Ирен Немировски - Вино одиночества
— Такая маленькая, а уже противная, как настоящая женщина!
Он смеялся, но побледневшее лицо и дрожащие губы выдавали его страсть, которой Элен могла любоваться бесконечно. Хотя он тоже осознавал свою власть над ней:
— Когда вы постареете, будете вспоминать обо мне с благодарностью, потому что если бы я только захотел... Во-первых, я могу заставить вас страдать так, что это скажется на всей вашей жизни и вы уже не будете столь самоуверенны в любви... И потом... Вы поймете это позже и тогда почувствуете ко мне глубокую симпатию... Вы скажете, что я был повесой и гулякой, но с вами я был галантен... А может, скажете, что я был глупцом... Впрочем, это во многом будет зависеть от вашего будущего мужа...
Между тем приближалась весна; в черных лоснящихся стволах деревьев просыпалась тайная жизнь; было слышно, как талая вода дрожала в плену еще толстой корки снега; высохшие канавы чернели от грязи. Каждый день пушечные выстрелы становились все отчетливее: с севера приближались отряды белых, которые должны были сформировать костяк новой республики.
По вечерам люди, утратив былое спокойствие и уверенность, лихорадочно зашивали в пояса и подкладку одежды ценности и валюту. В этой суматохе никто не обращал внимания на Элен и Фреда Рейса. Они подолгу оставались в гостиной при красном свете от окон, за которыми с приходом ночи вокруг деревни полыхали пожары; когда ветер дул с востока, он приносил с собой слабый запах пороха и дыма. Сидя на шатком, поскрипывающем в ночной тишине бамбуковом диванчике, они обменивались долгими беззвучными поцелуями. Через открытую дверь из прихожей доносились звуки шагов и голоса. Керосин заканчивался, и лампа изредка мигала красноватым светом. Элен забыла про все на свете; она лежала на коленях Фреда, щекой чувствуя, как сильно и неровно бьется сердце ее друга, любовалась его большими темными улыбающимися глазами, которые он томно закрывал.
— Ваша жена... Будьте осторожнее! — иногда говорила она, не двигаясь с места.
Но он не слышал Элен; он медленно пил дыхание из ее приоткрытых губ.
— Успокойтесь, здесь так темно, никто нас не увидит... И вообще, мне плевать! — шептал он. — Мне на все плевать...
— Какая тишина сегодня в доме! — сказала она, отодвигаясь от него.
Фред закурил и сел на подоконник. На дворе стояла черная беспроглядная ночь, без единого проблеска; на окне искрились слезинки измороси. Старые ели слегка потрескивали и, словно вздыхая, шелестели ветвями. Вдруг между деревьями засверкал огонек.
— Что это? — рассеянно спросила Элен.
Рейс не ответил. Он следил взглядом за огоньками, которых теперь было уже несколько; они мерцали, гасли, снова зажигались, словно кружась в каком-то танце. Он пожал плечами.
— Не пойму... Я вижу один, два, три женских платка, — сказал он, прильнув лицом к окну, — но что они могут высматривать здесь? Они что-то ищут в снегу, — продолжал он, пересчитывая окружающие дом огоньки, которые стали удаляться.
Он вновь подошел к неподвижно лежавшей Элен; она с трудом приоткрыла глаза: катание на санях, на лыжах, бег наперегонки по деревне от зари до самого вечера и эти изнуряющие поцелуи... С приходом ночи она мечтала лишь о своей постели, о долгом сладком сне до утра...
Он сел рядом и снова принялся целовать ее, не обращая внимания на отворенную дверь. Элен получала острое наслаждение от этих медленных беззвучных поцелуев при красном мигающем свете коптящей лампы. Она с восторгом думала: пропади все пропадом, разве может что сравниться с ласками сильных гибких рук и вкусом влажных губ Фреда? Иногда она внезапно отстранялась от него.
— В чем дело? Вы боитесь меня? — спрашивал он.
— Нет, с чего вы взяли? — отвечала она.
Эта детская наивность еще больше распаляла его страсть.
— Элен! — шептал он.
— Да?
Он говорил шепотом; его язык заплетался от какого-то таинственного хмеля; его бледное лицо, растрепанные волосы, дрожащие губы пугали ее, но жажда власти над ним была сильнее.
— Вы любите меня?
— Нет, — улыбаясь, ответила она.
Вовеки не услышит он от нее ласкового слова или признания в любви...
«Он ведь не любит меня! — думала она. — Он лишь играет со мной, и то лишь потому, что я не веду себя, как влюбленная и покорная дурочка. Я просто еще не надоела ему...»
Она чувствовала себя такой мудрой, такой взрослой — настоящей женщиной...
— Я вас не люблю, дорогой мой, но вы мне нравитесь, — сказала она.
