Иржи Грошек - Большая реставрация обеда
Я догадываюсь, что общество и хозяйство, например в Римской империи, не строились преимущественно на сексуальных отношениях. Тогда давайте выделим эту мысль и присобачим Венере Милосской прядильный станок. Все равно неизвестно, в какую сторону у нее были загнуты руки. А прядение шерсти в домашних условиях олицетворяло для римлян чистоту женских помыслов. Конечно, я сомневаюсь, что с этими целями была изготовлена прославленная статуя, зато «при станке» Венера будет выглядеть приличнее, и даже оголенный торс подчеркнет трудолюбие римской пряхи, которая в жаркий день запарилась на работе и поэтому слегка приобнажилась. Аллюзия достаточно глупая, но не хуже попыток запрятать на верхние полки сомнительные горшочки с целью нравственного воспитания (и физического развития). Поэтому я могу себе представить – о чем таком размышлял средневековый «реставратор», работая над лобком «афродиты»! Однако он, в свою очередь, заботился обо мне, думая – как бы побольше отбить жизненно важных органов у античных статуй.
Мне же конкретно все равно – чем предосудительным занималось «древо хомо сапиенсов». Осуждать людей разумных не моя епархия. Но лицемерная забота каких-то придурков о моей нравственности провоцирует меня на бóльшие безобразия, чем те, к которым я был предрасположен от природы. Вдобавок и у нормальных людей создается впечатление, что древние римляне и греки в какой-то момент «остатуились», словно на них посмотрела Медуза Горгона. Жили-были – и замерли за сочинением нравственных писем к Луцилию и Цицерону. И уместно предположить, что будущие исследователи, глядя на бесполые манекены в магазинах одежды, станут реконструировать нашу жизнь аналогичным образом. Как жизнь манекенов…
«В настоящее время манекен перестает быть просто вешалкой для одежды. Благодаря специально нанесенному макияжу наши манекены практически не отличаются от реальных образов. Позы манекенов передают естественные движения людей в реальной жизни. Сборно-разборная конструкция моделей и надежная опорная подставка позволяют установить манекен в любом месте. С этими манекенами покупатель при выборе той или иной модели одежды чувствует себя комфортно и раскрепощенно…»[15]
Разрешите представиться: Густав Шкрета – манекен мужской; произведен в Праге; рост средний; цвет телесный; возраст сорок два года; специального макияжа нет; сохранность приемлемая. Интересуюсь открытками с кисейными барышнями начала двадцатого века…
В Праге великое множество всяких антикварных и букинистических лавок, но каждый коллекционер со временем выбирает себе определенный маршрут и не бегает, аки савраска, по всему гроду. Где-то понравится продавец, где-то атмосфера, а где-то отыщется редкая книга или вещь, и вы будете посещать эту лавочку регулярно, в расчете на подобную удачу… У меня было три таких места, о подробных адресах – умолчу. И вот однажды в лавке букиниста, которая устраивала меня по всем показателям – продавец, атмосфера и выбор, я разглядывал только что приобретенную фотографическую открытку…
Крошка Фифи – лучшие воспоминания!Спальна улица, дом четырнадцать…Судя по всему, открытка была изготовлена не позже тридцатого года прошлого века. Мне не пришлось обращаться в реставрационные мастерские за консультацией и ждать результатов радионуклидного анализа, потому что на моей открытке имелась дата – 1930. Именно в этом году «Крошка Фифи» облюбовала канапе, чтобы увековечить себя на фотографии. Я поблагодарил букиниста и вышел из лавки в чудесном расположении духа. Спальна улица была в двух кварталах отсюда, погода хорошая…
«Почему бы не навестить Крошку Фифи или то, что от нее осталось?» – подумал я и отправился на поиски дома номер четырнадцать.
В Старом городе ничего не менялось лет триста. Собственно говоря, в этом и заключается мистика Праги – довольно легко представить себе пражского Голема с кружкой для подаяний. «Пожертвуйте что-нибудь на собор Святого Витта и будете избавлены от пляски святого Витта!» Впрочем, я неоднократно замечал, что люди склонны врать по поводу своих фантазий. Они заполняют страницы книг подробными отчетами, как в летний душный вечер им привиделся на дороге Кафка. Еще охотнее им представляется коллективный призрак – Ярослав Гашек под руку с бравым Швейком. На двадцати, на тридцати, на ста сорока страницах. Как Гашек и Швейк гуляют по узким улочкам Праги, вроде бродячих собак, по пешеходному маршруту номер три для туристов, посещающих Старый город с мини-разговорником. А далее следует непременное описание черепичных крыш, которые «заливаются румянцем на утренней заре» и никак не обрушатся на головы графоманов.
