Оока Сёхэй - Госпожа Мусасино
Возможно, именно этого момента так долго ждал Цутому. В это время он услышал за окном странный звук.
Вслед за раскатами грома, такими сильными, что казалось, будто фасад дома вот-вот рухнет под их ударами, раздался этот тонкий и пронзительный звук. Он был похож на человеческий голос, словно кто-то надрывно плакал, и это стенанье прорвалось сквозь неестественный шум бури, заполнившей собой все за окном. Цутому оглянулся.
Он подумал, что этот звук-голос похож на голос плачущей души Митико.
Эта душа словно твердила: «Не надо! Не надо!» И голос внутри него сказал: «Не следует этого делать». Если Митико не хочет, надо оставить ее в покое.
Цутому взял руки Митико, обвившиеся вокруг его шеи, и сложил на ее груди. Голова Митико, как у хныкающего ребенка, слабо покачивалась вправо-влево. Закрытые глаза на измученном лице были похожи на кровоточащие раны.
Вскоре Митико пришла в себя. Цутому усмехнулся. Ее смятение и выражение ужаса на лице сменилось радостью. Обняв Цутому, она сказала:
— Молодец, Цутому-сан! Ты и вправду хороший! — и покрыла его лицо поцелуями.
Цутому недоумевал, что было лучше — пожертвовать своими желаниями или насладиться этими поцелуями.
Двое влюбленных провели всю ночь до утра, сидя в темноте не смыкая глаз. Цутому прислушивался к звукам дождя за дверью, Митико к тому, как Цутому изредка вздыхает.
Глава 9 РАЗЛУКА
На следующее утро линия Тамако-сэн еще не была восстановлена. Молодые люди отправились в обратный путь пешком. Дорогу из краснозема, размытую пронесшимся ураганом, им то и дело преграждали сорванные ветром ветки деревьев и разбитая черепица. Из трубы, высившейся на дальнем поле, поднимался дым в неподвижную после урагана атмосферу. По придорожной канаве быстро текла вода. В лавке деревенского торговца домочадцы поднялись рано для того, чтобы убрать последствия разрушений урагана и мусор, налипший на мостки перед домом.
Расстояние, преодолеваемое в поезде за пятнадцать минут, оказалось значительным, если идти пешком. Молодым людям, не спавшим ночь, было тяжело брести вдоль железной дороги, ни с одной, ни с другой стороны которой не было видно жилья. Они шли молча.
Из-за урагана, этой экстренной ситуации, вынудившей их провести ночь вместе, как постепенно осознавал Цутому, их ожидали еще более тяжелые дни. Акияма им этого не простит. Видимо, придется ему уйти из «Хакэ», хотя сам Цутому понимал, что ничего плохого не сделал.
Цутому до сих пор была непонятна его собственная сдержанность, проявленная прошлой ночью, когда ему чуть было не досталось, может быть, самое высшее счастье. Действительно, было что-то в его и Митико любви, что разводило их в разные стороны. А ведь Митико почти не отказала ему, почему они решили, что этого делать нельзя?
Вряд ли ему послышался в звуке урагана голос плачущей Митико. Однако если бы в ее душе не было чего-то наводящего на такие мысли, едва ли он услышал бы ее крик или, вернее, мольбу. Если представить, что на самом деле души любящих общаются, то какой печальный был бы этот разговор! Опасение, что ему придется покинуть «Хакэ», заставило Цутому сожалеть о собственном целомудрии в прошлую ночь. Что ж, надо поскорее исправить свой промах. А для этого нужно остаться в «Хакэ», что бы ни говорил Акияма. Стоило Цутому подумать об этом, как в его глазах сверкнул злобный огонек.
Митико была испугана. Она вспомнила свою готовность отдаться силе Цутому и подумала, что на этом ее любовь к Цутому, в трудное время приносившая гордость и наслаждение, закончилась. В душе Митико, которая вместе с радостью от того, что Цутому сдержал свои порывы этой ночью, испытывала и раскаяние, все настолько осложнилось… Всякий раз ночью, когда Цутому начинал прерывисто дышать, она трусила, а в заждавшемся любви сердце все освещалось. Все же следовало избегать жить под одной крышей с двоюродным братом. Она с печалью подумала, что и сейчас надо бояться силы Цутому, шагающего рядом.
По мере приближения к станции Кокубундзи домов становилось все больше, и фигуры людей, расчищавших после урагана свои дома, вернули Митико душевное равновесие. Несомненно, что и их дом не обошли стороной разрушения. «Вот вернусь и уберу все», — торопила она Цутому, продолжавшего шагать и думать о чем-то своем.
