Хэнк Муди - Бог ненавидит нас всех
— Вы, наверное, имеете в виду «на распутье» или «на развилке»?
— В смысле?
— В упомянутой вами пословице или, скажем так, устойчивом выражении не используется слово перекресток.
Хэд вытирает пот со лба все тем же жирным носовым платком.
— А вот здесь ты и не прав. Никаких развилок. Это слово от вилки происходит. А у вилки четыре острых кончика, ну, на худой конец, три. Перед нами же стоит выбор всего-навсего из двух вариантов.
— Может быть, соизволите их огласить?
— Ну, первый вариант — это расширение зоны поиска… Можно поднять кое-какие полицейские материалы, поискать по базе владельцев машин, да мало ли еще способов. Если хочешь, я и в Олбани могу съездить. В тамошнем архиве хранятся сведения обо всех скончавшихся людях. Я имею в виду, в штате Нью-Йорк, разумеется. Если же он умер в Джерси или Коннектикуте, придется все начинать заново. И соответственно, обращаться в архивы этих штатов. Телефонные справочники у них, кстати, там тоже свои есть. Но, как честный партнер, должен предупредить тебя: на все эти мероприятия потребуется некоторое время и… — Он выразительно потирает большим пальцем об указательный, давая понять, что затраченное им «некоторое время» обойдется мне в «некоторую сумму». — Я же не могу в дополнительные расходы залезать без согласия клиента. Если, конечно, карманы у тебя не бездонные.
— Я бы так не сказал. Короче, второй вариант какой?
— Второй вариант, — произносит Хэд, — заключается в том, чтобы больше ничего не делать.
Поразмыслив секунду-другую, я говорю:
— Не стану утверждать, что какой-то из вариантов мне нравится больше, чем другой. Оба хреновые.
— Знаешь, сынок, что я тебе на это скажу? Иногда приходится играть по тем правилам, которые не ты устанавливаешь, а которые жизнь тебе навязывает.
В конце концов мы соглашаемся на том, что Хэд поработает еще неделю. По крайней мере за это время должен прийти ответ насчет Питера Робишо, который служит в Германии. Я отдаю Генри Хэду еще пятьсот долларов и, спустившись по лестнице, выхожу на улицу — под ледяной дождь, который льет, не прекращаясь, уже неделю.
Глава 11
«Рождество у Киршенбаумов» — такое словосочетание звучало бы оксюмороном, если не знать при этом самого Ларри Киршенбаума. С чисто адвокатским прагматизмом он рассудил так: если мои клиенты принадлежат к разным религиозным конфессиям, то почему бы и мне не праздновать вместе с ними все те праздники, которые отмечают и они. В общем, каждый год с полсотни гостей водят хоровод у Киршенбаумов под трехметровой елкой. Обслуживают вечеринку обычно весьма аппетитные девочки-официантки, одетые по такому случаю в красные колпачки и коротенькие красные юбочки. «Озорные эльфы» обносят гостей картофельными оладьями латкес с мацой. В этом году с менорой и рождественским подсвечником будет соседствовать ритуальный светильник кинара, используемый приверженцами африканского культа кванза, — своего рода реверанс в сторону одного средней известности рэпера, которого Ларри успешно отмазал, когда того обвинили в незаконном владении оружием. Несмотря ни на что, весь этот бардак по-прежнему называется Рождеством, а точнее, Рождеством у Киршенбаумов, как дань уважения бесчисленным католикам ирландского происхождения, чье стремление к перемещению в пространстве за рулем своего автомобиля неизбежно противоречит неравнодушию к спиртному, позволяя Ларри заработать на хлеб с маслом.
В пятницу вечером, снабдив Дэнни Карра очередным мешком травы на выходные, я еду на электричке домой. Я не возвращался сюда с тех пор, как перебрался в город. Приезжаю я поздно вечером, и меня никто не встречает — не то все спят, не то никого нет дома. В старой привычной кровати спится мне хорошо. С утра я выхожу в кухню. Мама уже стоит у плиты и печет блины.
— Отец дома ночевал?
— Не знаю, — отвечает мама, — по крайней мере, я уснула, не дождавшись его.
Я ставлю тарелку со стопкой блинов на стол, поливаю их сиропом, и тут через заднюю дверь в кухню вваливается отец. Он изрядно помят — судя по всему, со вчерашнего дня еще не переодевался. Отец целует севшую за стол маму в макушку и говорит:
— Ох уж мне этот Харви, упрямый такой, спорить бесполезно. Представляешь себе, оставил меня ночевать у себя в баре. Я ему говорю, мол, все нормально, я доберусь. Но надо знать Харви, уперся и…
— Ну что ты, он ведь просто хотел сделать как лучше. Друг волнуется за тебя, переживает, как ты доберешься до дома, — бесцветным голосом произносит мама. — Дорогой, передай, пожалуйста, сироп.
