Роберт Ирвин - Пределы зримого
В ванную комнату он входит крадучись, словно пантера, выслеживающая добычу. От его взгляда ничто не может укрыться; он цепляется за все: за оставшуюся лежать на раковине зубную щетку с намазанной пастой, за бельевую корзину, набитую нестираной одеждой, за колготки, свисающие с полуоткрытой дверцы стиральной машины… А ведь есть еще плесень, въевшаяся в стену над ванной. Неужели он не заметит Мукора? Но гость хранит молчание. Мукор что-то возбужденно шипит, подбадривая самого себя. Похватав из корзины кое — какие вещи, я напихиваю их в машину (на две трети предельной емкости барабана, так как машина не будет хорошо стирать, если набить ее до отказа). Все это время я тараторю без умолку: я рассказываю о том, как определить, линяет вещь или нет, как выбрать порошок (лучше — с биосистемой), в каком режиме — с кипячением или без него — стирать те или иные вещи. В его взгляде, сверлящем меня со спины, есть что-то такое, что заставляет меня говорить не переставая. Наконец машина загружена, дверца с громким щелчком захлопнута, набран номер программы. Я беру себя в руки и оборачиваюсь к гостю; при этом кладу пальцы на крышку машины, ощущая подушечками привычную вибрацию корпуса. Как бы неловко я себя ни чувствовала: нужно выглядеть уверенной в себе и при этом — непринужденно хорошенькой, чтобы дать ему понять, что легко справляюсь с домашними делами.
Его вопрос обрушивается на меня неожиданно — как мастерски проведенный удар карате.
— И что вы обо всем этом скажете? — спрашивает он меня.
— О чем «об этом»? А, вы о стирке? Так тут все в порядке. Нет, конечно, есть вещи, которые отстирываются хуже, чем остальные. Например, плохо отходят пятна пота в подмышках рубашек Филиппа. Еще хуже — пятна на нижнем белье. Я полагаю, что причина — в протеинах, входящих в состав пятен на трусах и кальсонах.
Я копаюсь в корзине с бельем в поисках подходящего примера, но лучшие образцы, к сожалению, уже отправились в чрево стиральной машины. Мгновение поколебавшись, я задираю юбку и стягиваю с себя трусики. Я протягиваю их ему и вижу, что он просто в восхищении от пятна на центральном клине в промежности. Разумеется, обычно я так не поступаю, но сейчас передо мной — человек науки, подходящий к столь интимным подробностям с чисто исследовательским интересом.
А Мукор, обнаружив в такой близости от меня (и от себя) пятно из промежности, начинает шипеть так громко, что я не могу не расслышать обращенный ко мне шепот.
— Это ему или мне? — почти свистит Мукор. — Марсия, ты же разлагающаяся женщина! Полностью разложимая, без остатка! Я разложу тебя на лужицы пота, стопку пятен и поток гноя. Да, гноя, гноя, гноя!
Поняв, что желаемого эффекта запугивание не дало, Мукор меняет тактику:
— Это же безумие. Посуди сама, что ты делаешь: с какой стати ты заводишь незнакомого мужчину в ванную и суешь ему под нос свои трусы? Что он там будет изучать? Пойми, все это — лишь плод твоего воображения. Этого человека не существует. Он — просто метафорический образ мужской сути науки, вмешивающейся в дела испокон веков женской области — домашнего хозяйства. Вот тебе мой совет: сейчас, когда ты его уже возбудила, соблазни его, а затем отведи в кухню, возьми хлебный нож — и увидишь, как легко окажется разрезать его на куски. Его нет, он — лишь образ из твоих фантазий, и ты сама прекрасно это знаешь.
— Вы меня не слушаете, миссис… Марсия. Можно я буду называть вас просто Марсией?
Доктор Роговые Очки выглядит не столько возбужденным, сколько нервно-нетерпеливым.
— Да… то есть нет-нет… Я хотела сказать, что нет — это то, что я вас не расслышала.
— Я хотел спросить, не подавляет ли вас вся эта стирка и уборка.
— Иногда, пожалуй, да. В конце концов, с кем не бывает: порой и день генеральной уборки можно провести в жуткой хандре. Но я человек разумный и понимаю, что полная чистота пока еще не достижима. Впрочем, над этим ведь и работает ваш Институт?
Наклонив голову, я прикасаюсь к щеке — жест, который, по-моему мнению, изящно-интеллигентен и в то же время привлекателен. Вздохнув, я словно невзначай осведомляюсь у своего гостя:
— Кстати, хотелось бы знать, чем Институт мог бы мне помочь.
— Значит, вы признаете, что вам нужна помощь?
— Конечно. Помощь в стирке, мытье посуды, уборке пылесосом — да кто бы отказался?
