Борис Евсеев - Романчик
– Всему свой час и своя минута под солнцем. Своя печаль льется на каждого, и многих такая печаль пережигает насмерть, – затянул он нескончаемую песню. – Вот и тебе, беленький, приспела минута. Ну! Говори! Раскалывайся! И эхо с улиц Москвы и Дамаска, Афин и Пирейского порта вернется к тебе, чтобы тебя, гад, расплющить!
Митя Цапин вдруг как-то съежился. Казалось, он хотел сказать про меня еще что-то разящее, скверно-правдивое, но окончательно сдулся и бухнулся на колени.
Стоящий на коленях Митя был смешон и сам это чувствовал. Для того, конечно, и становился. Львиная грива ни о каком смирении не напоминала, зубастый рот кривился в улыбочках и поплевках.
– Да не хочу я этого козла закладывать, не хочу! – обратился Митя к Экклезиастэсу. – Завтра спросят меня, а я скажу: при чем тут я? Вы у других спросите. Ну там, анекдотишко сраный этот Евсеев рассказал. Ну так не политический же, про евреев.
– Про евреев не рассказываю. Про чукчей тоже, – набычившись, сказал я.
– Ну и дурак! Тоже мне, Кваме Нкрума нашелся! – уже совсем весело, как будто он не на коленях стоял, а сидел с кружкой пива за столом, крикнул Митя. – Я все это в шутку, а ты сразу поверил…
– Пошли, – натужно выдавил из себя Авик. – Если он закладчик – все равно закладывать будет. Я по беленькой роже его вижу. Пошли, а то я ему, ёханды-блоханды, сейчас так накостыляю…
– Давай, бей! – бодро вскочил с колен Митя. – Дайте мне как надо, робя, а потом выпьем как следует!
Чувствуя, что на большее фантазии у него не хватает, Митя озадаченно почесал кожу под белой гривой.
– Останься, Митяй, – сказал назвавшийся Экклезиастом. – Не по пути тебе с ними. Мы с Оливией тебе объясним, что к чему. Ты услышишь, как журчит вода меж камней Иерусалима, как лает шакал в заповедном лесу Дамаска…
– В гробу я этот лес ваш видел!
Гроб! Гроб!
Четыре негра роют яму…
– Останься. Это говорю тебе я, чей пращур проповедовал в собраниях Эдессы и Афин, Малой Азии и Анатолии…
– В собрании, говоришь, проповедовал? – Митя вдруг посерьезнел и тщательно отряхнул коленки. – Ну ты прям как председатель Мао. Да ты, часом, не китаец ли? Глазенки расширил, нос выгнул – под грека косишь? Говори, верзун! Иначе я весь ваш греческий притон по камешку разнесу!
Подхватив футляр со скрипкой, тихо, едва не на цыпочках, уходил я вслед за Авиком из таинственного дома.
Ночная Ордынка была пуста. Только в узком каменном саду кричала ворона, раздраженная помигиваньем прожектора, косо уставленного на заброшенную стройку.
Глава седьмая
Наутро
Ночевал я все ж таки в общаге. Успел добраться до закрытия и заснул без задних ног. Снилась мне Ляля Нестреляй на тощей степной лошади.
Может, поэтому ждала меня наутро неожиданность.
– Тебя вызывают в деканат. Бегом, срочно! – Хорошо поставленный тенорок председателя студсовета Вади Погребняка завибрировал над самым ухом.
Чувствовалось: Вадя едва сдерживает переполнявшую его радость.
– Отвали, Вадя… Чего я в деканате забыл?
– Бегом, бегом, тебя там ждут – не дождутся.
– Ага, ждут. Двое с носилками, один с лопатой, – пытался я перевести разговор в фамильярно-товарищеское русло.
Но Вадю к фамильярности склонить в ту минуту было невозможно. Как маленький французский бульдог, вцепился он в меня и кромсал, и рвал своим комсомольско-начальственным тенорком.
– Двое, трое! Хватит дурня ломать! Я обещал, что я тебя доставлю, – и я тебя доставлю! Ты за общагу заплатил? Тогда – рысью марш!
За общежитие я действительно пока не заплатил. Да и когда было платить? Кружение вокруг Жуковки, самиздат и другие высокие помыслы не оставляли времени для какой-то мелочной оплаты. А тут еще вдруг обнаружилась потеря паспорта. Когда и где он потерялся, я никак сообразить не мог. Но казалось мне, – паспорт пропал после пира на Алексеевском кладбище…
Ввиду всего этого я думал только о потерях, обретениях и некоторых других вещах, а про оплату общежития забыл. Но ведь еще только кончался сентябрь. А у нас в общаге – я знал это точно – были такие, кто не платил по полгода, по году…
Вадя стянул с меня одеяло и ушел с ним за занавеску. Пришлось вставать.
В деканате я появился где-то в 11-15.
– Подождите немного, сейчас, – сочувственно сказала стоявшая перед дверью секретарь Зоя Ильинична.