Когда они около десяти часов добрались до дома, старушка, остававшаяся здесь в их отсутствие, но беспокоившаяся и о собственном жилье, произнесла сурово — вот, мол, вы не вернулись, пришлось мне здесь ночевать — и ушла. Старый дом был довольно сильно поврежден. С упавшими под ветви глициний опорами ничего сделать было нельзя, но, поправляя упавшую изгородь, Цутому положил ладонь на плечо Митико, однако она тихо накрыла ее своей и спустила с плеча. Рука Митико немного дрожала, это утешало Цутому, но на ее лице Цутому видел самую обычную улыбку.
Митико сказала: «Ну, пора утихомириться, пойдем поспим немножко!» Под крышей старого дома это означало лишь: «Расстанемся, поспим отдельно!» Лицо Цутому исказила боль.
Они разбрелись по своим комнатам, но едва успели заснуть, как вернулся Акияма. Он был в прекрасном расположении духа. Собрал живших неподалеку разнорабочих и довольно скоро с их помощью навел во дворе и саду порядок. Чтобы не показалось странным ее запоздалое объяснение, Митико сразу же рассказала о вчерашней ночи, проведенной с Цутому, но Акияма не выказал той реакции, которой она боялась.
— Ну это вы попали… Да, а денег-то хватило?
Если бы Митико меньше волновалась из-за прошлой ночи, она, несомненно, заметила бы, какой радостью светились глаза ее мужа.
В ласках, которые вчера ему подарила пожалевшая Акияму Томико, прятался призрак великой любви, охватившей малодушного университетского преподавателя. Все его существо было поглощено чувством удовлетворения после возвращения с озера Кавагути. Временами уголки рта Акиямы кривились в тайной усмешке, ведь он наконец смог утолить свой интерес к адюльтеру, почерпнутому из книг великого французского знатока человеческих душ. Этот его интерес был движим опасением ревнивого мужа по поводу неверности собственной жены, но, может быть, он был одним из чудес современной моды на все западное, распространившейся среди японцев.
Митико увидела, однако, как нечто невыразимо ленивое проявляется в позах и движениях ее сорокалетнего мужа, ставших для нее уже привычными, — в манере садиться на стул, брать палочки для еды. Она почувствовала, как это отвратительно, но, опять же, у нее не было времени рассуждать о причинах появления этих ощущений. Она лишь удивилась, что он не критикует ее за то, что она ночевала где-то с Цутому, и просто радовалась.
Митико не обдумывала истоков своего отвращения к мужу, она больше размышляла о причинах своей радости оттого, что в ее адрес не посыпались обвинения Акиямы. Размышляя о Цутому, она приняла наконец решение. Ее мучило опасение, что Цутому, возможно, вернется к прежней разгульной жизни, если уедет из «Хакэ», но и в этих мыслях она была удивительной эгоисткой. «Лучше так, ошибки молодости легко забываются, — говорила она себе. — Оставшись же со мной, он загубит свою жизнь».
На третий день после урагана Митико решила объявить Цутому о своем решении, как бы мучительно больно ей ни было. Она не смотрела в глаза юноши.
— Хочу, чтобы ты понял, как горько мне это говорить, но это необходимо для того, чтобы наши отношения не испортились. Самое лучшее в сложившихся обстоятельствах — если ты покинешь наш дом, это нужно для нашей с тобой безопасности.
Цутому предугадал из поведения Митико, старавшейся избегать его, эти слова. Он по-прежнему искал возможности обнять ее. Но прежде надо было удостовериться, а не разлюбила ли его Митико.
Все-таки не стоило тогда колебаться. Если бы была преодолена некая грань в их отношениях, многое изменилось бы и после возвращения Митико не смогла бы замкнуться в своей скорлупе. Цутому подумал, что совершил глупость, на какой-то миг Митико даже стала ему ненавистна, вот, велела Цутому сделать самое для него горькое… Молодой Цутому ошибался, думая, что, если он переспал с женщиной, он ею овладел.
— Как ни крути, а выходит, мне, вынужденному уйти отсюда, сейчас гораздо тяжелее, чем тебе! Я прекрасно понял, что ты, Миттян, меня не любишь, ведь, как бы горько тебе ни было, все-таки ты не сильно опечалишься, когда я уйду.
— Не говори так, просто ничего другого нам не остается.
— Наверное, Акияма что-то сказал?
— Нет, он ничего не говорит, но от этого только горше.
— И вправду, тебе все горько. — Цутому встал. Его лицо исказила усмешка, уголки рта искривились, у Митико от взгляда Цутому похолодело в груди. Однако она все-таки верила в него.
— Человеческая жизнь горька. Ты сам это знаешь, ты на войне побывал.
— На войне все проще. У тебя есть цель — выжить, спастись. Или ты гибнешь.
![Андрей Васильев - Снисхождение. Том первый [СИ]](/uploads/posts/books/271277/271277.jpg)