Эти литературные фантазии вызывают во мне только чувство собственной неполноценности. Потому что готические и мистические образы Старой Праги предпочитают со мной не сталкиваться в темных переулках. Кстати, у них хорошо поставлена служба контрразведки, и когда я выхожу погулять, то ничего аномального не встречаю… Вот пробежала собака с шелковым платком на шее, вот пролетела ворона с облигацией в клюве, а вот и дом номер четырнадцать по улице Спальна…
Я вытащил из кармана «эротическую» открытку и снова принялся ее исследовать. На предмет – что мы здесь видим, кроме отчаянно декольтированной Крошки. Канапе, пальма, абажур… Фифи увековечила себя возле окна, в котором отпечатался дом напротив, со специфически декорированным фасадом. Я бы не взялся определить архитектурный стиль этого дома, поскольку «декор» и «декольте» – разные вещи. Но для себя отметил, что это, должно быть, «полуодетое рококо», и судя по некоторым оригинальным «завитушкам» – первой половины восемнадцатого века. На фотографии виднелась часть балкона, который сохранился до нашего времени, и если провести от него параллельную линию, то окна Фифи находились на уровне третьего этажа…
Но дом напротив отягощали собой два балкона, что было, наверное, архитектурно обоснованно, однако вносило сумятицу в рекогносцировку. Тогда я принялся бегать по улице и прицеливаться на обе постройки с разных позиций, покуда не понял, что второй балкон смотрит на дом номер шестнадцать, мне глубоко чуждый. А ретроспективная квартира находится в правом крыле дома номер четырнадцать.
Мне оставалось пойти и постоять у дверей, потому что на чай с пирожными я не рассчитывал. Мало какому хозяину или хозяйке придется по вкусу история, что некогда тут был бордель, а дорогая прабабушка лежала на канапе и развлекала посетителей. Но стоило попытаться, хотя бы из принципа, попасть в квартиру, устроить вечер воспоминаний, посмотреть семейный альбом с фотографиями… И, размышляя, что надо бы обратиться к врачу – пусть проверяет, какая собака меня укусила, я тем не менее подошел к парадной, изучил список жильцов и выбрал кнопку, чтобы вступить в диалог с переговорным устройством. Но диалога не получилось…
– Проходите! – тут же отозвалось устройство мужским голосом, и дверь в парадную открылась.
Тогда я ступил за порог, вызвал пассажирский лифт и стал подниматься для заключительного этапа реконструкции. На площадке третьего этажа меня поджидал господин в домашнем халате с вензелем из причудливо перевитых букв. Мне показалось, что я разглядел J и G.
– Guntag![16] – поздоровался этот господин.
Характерная манера проглатывать некие гласные и согласные выдавала в нем уроженца Тюрингии.
– Вы немец? – все-таки уточнил я.
Он рассмеялся.
– Итальянец? – не унимался я.
Он отрицательно покачал головой.
– Француз?!
– А вы к кому? – спросил тогда господин по-чешски и приветливо улыбнулся, как психоаналитик.
Не знаю вдруг почему, но мне захотелось выложить ему всю правду – как в трехлетнем возрасте я пробовал есть уголь. Наверное, витаминов не хватало. Но я не нашел ничего лучшего, как спросить:
– Простите, Фифи дома?
После чего я был готов сказать: «Fiedersehen!»,[17] глотая гласные и согласные, как это принято в Тюрингии, и учтиво откланяться, бормоча, что, по всей вероятности, я ошибся адресом.
Но господин с инициалами J и G указал мне на распахнутую дверь в свою квартиру и скорее всего по-польски сказал:
– Прóшу, пана!
После этого утверждать, что я все равно ошибся, было бы глупо. Вдобавок у меня возникала редкая возможность увидеть квартиру, а может, и канапе, на котором Фифи позировала неизвестному фотографу. И единственное, что меня настораживало, так это встреча с самой Фифи, будь она в баночке или инвалидном кресле. Я все-таки неплохо отношусь к женскому полу, чтобы сравнивать живописное полотно с подрамником и злорадствовать, глядя на «графские руины». Как говорила одна моя приятельница другой приятельнице: «Через двадцать лет ему исполнится шестьдесят, а ты никому не будешь нужна!» Ко всему прочему, мне предстояло сделать выбор в пользу какого-нибудь инициала, чтобы избежать двусмысленности по поводу господина. Какую дать ему характеристику – J или G? И, слегка пораскинув мозгами, я выбрал…
