Иосиф Шкловский - Эшелон
Простившись с виртуальным миллиардером и его милой женой, я поспешил отведать малеевского борща. Неудобно сознаться, но я с любопытством ожидаю кончины президента знаменитой компании «Оксидентал Петролеум». Неужели ничего не перепадет моему новому знакомому?
Пассажиры и корабль
Почти тридцать пять лет тому назад ослепительно белый красавец теплоход «Грибоедов» пересекал по диагонали Атлантический океан с северо-востока на юго-запад. Это просто удивительно: всего лишь спустя два года после опустошительной войны, в которой погиб или был искалечен почти каждый второй взрослый мужчина, в еще голодной, надорванной неслыханно тяжелыми испытаниями стране была снаряжена чисто научная экспедиция чуть ли не на край света! Цель экспедиции — наблюдение полного солнечного затмения 20 мая 1947 года. Полоса затмения проходила через всю Бразилию — от ее южного штата Парана до знаменитого в истории науки атлантического порта Баийя, что на северо-востоке этой огромной страны. А знаменит этот порт был тем, что там несколько месяцев провел молодой Дарвин во время кругосветного плавания на «Бигле». Теперь, спустя десятилетия после бразильской экспедиции, ясно, что и плавание «Грибоедова» было «вешкой» в истории науки, в данном случае только начинавшей свое триумфальное шествие радиоастрономии. Именно в Баийе наблюдениями, выполненными во время солнечного затмения с борта нашего славного корабля, было убедительно доказано, что источником радиоизлучения Солнца на метровых волнах является корона, как это и было независимо предсказано за год до этого тогда еще начинающими молодыми теоретиками — астрофизиком Гинзбургом и автором этих строк. Невероятно, но факт: мы оба с Виталием Лазаревичем принимали участие в этой экспедиции! Вообще весь заявленный руководством экспедиции состав был автоматически утвержден инстанциями! По крайней своей неопытности мы все тогда считали такое положение совершенно естественным. Надо полагать, что всякого рода отделы кадров, иностранные отделы и, конечно, выездная комиссия «там наверху» делали тогда свои первые, еще робкие шаги. Они очень быстро, в течение немногих первых послевоенных лет поняли свою основную задачу — «держать и не пущать», всячески препятствуя контактам настоящих советских ученых с зарубежной наукой. Разъезжать по заграницам стали преимущественно разного рода чиновники — явные и неявные сотрудники «Министерства Любви». Но это уже другой разговор…
Почти две недели, изнывая от безделья, мы жили на борту «Грибоедова», стоявшего в Либаве — на нашу беду этот незамерзающий порт впервые за многие годы замерз. У нас была куча денег — советских, конечно. Как-то стихийно началась карточная игра в преферанс, быстро принявшая эпидемический характер. В карты я играл только в детстве — преимущественно в дурака, «ведьму» и «шестьдесят шесть». Высокоинтеллектуальная игра на деньги меня буквально захлестнула. Игроком я оказался плохим — слишком азартным и рискованным. В итоге ночных карточных бдений я изрядно продулся, а главное, совершенно выбился из колеи из-за нарушения режима сна. Большинство членов экспедиции по этой же причине также чувствовали себя погано. Все ждали: тронемся, наконец, в путь, отберут у нас наши рубли, выдадут валюту — и карточный запой автоматически прекратится. Увы, этим надеждам не суждено было осуществиться…
Когда сроки нашего либавского сидения стали приближаться к критическому пределу и все уже висело на волоске, ледокол «Ермак» вывел нас буквально на «чистую воду», и бразильская эпопея началась. Это было 13 апреля — всего лишь за пять недель до момента затмения. А предстоял 22-дневный переход через Атлантику, а затем переезд на площадку в глубину страны — эстадо (штат) Минас-Жераис около местечка Барейро в отеле «Агуа де Араша» — и установка астрономических приборов на специальных кирпичных столбах, которые надо было еще выложить. Поэтому мы понеслись к нашей далекой цели буквально напрямик. Ни в какие порты за попутным грузом уже мы не заходили — времени совершенно не было. На полсуток остановились в крохотном шведском городке Карлсхамне для размагничивания корпуса корабля, что было совершенно необходимо, так как после недавней мировой войны моря были буквально усеяны магнитными минами. И еще мы зашли на несколько часов в Саутгемптон, где сотрудник ФИАНа Малышев передал нам ильфордовские фотопластинки.