Он с яростью оттолкнул ее:
— Тогда подите вон, старушонка, я вас ненавижу!
В комнату вошла госпожа Хаас и воскликнула:
— Вы видели?!
— Нет, а что случилось?
Не ответив, она взяла лампу, поднесла ее к окну и растопила наледь на стекле:
— Я точно видела, как служанки ушли час назад. Они убежали в сторону леса и до сих пор не воротились!
Старуха прислонилась к окну, но за ним была беспроглядная тьма; она приоткрыла дверь; ветер вмиг растрепал ее седые локоны.
— Куда они могли уйти? Я ничегошеньки не вижу. Ах, все это плохо кончится! Белые с каждым Божьим днем все ближе и ближе! Вы думаете, они известят нас перед тем, как захватить деревню?.. Но кто же слушает старую женщину? Вы посмотрите, посмотрите! Дай мне Бог ошибиться, но я носом чую беду! — воскликнула она пронзительным, скулящим голосом, тряся головой, как престарелая Кассандра.
Элен встала и открыла дверь на кухню; они увидели, что в большой пустой комнате, обычно заполненной гулом голосов, горит огонь, освещая накрытый стол, а вокруг не было ни души. Прачечная рядом тоже пустовала, хотя на гладильных досках были аккуратно разложены еще влажные простыни: видимо, кто-то пришел за служанками, и все они куда-то убежали.
Элен вышла на крыльцо и крикнула, но никто не отозвался.
— Они увели с собой собак! — сказала она, возвращаясь в дом и стряхивая с волос снег. — Ни одна не отзывается, а ведь все они хорошо знают мой голос...
Вдруг в комнату вбежала женщина с криком:
— Белые окружают деревню!
Обитатели дома вышли из своих комнат, каждый со свечой в руках, их единственным источником света; эти огоньки забегали по всему дому; послышался плач разбуженных детей.
Элен вернулась в гостиную, которая постепенно наполнялась людьми. Женщины жались к окнам, перешептываясь:
— Это невозможно... Мы бы их услышали...
— Почему? Вы думаете, что они посылают гонцов? — с ухмылкой спросила госпожа Хаас.
— Ах, уведите эту женщину подальше отсюда, чтоб я ее больше не слышал, иначе я сверну шею этой предвестнице беды, — прошептал Рейс на ухо Элен.
— Вы слышите? — крикнула Элен.
В тишине стукнула кухонная дверь. Все замолчали.
В черном заснеженном платке, с изможденным суровым лицом и спадавшими на лоб растрепанными седыми волосами на пороге появилась служанка, старая кухарка, сын которой был красноармейцем.
Она оглядела окруживших ее женщин, медленно перекрестилась и сказала:
— Помолитесь за упокой Яльмара, Ивана, Олафа и Эрика. Ночью их с другими мужчинами из нашей деревни белые захватили в плен и расстреляли, а тела бросили в лесу. Мы с женщинами ходили искать тела, чтобы похоронить их, но священник не пустил нас на кладбище, сказал, что собаки-коммунисты недостойны могил в христианской земле. Мы идем хоронить их в лесу. Господи, помоги нам!
Она медленно вышла, затворив за собой дверь. Элен, открыв окно, смотрела, как женщины, каждая с лопатой и фонарем, растворились в ночи.
— А как же мы? — закричал толстяк Леви. — Что же будет с нами?
В ответ раздался беспорядочный гул голосов.
— Нам нечего бояться белых, это точно, но мы оказались в центре сражения. Поэтому лучше нам бежать прямо сегодня ночью!
— Я же говорила вам! — с довольным видом прошептала старая госпожа Хаас.
— Фред! Разбудить детей?
— Конечно! И главное, одень их потеплее. Кто пойдет со мной за лошадьми?
Старый Хаас своим хриплым голосом стал отговаривать:
— Подождите до утра. Сейчас очень уж темно. Не дай Бог, попадете под шальную пулю. Да и куда ехать посреди ночи по морозу с женщинами и детьми?
Все матери вышли из своих комнат с детьми на руках. Те не плакали, а только смотрели широко раскрытыми от удивления глазками. Чтобы скоротать время, Рейс предложил сыграть в карты, и они, как в самый обычный вечер, расставили столы для бриджа. Элен огляделась: дети, и маленькие, и большие, сидели возле матерей, которые положили свои ладони либо на плечики, либо на прильнувшие к ним головки, словно пытаясь защитить ребятишек от пуль.
Рейс подошел к жене и с нежностью коснулся ее плеча.
— Не бойся, дорогая, не надо бояться, мы ведь вместе, — прошептал он, и Элен почувствовала тяжесть на сердце.
«Как же он любит ее... Ну, конечно, я и так знала, что он любит ее, она ведь его жена, — думала девушка, стараясь не показать своей досады. — Что это со мной?.. Я-то одна...»