— Ножом его, Марсия! Хлебным ножом! Ты здесь хозяйка. Ткни эту падаль, и сама увидишь, как это здорово! Кровь и кишки по всему столу, по всей кухне!
Экзоспоры Мукора торчат во все стороны в напряженном возбуждении.
Это нашептывание изрядно раздражает меня, не говоря уже о том, что — капля камень точит — благодаря ему в мои мысли начинают закрадываться омерзительные сомнения и подозрения. Если этот Роговые Очки действительно из Института, то как он мог не заметить присутствия Мукора? Выглядит он, конечно, умным и даже ученым, но что-то я сомневаюсь, что он вообще Доктор. Он запросто может оказаться каким-нибудь институтским стажером, без научной степени и должной квалификации для проведения самостоятельных исследований. Роговые Очки, возможно Доктор Роговые Очки, снимает очки и начинает осторожно протирать стекла. Интересно, что без линз и оправы его глаза кажутся более пронзительными и зоркими.
— Марсия, можете ли вы утверждать, что у вас много друзей?
— Много? Пожалуй, нет.
— Но кое-кто все-таки есть?
— Ну разумеется. Взять хотя бы сегодняшний день. Утром ко мне на кофе зашли человек восемь — девять. Среди них, кстати, писательница Розмари Крабб.
— Похоже, это всего лишь приятельницы и хорошие знакомые. А как насчет настоящих друзей?
Я имею в виду людей, которым вы могли бы стопроцентно доверять.
— Ну, есть, пожалуй, миссис Йейтс. Может быть, она…
— А, Стефани. Понятно.
Это еще что? Похоже, его больше интересую я, чем мое наведение чистоты. Может быть, я его недооценила. Неожиданно он снова переходит на заранее оговоренную тему разговора:
— Предположим, например, что я или кто-то другой скажет вам, что отстиранные вами вещи не являются образцом чистоты, и добавит, что есть люди, у которых это получается гораздо лучше. Предположим также, что кто-то намекнет вам, что существует усовершенствованная технология повышения качества чистоты выстиранных предметов одежды, но технология эта хранится в строжайшей тайне.
— Я бы сказала, что мне было бы очень любопытно ознакомиться с этой так называемой усовершенствованной технологией.
— У вас очень позитивное отношение к предмету, Марсия. Это обнадеживает.
— Убей его, Марсия, убей его! — Мукор уже не советует, а требует. — Скорее, постарайся заманить его в кухню, туда, где лежат ножи. Я все знаю: он действительно доктор, и он думает, что ты безумна. Если ты выпустишь его, он вернется с санитарами и смирительной рубашкой. Займись им, пока он не занялся тобой.
Не обращая внимания на заклинания Мукора, я запускаю руку в коробку, стоящую у стиральной машины, и достаю пригоршню порошка. Спокойный, белоснежный и неподвижный, он лежит у меня на ладони; его гигантские моющие силы, его способность создавать хлопья пены до поры до времени спят. Частица великой силы лежит на моей ладони. Я протягиваю руку своему собеседнику. Я хочу, чтобы он прикоснулся к этим скрытным белоснежным хлопьям, но его руки заняты: он все еще держит мои трусики и не знает, куда положить их. Мой приветственный жест остается без ответа. Я собиралась показать этому человеку в костюме то, о чем он понятия не имеет. Я хочу, чтобы он познал вкус силы, силы, способной растворять грязь, отдирать ее от ткани, от кафеля, от любых других поверхностей. Эта сила, заключенная в десятках и сотнях самых разных моющих и чистящих средств, выступает нашим главным союзником в борьбе за гигиену дома: она убивает микробы — все, известные и неизвестные науке, — уничтожает бактерии, нанося удар за ударом, укус за укусом. Питаемая водой, эта сила сражается с грязью как опьяненный боем индийский матрос. Единственный язык, которому внемлют порошки и жидкие моющие средства, — это язык силы и насилия. Вместе — я и мыло, я и порошок — мы победим!
Я приступаю к повествованию:
— В борьбе за чистоту…
Меня тотчас же перебивают:
— Борьба за чистоту? Скажите, Марсия, вы можете объяснить, в чем значение вашей борьбы за чистоту?
Я так раздражена его бестактными, заданными не вовремя и не к месту вопросами, что готова швырнуть порошок ему в лицо. Не без труда мне удается совладать с эмоциями.
— Ну, хотя бы в том… просто потому, что… я думаю… вот взять хотя бы пыль. Нет, давайте начнем издалека — с мысли. Вы знаете, какова мельчайшая единица мысли? Я — нет, но наверняка эта частичка очень мала. Вряд ли мы способны постичь, из каких крохотных кирпичиков выстроены наши мысли. А когда мы думаем, они парят вокруг, плавают, как… как…
