Александер Андориль - Режиссер
9
— Ты не станешь… ты не можешь вот так просто меня оттолкнуть. Не верю, что ты настолько жесток.
Она плачет, раскрыв рот, и немного погодя Ингмар благодарит за сыгранную сцену.
Вытирая со щек слезы и сморкаясь, она говорит, что забыла про паузу.
— Ничего страшного, — утешает Ингмар. — Получилось прекрасно, но я хочу, чтобы мы попробовали еще раз — вместе с Гуннаром.
Ингмар вертит глобус, ковыряет шов на карте, который немного треснул возле Северного полюса.
— Можно попробовать, — тихо отвечает она.
— Я только подумал, что тебе не стоит забывать того, с кем играешь.
Она кивает.
— Никто не знает, куда делся Гуннар?
— Нет.
— Он наверху, отдыхает, — говорит Бриан.
— Твою мать, — шепчет Ингмар, когда кусок карты отклеивается от глобуса.
Гуннар входит в школьный зал, втянув голову в плечи и держа в руке носовой платок.
— Как себя чувствуешь?
— Пошел немного отдохнуть.
— Ингрид нужна какая-то поддержка перед камерой, — говорит Ингмар. — Посидишь тут?
— Конечно. Только я не уверен, что в состоянии сыграть свои эпизоды.
— Попробуй.
— Только бы голос не пропал, — отвечает Гуннар, неуверенно показывая на шею.
— Да, — говорит Ингмар, стараясь, чтобы его слова не прозвучали резко, — я понимаю, что ты беспокоишься за свое горло, но…
Гуннар садится на стул напротив Ингрид.
— Ты можешь сидеть вон там, — говорит Ингмар, думая о том, с какой легкостью она ускользает взглядом от камеры.
После съемок Ингрид вытирает со щек слезы, сморкается и расстилает на полу между органом и кафедрой овчинный тулуп — прямо среди проводов, штативов и ящиков с лампами.
Она ложится на него и закрывает глаза.
Оланд и К. А. стоят у нее в ногах, пытаясь приклеить к глобусу отставший кусок карты.
Леннарт Нильссон фотографирует, взобравшись на школьную парту.
Берта помогает Гуннару одеться, закрепляет на шее желтоватый крахмальный воротничок.
— У тебя температура?
— Наверное, да, — говорит он себе под нос.
— Может, стоит уложить тебя в кровать, — говорит Ингмар. — Понимаешь, у нас нет средств, чтобы так долго здесь оставаться.
— Да и погода какая стоит, — добавляет Свен. — Иначе придется использовать реквизит.
Холодный воздух окутывает Ингмара, стоящего на летней веранде. Он наблюдает сквозь плотный туман за двумя мужчинами в серых комбинезонах. Те пытаются приладить новые ветки к дереву, посаженному на площадке после того, как срубили рябину.
Из передней у него за спиной доносятся голоса электрика и плотника, они обсуждают начальство и сравнивают командировочные. Голоса у них довольно странные, будто они разговаривают, уткнувшись в подушку.
— Да тут всегда одно и то же дерьмо, — говорит вдруг один. — Когда деньги кончаются, съемки прекращают, спасибо за кофе, мы уже это слышали.
— Но тут все-таки Ингмар Бергман, — отвечает другой, словно пытается изобразить чью-то дурацкую интонацию.
Раздается сердитый женский крик, хлопает дверь. Мужчина громко ругается, затем наступает тишина.
Лампы и камеру переносят, кабели сматывают. Кивая на окно, Свен бормочет, что туман сегодня слишком уж густой.
— Освещение будет не таким, как надо, — говорит Ингмар.
— И с другими сценами не состыкуется.
Ингмар садится на край кафедры и ковыряет глобус.
— Мы могли бы сделать крупные планы, — предлагает Свен.
— Да.
— Тогда достаем желтые фильтры, — громко говорит Свен.
Ингмар стоит и смотрит, как Оланд и Хокан натягивают фильтры с внутренней и внешней стороны окна. Он грызет ноготь, еле сдерживаясь, чтобы не крикнуть им, что надо бы поторопиться.
— Ингрид, — осторожно говорит Ингмар, — может, пойдешь наверх, отдохнешь? Если хочешь, я могу сыграть с Гуннаром вместо тебя.
— Я устал от твоей близорукости. От твоих неловких рук, твоего вечного страха, твоих… твоих боязливых нежностей. Ты вынуждаешь меня…
— Стоп, — тихо говорит Ингмар.
— Извини, сбился.
— Ничего страшного, все равно было не совсем…
— Правильно, — заканчивает Гуннар.
— Очень важно, чтобы именно эта сцена не выглядела наигранной, понимаешь? Должно чувствоваться, что он все время носит в себе эту ненависть.