— Что? Ты мне не веришь? Да если хочешь, позвони Харви и сама спроси его.
— А что, у него и телефон работает? — интересуется мама.
— В каком смысле? Почему ты думаешь, что у него и телефон не работает?
— Ну, если бы телефон работал, ты мог бы позвонить и предупредить меня. Можно, в конце концов, было бы и такси вызвать по телефону. Но если, конечно, телефон не работал…
— Ну вот, все как всегда. Только этого мне с утра не хватало, — закатывает глаза отец. — Добро пожаловать домой, сынок. У нас, как я понимаю, все по-прежнему.
К счастью, раздается телефонный звонок. Это Тана — мой ангел-спаситель: у меня появляется вполне уважительная причина, чтобы выйти из-за стола и уйти обратно в свою комнату.
— Вечером у нас будешь, — не то спрашивает, не то утверждает Тана.
— Куда же я денусь. А что, кстати, здороваться нынче совсем не принято? Привет, и я тоже рад тебя слышать.
— Я тебя спрашиваю, придешь или нет?
— Ну, раз уж я домой приехал, не останусь же я здесь сидеть, в самом деле.
— Ну, я просто уточнить хотела, — говорит Тана.
— Ой не «просто». Чует мое сердце, что есть у тебя в этом какой-то корыстный интерес. Дай догадаюсь — уж не возникли ли у тебя очередные сложности в общении с отдельными представителями сильного пола?
— Ну, типа того.
По правде говоря, по голосу Таны я не совсем улавливаю степень неразрешимости возникших у нее проблем и не могу понять, насколько безотлагательно они требуют решения.
— Это подождать может до вечера? Если хочешь, я, конечно, могу и сейчас к тебе заглянуть.
— Ой, меня дома не будет. Дотти записала нас к парикмахеру и на педикюр. Ах да, еще мы с нею и массаж заказали.
— Ох и тяжелая у тебя жизнь, — говорю я.
— Ладно, вечером увидимся.
Тана вешает трубку; по всей видимости, прощальные формы вежливости постигла та же печальная участь, что и дежурные «привет» и «здрасте». Похоже, от присутствия на представлении домашнего цирка мне сегодня не отвертеться. Тяжело вздохнув, я встаю, чтобы идти на кухню. В этот момент в дверях комнаты появляется отец. Так, значит, если не хотите приходить к нам в цирк, то шапито приедет прямо к вам домой. Безмолвно нарисовавшийся в дверном проеме помятый мужик напоминает маньяка из какого-нибудь фильма ужасов.
— Минутка найдется? — спрашивает отец. — Поговорить надо.
— Конечно, — отвечаю я. — Ты по поводу тех денег, которые брал у меня в долг?
— Да нет, — отвечает он, закрывая за собой дверь, — тут другое дело. Я вот подумал… В общем, я собираюсь уйти от твоей матери.
В комнате повисает неприятное молчание. Оно затягивается.
— Хорошо, — говорю я наконец.
— То есть как? Что значит «хорошо»?
— А что ты хотел от меня услышать? «Пожалуйста, не уходи»? Или: «Молодец, вот и правильно»?
— Я все понимаю, у тебя есть полное право злиться на меня…
— С чего ты взял, что я буду на тебя злиться? Мы оба прекрасно понимаем, что мама заслуживает лучшей участи, чем жить с тобой. Я бы и рад сказать: надеюсь, мол, что твоя новая пассия стоит всего этого бардака, но, зная тебя, полагаю, что нет, не стоит.
— Джанин. Ее зовут Джанин. Мы, в общем-то, не хотели, чтобы…
— Отец, — перебиваю я его, — мне, если честно, насрать на то, чего вы там хотели, а чего нет.
Отец встает со стула с таким видом, словно собирается мне что-то сказать. Впрочем, после пары фальстартов он просто молча хлопает меня по плечу и выходит.
Все утро я практически не вылезаю из комнаты, чтобы не общаться с родителями. Когда мы наконец собираемся ехать к Киршенбаумам, мама настойчиво усаживает меня на переднее сиденье рядом с отцом. Тот, заводя машину, как обычно, громко заявляет:
— Ну ладно, поехали, заглянем к Ларри Киршенбауму и поможем ему списать часть налогооблагаемой прибыли на представительские расходы.
После этого мы всю дорогу едем молча. У дома Киршенбаумов нас встречают специально нанятые по такому случаю привратники в красно-белых костюмах Санта-Клаусов, одному из которых отец отдает ключи от машины, чтобы тот перегнал ее туда, где можно будет припарковаться. Само собой, первым делом отец берет курс на бар, и мы с мамой остаемся вдвоем. Я замечаю, что она сегодня бледнее, чем обычно. Мне хочется что-то сказать ей, как-то ее утешить, но я боюсь сболтнуть лишнего, не зная наверняка, успел ли «порадовать» ее своим решением мой папаша.
