием. Ошибка — и конец. Ты уже никогда её не исправишь.
— Как же тут исправить? Она уже свершилась.
— Жизнь человеческая — если её преднамеренно не укорачивать — очень длинная штука. Поможет время. Через три года ошибка потеряет контуры, через пять — расплывётся, как облако, через десять — улетит за горизонт. Когда жизнь закончится, это будет один из миллиона эпизодов. Если жизнь закончится сейчас — это будет главный эпизод.