Я ушел курить, а когда вернулся, был поражен полносоставностью и высоким статусом собравшихся в деканате.
В тот день (28 или 29 сентября 1973 года) в деканате сидели:
Дафния Львовна Мигунок – декан.
Платон Зимовейский – заместитель проректора по хозяйственной части, чье отчество я никак не мог вспомнить.
Силантий Сидорович Дулебин – старший преподаватель скрипки и продавец поддельных, то есть не фирменных, а только выдаваемых за фирменные, смычков.
И наконец, Маний Мануйлович Гольц, зав. кафедрой струнно-смычковых инструментов – или «профессор по выезду за рубеж», как звали его не только студенты, но и кое-кто из преподавателей. Здесь же сидела, пригорюнясь, Нюра Вопленица, которую еще звали: Нюрой Причитальщицей, Нюрой Плачеей и Нюрой Выльницей. Выльница училась на втором курсе, но уже много гастролировала и преподавала в институте народное пение. Какое отношение имеет к собравшимся Нюра, я сообразить не мог. Поэтому решил: она по линии нашего доблемудрого комсомола.
Несколько секунд приятного молчания и моих нервных поклонов были вдруг прерваны беспардонными выкриками Силантия Сидоровича, продавца смычков Дулебина.
– Сейчас же! Сию минуту!.. Сейчас же сдайте скрипку Витачека в инструментарий!
Я ожидал всего – только не этого.
– Зачем? – как-то само собой выпало у меня изо рта глупое словечко.
– Затем, что на ней теперь будут играть… будут играть более достойные студенты! – отчеканила добрейшая, и от доброты душевной часто бравшая за талию студенток-первокурсниц и что-то интимное сквозь дымчатые очки им намигивавшая Дафния Львовна.
– Да, именно… более достойные… – Силантий Сидорович, облегчась удачно найденным словом, согласно закивал головой.
– Те, которые могут играть только на пять? – сдуру процитировал я недавнее заявление нашего декана на одном из собраний: «Молодые комсомольцы должны играть хорошо. А уж коммунисты могут у нас играть только на пять. Мы им просто не имеем права ставить других оценок, и они должны нас в этом поддерживать. Своей игрой, конечно…»
– Не глупите, Эфсееф! Ви не на народним факультете! Что за манеры. За границей би вас давно… – Тут профессор Гольц слегка осекся и уже ласковей добавил: – Да и у нас тоже за такие манеры по головке не гладят.
– Разве только иногда, утюгом, – как-то рассеянно и почти про себя добавил я.
– Вам дали! Вам дали как подающему… Вернее, как подававшему надежды! Я не хотел этого говорить, но этот студент сам меня вынуждает! – Силантий мягко склонился в сторону Дафнии Львовны.
– Минуточку, товарищи! – твердо прекратил этот словесный интеллигентский перепляс Платон Зимовейский. – У вас, грэжданин, – он заглянул в загодя приготовленный и согнутый пополам листок, – грэжданин Евсеев не оплачено за общежитие. Это бэзобразие.
– Я заплачу! За один же месяц только. За сентябрь…
– Сентябрь уже кончился. Кончилось и наше терпение. Обшежитие положено оплачивать до пятнадцатого числа текущего месяца, – сказал, как приговорил, Зимовейский.
– Я сейчас же пойду и заплачу, – решительно и уверенно, все еще думая, что недоразумение можно уладить, заговорил я и даже сделал движение к выходу, не забыв поудобней устроить за спиной отнимаемого Витачека.
– Поздно, товарищ Зайцев, – неизвестно к кому обращаясь, сказал похожий на симпатичную, но постоянно раздражаемую глупыми детьми обезьянку профессор Гольц и хохотнул в галстук.
Никто, однако, его раздраженной веселости не разделил.
– С сегодняшнего дня вы… – заместитель проректора в очередной раз заглянул в согнутый пополам листок, – вы, Борислав Тимофеевич, выселяетесь из общежития, расположенного по адресу: улица Луноходная, дом 2. Вот вам приказ. Он уже подписан ректором.
– Да, да, я в курсе! Луноходная улица! Выставка достижений народних промыслов, так кажется это место называется? – теперь уже широко и дружески улыбнулся профессор Гольц. При этом явного обезьянства в нем стало меньше, и волосатые гольцевские пальцы с квадратными подушечками перестали меня пугать.
– Куда же я пойду? Квартиры в Москве у меня нет…
– Ну, вы, кажется, место себе уже нашли, – стараясь сделать лицо неподкупным и одновременно интеллигентно-приятным, сказала Дафния Львовна и сняла свои дымчатые очки. – Там, в этом месте, вы свое образова-ни-е, видимо, уже и продолжите.
– Погодите, а технический зачет? Как же я сдам его без скрипки, да еще ночуя черт знает где?
– Да, технический зачет через неделю! – строго отчеканил Силантий. – Что ж, готовьтесь, сдавайте. Мы подойдем объективно, не правда ли, Маний Мануйлович?