— Ты хочешь, чтобы это звучало так, как на читках.
— Нет, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Не понимаю, но…
— Что-то здесь не склеивается. И поэтому ты берешь неверный старт.
— Совершенно не представляю, что я должен делать.
— Давайте лучше начнем с того, что Гуннар будет стоять у окна, — предлагает Ингмар. — Как думаешь, Свен?
— Надо только немного переставить свет.
— Давай попробуем.
Пастор отходит от окна, чтобы вдруг рассказать о своем понимании истины.
— Хорошо, — бормочет Ингмар. — И когда ты сядешь, Гуннар, просто сиди молча, и ненависть сама захлестнет тебя…
— По-моему, я придумал прекрасную причину. Я имею в виду репутацию пастора. Но ты только отмахнулась. Я тебя понимаю. Ведь это была ложь. Главная причина в том, что я не могу тебя видеть. Ты слышала, что я сказал?
— Конечно, слышала, — отвечает Ингмар.
— Я устал от твоей заботы, от твоей болтовни и добрых советов…
— Ну все, теперь ты завелся и решил выложить весь гуннаровский арсенал, — перебивает Ингмар. — Не знаю, если б ты не вынимал руки из карманов, то, наверное, тебе было бы чуть легче войти в то состояние, которого я добиваюсь.
— Да, конечно, не вынимать руки из карманов.
— Ну что? Пробуем еще раз, — улыбается Ингмар. — Прогоним эту сцену еще несколько раз, совершенно спокойно, совершенно… А может быть, потом, на неделе, попробуем ее переделать, если будет необходимость.
Тихо. Кругом стало очень тихо.
— Мотор!
— Камера! — произносит Ингмар с безмятежным видом.
— Камера! Поехали! — откликается Стиг Флудин со звукооператорского пульта.
Пастор отходит от окна, останавливается, когда ему в голову приходит какая-то мысль.
— По-моему, я придумал прекрасную причину…
— Стоп, — говорит Ингмар, поворачиваясь к Свену. — Что с камерой? Она что, все время так будет жужжать?
Гуннар садится на стул, уткнувшись лицом в руки.
— Иногда так получается, — отвечает Свен. — Иногда она…
— Нет, так дело не пойдет, — перебивает Ингмар, затем добавляет, понизив голос: — Согласен? Это никуда не годится.
— Давайте поменяем кассету, — предлагает Свен, не поднимая глаз.
— Только поторопитесь.
Ингмар подходит к Ингрид, которая уже спустилась вниз и сидит за кафедрой, держа в руке чашку кофе. Он наблюдает за тем, как Свен с Петером разбираются с камерой, ожесточенно чешет голову и заговаривает об одной из реплик учительницы.
— Но ведь пастор только что выложил ей всю правду, — возражает она.
— Да. Или то, что он считает правдой. Не думаю, что люди могут говорить правду или лгать.
— О чем ты? — спрашивает Ингрид, слегка улыбаясь.
— Либо мы лжем — и тогда все, что мы воспринимаем как правду, становится ложью.
— Либо?
— Либо наоборот, — весело отвечает он.
— Мы говорим только правду?
— Потому что на самом деле мы говорим правду, когда мы лжем.
— Не понимаю я писаных слов, — вздыхает Ингрид, пытаясь увильнуть от этого разговора.
— Ни один актер их не понимает, — улыбается Ингмар. — Актеры понимают только слово сказанное.
— Да и со сказанным тоже не очень, — смеется она.
— Нет, актер — как животное: он воспринимает одни только интонации.
— Может, хватит? — говорит Гуннар, вставая со стула.
Свен с Петером запеленали камеру одеялами и, одолжив у Ингрид овчинный тулуп, положили его сверху.
Сделав глоток воды, Ингмар берет стакан и подходит к Гуннару.
— На этот раз сыграй так, как ты хочешь, — говорит он. — Я почти согласен с Торстеном Хаммареном[39], когда он говорит, что плевать хотел на ваши мысли, главное — это ваши голоса и выражения лиц. Черт, вы же понимаете, что результат важнее всего. Думайте хоть про блинчики, только пусть это выглядит так, как надо.
Гуннар смотрит в пол, подбородок побледнел, челюсти крепко сжаты, на переносице глубокая складка.
— Пробуем камеру, — говорит Ингмар, вытирая ладони о брюки. — Вставай у окна. Давай, Свен.
— Камера, — говорит Стиг.
— Ты снимаешь? — спрашивает Ингмар.
Свен кивает.
— А ведь тихо.
— Как в гробу.
По губам Ингмара пробегает улыбка, он садится напротив Гуннара и говорит едва слышно, что камера включена, он может начинать.
