Дафна Дю Морье - Полет сокола
Альдо сделал паузу. Такие паузы я хорошо знал. В прошлом он пользовался ими, когда мы лежали рядом в нашей общей спальне и он рассказывал мне какую-нибудь историю.
— Некоторые из вас, — продолжил Альдо, — об этом знают. У нас уже было несколько репетиций. Вы должны помнить, что полет Сокола — так названы торжества этого года и именно так Клаудио ушел из жизни — никогда прежде не инсценировался и никогда больше не будет инсценироваться. Я хочу, чтобы он навсегда остался в ваших душах и в памяти тех, кто его увидит. Все, что до сих пор происходило на наших фестивалях, — ничто в сравнении с этим. Я хочу поставить величайший спектакль, какой когда-либо видел наш город. Поэтому мне надо больше добровольцев, чем в прошлые годы.
В рядах тех, кто сидел на полу перед Альдо, поднялся легкий шум. Все руки взметнулись вверх. Бледные в лучах колеблющегося света лица, как одно, обратились в его сторону.
— Подождите, — сказал он. — Подойдут не все. Немного позднее я отберу тех, кто мне подойдет. Суть в том… — Он немного помедлил и, подавшись вперед, внимательно посмотрел на обращенные к нему молодые лица. — Вам известны мои методы. Мы пользовались ими в прошлом и в позапрошлом годах. Самое главное, чтобы каждый доброволец верил в свою роль, сжился с нею. В этом году вы будете придворными Сокола. Той самой небольшой группой преданных ему людей. Вы, студенты факультета истории искусств нашего университета, по самой природе своей будете элитой. Да вы уже и есть элита. Потому-то и находитесь здесь, в Руффано. В этом смысл вашей жизни. Но в университете вы составляете меньшинство, ваши ряды немногочисленны. Подавляющее большинство, составляющее другие факультеты, — варвары, готы и вандалы, которые, как и купцы пятисотлетней давности, ничего не понимают в искусстве, ничего не понимают в красоте. Дай им волю, и они уничтожат все сокровища, собранные в этих покоях, возможно, снесут и сам дворец, а на его месте возведут… Что? Фабрики, конторы, банки, торговые дома, и не с тем, чтобы обеспечить занятость и облегчить жизнь крестьянству, которое живет ничуть не лучше, чем пятьсот лет назад, но ради собственного обогащения, для того, чтобы владеть еще большим числом машин, телевизоров, похожих на конфетные коробки вилл на Адриатике и тем самым породить еще большее недовольство, нищету и горе.
Он неожиданно встал и поднял руку, чтобы унять взрыв аплодисментов, гулким эхом отдающихся от лепного потолка.
— Хватит, — сказал Альдо. — На сегодня достаточно. А теперь мы дадим небольшое представление и покажем, чему успели научить наших добровольцев. Отойдите в сторону, иначе вас могут поранить.
Аплодисменты смолкли, и наступила полная тишина. Толпа подалась вперед в нетерпеливом ожидании обещанного зрелища. Появились два телохранителя и унесли стул. Еще четверо с факелами в руках образовали квадрат в центре комнаты.
Альдо занял место рядом с одним из факелов, и тут же в середину квадрата бросились два молодых человека в белых рубашках с закатанными по локоть рукавами и черных джинсах. На них были маски, но не для защиты, а чтобы скрыть лица. Оба держали в руках обнаженные шпаги. Они не играли. Они сражались по-настоящему, как дуэлянты былых времен. Под непрерывный звон стали удар следовал за ударом, выпад за выпадом, бросок за броском. Вскоре стало ясно, что силы не равны; сильнейший вынудил противника опуститься на одно колено и острием шпаги коснулся его горла. Приглушенный вздох зрителей заглушил судорожное дыхание поверженного дуэлянта, и его белая рубашка окрасилась кровью. Возможно, порез был не больше, чем от случайного движения бритвы, но его нанесла шпага.
— Довольно! — крикнул Альдо. — Мы видели, на что вы способны. Прекрасный поединок. Благодарю вас.
Он бросил побежденному свой платок, тот зажал им рану и поднялся на ноги. Оба юноши вышли из освещенного квадрата и скрылись за дверями герцогской спальни. Реальность увиденного настолько ошеломила собравшихся в комнате, что никто не зааплодировал. Все, затаив дыхание, ждали, когда Альдо снова заговорит. И вновь мне вспомнились детские годы и та власть, которую он имел надо мной. Только что я был свидетелем проявления той же мощи, но более зрелой, более опасной.
— Вы видели, — сказал Альдо, — что театральные сражения не для нас. А теперь пусть женщины и те, кто не желает к нам присоединиться, покинут эту комнату. Мы не будем на них в претензии. Те же, кто хочет предложить свои услуги, остаются.