Как только мы вышли из Либавы, нас, участников экспедиции, стал поодиночке вызывать в свою каюту заместитель начальника экспедиции незабвенный Георгий Алексеевич Ушаков, выдающийся полярный исследователь, первым поднявший красный флаг на острове Врангеля, бывший первым зимовщиком на Северной Земле, а до этого — герой партизанской войны на Дальнем Востоке. Это был уже немолодой человек атлетического сложения с явно монгольскими чертами лица, по происхождению амурский казак. Как-то он мне заметил, что он-то и есть подлинный биробиджанец, так как родился и вырос в этой самой несостоявшейся еврейской автономной области… Человек незаурядного ума, огромного житейского опыта, всегда олимпийски спокойный, с тонким чувством юмора, Георгий Алексеевич был, что называется, душой нашей экспедиции. Вызывал он нас в свою каюту на предмет вручения долларов. Почему-то половина валюты оказалась в звонкой монете. Забавно было видеть нашу публику, выходящей из каюты Ушакова с довольно увесистыми бренчавшими мешочками.
А на другой день один из наших самых завзятых преферансистов ученый секретарь Пулковской обсерватории Толмачев робко произнес: «Сыграем по маленькой, ну, например, по одной десятой цента?». Толмачев имел прочную репутацию очень глупого и совершенно бездарного человека. Он написал 4 кандидатские диссертации, и все они были справедливо отвергнуты. Последней его попыткой в этом направлении было сочинение опуса под титлом «Применение неэвклидовой геометрии к небесной механике». Узнав об этом, Гинзбург очень метко окрестил ученого секретаря «Не Эвклидом». Редко какая кличка была более удачной.[14]
Призыв «Не Эвклида» пал на благодатную почву, и снова началась карточная вакханалия. Играли до полного одурения, с неслыханным азартом. Хорошо помню, как где-то в середине океана, когда за тремя столиками в кают-компании шла запойная игра, с палубы раздался крик: «Кит!» Ни один преферансист даже не сделал попытки оторваться от чертовой «пульки», чтобы увидеть чудо природы, пускавшее фонтаны в каких-нибудь 200 метрах от «Грибоедова»!
Да, таких путешествий теперь, в век НТР, уже не бывает! Мы испытали все, что можно испытать на море. В горловине Ла-Манша на нас обрушился страшный «равноденственный» ураган. Наша незагруженная 5000-тонная скорлупка потеряла управление. Крен при килевой качке достигал 45. Валы соленой холодной воды перекатывались через палубу. Как оказалось, я совершенно не укачиваюсь. С детским любопытством, держась за штормовые леера, я пробирался на нос, где амплитуда качки особенно велика. Было отчаянно весело смотреть на пляшущий горизонт — то он вздымался выше мачт, то опускался куда-то в бездну. Три четверти матросов лежали в лежку с судорожными позывами к рвоте. До чего же я был молод! Пришла сумасшедшая идея — пойти в кают-компанию пообедать. Проблемы, при этом возникшие, были далеко не шуточные. Например, как спускаться по трапу, у которого угол наклона с горизонтальной плоскостью становится отрицательным? За столом сидел только один капитан — настоящий морской волк Владимир Семенович. Измученная морской болезнью официантка Дуся обслуживала нас двоих. Ой, как трудно было ей подносить нам тарелки с супом — это был самый настоящий цирковой номер. Но и глотать этот суп было не проще! Я раньше никогда нигде не читал, что в таких случаях стол накрывают особым деревянным барьером, разделенным на секторы (по числу приборов). Тем самым устраняется опасность быть облитым соседом. Копируя капитана, я взял тарелку на ладонь, внимательно следя за уровнем супа. В конце концов ко всему можно приспособиться, даже самая свирепая качка имеет свой ритм, и суп был благополучно проглочен.
