Джеймс Кейн - Серенада
К концу сентября мы ее закончили и устроили просмотр в Глендейле. Я пошел из чистого злорадства — посмотреть, как провалится эта дрянь. Но публика скушала все. В сцене бурана, всякий раз, когда я появлялся из-за поворота с овечкой на руках, прокладывая стаду путь, они начинали хлопать, топать и свистеть. В фойе уже после просмотра я краем уха поймал обрывки разговора между продюсером, режиссером и одним из сценаристов.
— Какой там, к дьяволу, разряд «Б»! Фильм практически тянет на художественный!
— Господи, но мы же выбились из графика! Отстали на три недели. Вот если б удалось растянуть его на полный метр, можно было бы залатать брешь. Да, именно, залатать брешь!
— Тогда надо сделать вставки.
— Да, удлинить.
— Это стоит денег, но и дело того стоит.
Она со мной не пошла. Мы в это время занимали роскошные апартаменты на Сансет-бульвар, и она посещала вечернюю школу, где училась читать. Я пришел домой и застал ее уже в постели с книгой для домашнего чтения «Мудрость веков» — сборником различных цитат из поэзии, набранных крупным шрифтом. Я взял гитару и чистые нотные листы и принялся за работу. Разбил эту дурацкую песенку «Вперед, мои маленькие собачки, вперед!» на пять частей, в одной оставил музыкальную партитуру без изменений, остальные четыре превратились в различные вариации на тему, и если вы думаете, что добиться этого просто, то ошибаетесь. В этой песне не было ничего особенного, ничего такого, за что можно было бы зацепиться, но мне удалось соединить все в полифоническую гармонию. Пришлось повозиться; наконец уже под утро, довольный собой и своим творением, я прилег рядом с Хуаной поспать.
* * *Наутро я застал продюсера, режиссера, сценариста и звукорежиссера в офисе продюсера, где они собрались обсудить какие-то свои очередные глупости, и выложил им следующее:
— Вот что, ребята, вчера я случайно слышал ваш разговор. Вы думали, что сняли второразрядную картину, но оказалось, что, если ее немного подправить, может получиться приличный фильм. Вы хотите вложить деньги, сделать вставки, удлинить ее. Теперь послушайте, что я вам скажу: в картину не придется вкладывать ни единого цента, если вы последуете моему совету, и у вас получится не фильм, а конфетка. Самая «вкусная» там сцена — это, конечно, буран. У вас еще осталось тысяч десять футов неиспользованной пленки на эту тему. Сам как-то видел в монтажной. Проблема в том, как лучше впихнуть эти сцены в фильм, привязать их к сюжету. Думаю, мы поступим вот как. Уберем звукозапись, где я пою, и сделаем новую. То есть я буду петь ту же песню, но сначала только первый куплет, моим собственным голосом, за кадром. Затем я появляюсь и пою второй — уже на другой голос. А потом еще раз. В общем, должно получиться пение на пять голосов, начиная с легкого фальцета в партии тенора и кончая самым густым сочным басом. Потом мы все это повторим и запишем. А все эти сцены с бураном надо порезать на куски. Вначале падает снег, затем редеет, растворяется, как бы во сне, и тут звучит первая музыкальная часть, лирический тенор, потом все пойдет по нарастанию, а когда он уже подходит к ранчо, там уже загремят литавры и все прочее, на все пять голосов. И заметьте, это не будет стоить вам ни цента. Не считая моих денег, конечно. Но у меня контракт еще на целые две недели, так что и здесь без проблем. Ну что, греет вас эта идея?
Продюсер покачал головой. Звали его Билл, и он вместе с режиссером и сценаристом слушал меня с таким видом, будто каждое слово причиняет ему зубную боль.
— Невозможно.
— Почему невозможно? На все эти части можно спокойно наложить звукозапись, а потом склеить. Я же знаю, вы это умеете. Вполне возможно.
— Послушайте, фильм надо удлинить, ясно это вам? Это значит, нужны новые вставки, новые сцены, новая режиссура, и уж если придется тратить деньги, лучше я потрачу их на это, чем на какую-то ерунду. А если пойти по вашему пути, придется платить аранжировщику, нанимать оркестр…
— Какой еще, к дьяволу, аранжировщик! Все уже сделано. Вот они, эти музыкальные части, я их записал. И зачем оркестр?
— Как зачем? Литавры и…
— Я сам сыграю на литаврах. И при каждом повторе буду менять тональность. Чуть выше, напряженнее, в более быстром темпе. Неужели не понимаете? Ведь они идут к дому. Все уже выстроено. Это именно то, что вам надо, и я готов.