Одна девушка с протестующим криком бросилась к нему, но он покачал головой.
— Извините, — сказал он, — никаких женщин. Только не для этого. Отправляйтесь домой и учитесь перевязывать раны, да, раны, а сражаться предоставьте нам.
Дверь в тронный зал широко распахнулась. Медленно, неохотно к ней направились те несколько женщин, которые оказались среди приглашенных. К ним присоединилось несколько мужчин — человек двенадцать, не больше. Я был в их числе. Досмотрщик в тронном зале жестом показал нам на выход. Мы медленно вышли на галерею, и дверь закрылась за нами. В общей сложности нас было человек восемнадцать или двадцать. Исполненные презрения к нам девушки даже не стали ждать, чтобы их кто-нибудь проводил. Те из них, кто был знаком между собой, взялись за руки, и их каблуки застучали по лестнице. Пристыженные, но не сдающие своих позиций мужчины предлагали друг другу сигареты.
— Ну уж нет, увольте, — сказал один. — Фашизм чистой воды — вот куда он клонит.
— Ты с ума сошел, — сказал другой. — Как ты не понимаешь, что он целит в предпринимателей? Он явно коммунист. Говорят, он член коммунистической партии.
— А я думаю, что политика ему до лампочки, — сказал третий. — Просто он отъявленный мистификатор и нацеливает на это всю свою фестивальную команду. То же самое он устроил и в прошлом году, нарядившись папским гвардейцем. Я был готов примкнуть к ним, пока не увидел сегодняшнюю драку. Никакому художественному председателю не позволю изрубить себя на куски.
Ни один из них не повышал голоса. Они спорили, но спорили яростным шепотом. Вслед за девушками мы не спеша спустились по лестнице.
— Одно можно точно сказать, — заметил кто-то. — Если это дойдет до ребят с Э.К., то будет смертоубийство.
— И кого будут убивать?
— Хорош вопрос после представления, которое мы только что видели. Конечно, их, Э.К.
— Тогда я пойду и запишусь. Стоит рискнуть, чтобы проучить их.
— Я тоже. На баррикады!
Итак, каждый вновь обрел свое лицо. Стоя на площади, они продолжали спорить и обсуждать волнующую их тему. Было ясно, что взаимная неприязнь между студентами Э.К. и других факультетов достигла опасной черты. Затем они стали подниматься по холму к университету и студенческому общежитию. Я ждал, пока ко мне не подошла женщина, которая, как я заметил, некоторое время стояла на ступенях собора.
— Ну? — спросила Карла Распа.
— Ну? — ответил я.
— До этого вечера я никогда не хотела быть мужчиной, — сказала она. — Совсем как в американской песне: «Что б ни делали они, я сумею сделать лучше». Пожалуй, кроме одного. Я не умею сражаться.
— Возможно, найдутся роли и для женщин, — сказал я. — Он завербует вас позже. В толпе всегда есть женщины. Чтобы кричать, бросать камни.
— Я не хочу кричать, — возразила она. — Я хочу сражаться. — И, смерив меня не менее презрительным взглядом, чем девушки-студентки, спросила: — Почему вы к ним не присоединились?
— Потому что я — перелетная птица.
— Это не причина. Если на то пошло, я из той же породы. В любую минуту могу сорваться и читать лекции где-нибудь еще. Могу получить перевод. Но только не сейчас. Не после того, что я увидела сегодня вечером. Возможно… — Она прервалась, пока я давал ей прикурить. — Возможно, это именно то, что я ищу. Цель. Дело.
Мы пошли по виа Россини.
— Неужели вы видите свою цель в том, чтобы играть в фестивальном спектакле? — спросил я.
— Он говорил не об игре, — возразила она.
Было еще рано, и, как всегда субботними вечерами, по улице прогуливались пары и целые семьи. Студенты встречались редко, или мне просто так показалось? До конца воскресенья они разъехались по домам. По улицам гуляла молодежь из магазинов, банков, контор. Коренные обитатели Руффано.
— Он здесь давно? — спросил я.
— Профессор Донати? Ах, несколько лет. Он здесь родился, во время войны служил летчиком-истребителем, считался погибшим, затем вернулся, закончил аспирантуру. Остался преподавателем. Был принят в художественный совет Руффано и несколько лет назад избран его председателем. Многие влиятельные люди к нему очень благоволят, но многие не признают. Конечно, не ректор. Профессор Бутали в него верит.
— А супруга ректора?
— Ливия Бутали? Понятия не имею. Она сноб. Вся в себе и не думает ни о чем, кроме музыки. Из старинного флорентийского рода, и никому не дает забывать об этом. Едва ли у профессора Донати находится для нее время.