Потом я узнал, что в ту страшную ночь, когда наш капитан, спасая корабль от гибели, повернул обратно и, проявив высочайшее искусство, ввел его без лоцмана в узкую горловину Плимутской бухты, наши радисты приняли 6 сигналов SOS. В те далекие послевоенные годы кораблекрушения были обычным делом. Чаще всего тонули наспех построенные сварные корабли класса «Либерти» или, как называли их наши моряки, «Либертосы». Они на крутой волне просто ломались пополам.[15]
Наш славный «Грибоедов», добротно склепанный по старинке на болтах шведскими корабелами, блестяще выдержал суровое испытание.
Отсидевшись часов десять в Плимутской бухте, «Грибоедов» продолжил свой прерванный в самом начале далекий путь. Времени было в обрез, поэтому капитан повел судно не проторенными морскими путями, а по «ортодромии», т. е. кратчайшему пути на сфере. Все 22 дня этого редкого в наши дни пути стояла чудесная солнечная погода. Океан был пуст, как во времена Христофора Колумба. Ни один флаг нам не встретился. Только при таких, весьма редких в наши дни, необычных обстоятельствах можно почувствовать необъятность водной пустыни. Появились летучие рыбы — они плюхались прямо на палубу. Стали видны южные созвездия с экзотическими названиями. Буйно отметили праздник Нептуна. На традиционный вопрос замаскированного под владыку морей (пеньковая борода, трезубец, картонная корона) матроса, окруженного вымазанными сажей «арапами»: «Что за судно, какой груз везете, куда путь держите?» — капитан с верхотуры своего мостика ответствовал (помню буквально): «Судно у нас купеческое, земли Советской. А везем мы ученых мужей затмение Солнца наблюдать и тем науку обогащать». «Нептун» ответом капитана оказался вполне удовлетворенным и предложил «тех, которые еще не соленые — посолить». И началась потеха! Матросы притащили шланги и стали друг друга со страшной силой поливать морской водой. «Научники» собрались на верхней палубе, вырядившись по случаю такого торжества в лучшие костюмы. Наступил момент, когда веселье должно было вот-вот иссякнуть, так как полуголые матросы явно не решались «солить» «чистую публику». Тогда я быстро разделся, сбежал по трапу вниз, попросил меня «посолить» и с одним приятелем-матросом затащил шланг на верхнюю палубу. Предварительно выход с этой палубы в помещение, где находились каюты, я запер. Боже, что тут было! Несмотря на вопли еще сухих пассажиров: «Это хулиганство!» — морского крещения не избежал никто.[16] Тут можно было наблюдать любопытное, хотя, конечно, тривиальное явление: как только человек становился облитым, он тут же присоединялся к лагерю обливающих. Дольше всех держался наш дуб — замполит. Вопя: «Я это так не оставлю! Это идеологическая диверсия!», — он заперся в своей каюте. Плененные «буржуазной идеологией» матросы во главе со старшим механиком просунули шланг в каюту замполита и стали ее заливать. Через несколько минут он выскочил оттуда с дикими воплями, и тут же был сбит с ног мощной струей из брандспойта. До этого я никогда не видел такого безудержного взрыва народных эмоций. Страшное дело — разбушевавшаяся толпа. Все, однако, быстро успокоилось, и праздник окончился очень милым банкетом. Я забыл сказать, что вина у нас было предостаточно. По тогдашним нормам загранплавания в тропиках полагалось пол-литра в день на человека. Может быть, с тех пор я недолюбливаю «Цинандали», предпочитая ему «Мукузани», которого на корабле не было.