— Нет уж. Слишком все это сложно. И потом, как этот чертов ковбой будет распевать квартеты сам с собой в снегу и метели? Да зритель ни на секунду в такое не поверит. К тому же надо накачать и всю остальную картину. В начале, например.
— Тоже не проблема, сделаем. И зритель поверит. Вот, послушайте!
Мне вдруг вспомнилось, как я стоял у аrrоуо, слушал свой собственный голос, возвращавшийся издалека, и я понял, что выход найден.
— Там, где я пою у костра вторую песню, ну эту, «Домик в горах», можно сделать маленькую вставку. Покажем героя, поющего в горах. Голос его возвращается, как эхо. Его это удивляет, нравится ему. И он начинает пробовать дальше, играет голосом, я вот он уже поет дуэт сам с собой, а потом, возможно, и трио. Хлопот тут немного, сущие пустяки. Но публика оценит. Да и эпизод в буране ничего сложного не представляет. Его собственный голос возвращается с гор и словно ведет его с овцами к дому. Ведь в такое вполне можно поверить, разве нет? И что тут сложного?
— Этого мало. Нужны вставки.
Все это время звукорежиссер сидел с сонным, отсутствующим видом. Внезапно он вскочил и начал делать пометки на листке бумаги.
— Это можно.
— Даже если и можно, толку чуть. Не вижу ничего хорошего.
— Вы будете меня учить, что такое хорошо и что плохо?
— Да, я! Раз я говорю, значит, так оно и есть.
Надо сказать, что технический персонал студии резко отличается от всех остальных. Эти люди свое дело знают и не очень-то прислушиваются к разным там режиссерам и продюсерам.
— Вы купили десять тысяч футов прекрасной пленки с изумительным снегопадом, мне красивее в жизни видеть не доводилось, и что вы с ними делаете? Вырезаете футов четыреста — и на свалку. Да это преступление, обращаться так с таким материалом! А сценарий выстроен настолько погано, что эти футы никак в него не воткнешь. Парень прав — есть только один выход. Так что послушайте лучше его и сделайте, как он говорит, и все будет о'кей. Вставим несколько крупняков, потом несколько общих планов с этим стадом, растянувшимся на мили, покажем, как оно пробирается там, в снегу, а под конец дадим крупняк ранчо — это они уже на подходе к дому. И идея с литаврами просто отличная. В их звуке есть торжество, а это как раз и надо. Что касается эха в «Домике в горах», это для меня не проблема, сделаем. Вообще все о'кей. Вам представился уникальный шанс сделать эпическую картину, иначе она останется тем, чем есть, — бездарной дешевкой, недостойной просмотра даже в сортире. Так что не упускайте этот шанс.
— Эпическую! Всю жизнь только и мечтал, что снять эпическую картину!
— Тогда вот вам и случай.
— Ладно, поступим так, как он говорит. Дайте знать, когда будет что смотреть.
И вот мы со звукорежиссером и монтажером приступили к работе. Когда я говорю «работа», я имею в виду действительно работу. С утра до ночи и с ночи до утра мы кромсали части, писали звук, монтировали их, резали, склеивали, потом все начиналось сначала. Тем не менее через пару недель все было готово. Устроили новый просмотр, на этот раз уже в городе, на который пригласили газетчиков. Публика аплодировала и свистела, всячески выражая свое одобрение. Наутро «Таймс» назвала «Овечек» одной из самых жизненных, честных и трогательных картин, когда-либо снятых в Голливуде. О Джоне Говарде Шарпе там было написано следующее: «… Новичок в кинематографе, он легко вытащил картину, превратив свою роль в материал для звезды, так, во всяком случае, нам показалось. Он умеет играть, умеет петь и, несомненно, наделен той неуловимой je-ne-sais-quoi[58], которая делает звезду. Он, безусловно, заслуживает самого пристального внимания».
На следующее утро ко мне начали являться посетители: человек восемь предложили мне купить машину, двое — вложить деньги под проценты, один пригласил спеть на чьем-то бенефисе и еще один — дать интервью для модного журнала. За вечер я умудрился стать голливудской знаменитостью. Днем, едва я пришел на студию, раздался телефонный звонок, и меня пригласили в офис мистера Голда, президента компании. Там уже сидели Зискин и еще один продюсер по имени Ландон. Обращались со мной словно с каким-нибудь герцогом Виндзорским. Получалось, что вовсе не надо ждать, пока Зискин получит сценарий. Я могу с ходу включиться в другую работу, съемки уже начались. На эту роль хотели пригласить Джона Чарлза Томаса, но тот оказался занят. Они даже считали меня более подходящей кандидатурой, так как я моложе, крупнее и выгляжу симпатичнее. Это был фильм о каком-то поющем лесорубе, которому удается пробиться в оперу.
