Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
– Вы, собственно, кто? – без экивоков приступил он.
– А вы, собственно, кто? – Мне тоже палец в рот не клади, особенно на рассвете.
Пыхтение, обиженный выдох. Назвал свою фамилию.
– Бизе – как композитор?
– Безе – как белки с сахаром.
– Как поэтично. Вы француз?
– Я украинец. Вас это смущает?
– Нет, с чего бы вдруг?
Помолчали.
– Вы знаете, который час? – не вытерпел я.
– Не в том дело.
– А в чем?
Что за псих? – мелькнуло на задворках сознания. Птица продолжала горланить.
– А в том, что на днях один субъект звонил ко мне на работу – студия «Кролик и Ко» – по поводу Жужи... Он дал мне ваш телефон, как заинтересованного лица. Вы ведь Евгений?
– Допустим, я.
– Тогда, возвращаясь к первому вопросу...
– К первому? А, ну да... Я Жужин друг... в некотором смысле... то есть, можно сказать, хороший знакомый... по работе.
– И что же, хороший знакомый, вы на всех сотрудников заводите личное дело?
– Н-нет.
– Вы этим по долгу службы занимаетесь или, так сказать, по велению души?
– По велению... То есть...
– Ясно. А скажите, сколько она у вас работает?
– Около месяца.
– Ага... Ну что ж, пора.
– Что «ага» и что «пора»? – Я поднялся, с силой захлопнул окно, оборвав адские птичьи трели на самой высокой ноте.
Другая пташка тем временем продолжала:
– Ничего. Вы, главное, не нервничайте.
– Я вас не понимаю... Зачем вы вообще звонили?
Оба мы психи, – мелькнуло на задворках сознания еще раз.
– А вам и не нужно понимать. Всего хорошего, хороший вы мой.
– Постойте, мне о многом нужно вас спросить. Это очень важно. Вы хорошо знаете Жужу? Не могли бы мы...
– Не могли бы. И вот еще что: на этот номер не звоните. Это не мой телефон... Все. Мне нечего больше вам сказать.
Короткие гудки. Я, конечно, сунулся по запретному номеру. Голос на том конце был сонный, злой и женский: «Нет. Здесь не живет. Выясняйте сами» – и снова гудки.
Номер четвертый заявил о себе в тот же день. Он долго и занудливо здоровался, рассыпался в извинениях и юлил, прежде чем перейти к делу. Меня не покидало ощущение, что он выдолбил в моей голове небольшое отверстие и вкрадчиво затащил туда свои влажные ворсистые телеса. Еще разговаривая с ним по телефону, я не мог отделаться от брезгливого чувства, будто говорю не с человеком, а с каким-то червяком, скользким кольчатым слизнем. Его блеющий голос старой беззубой козы, его мягкая, как размякшая в кармане конфета, повадка невероятно раздражали, и если бы меня попросили в двух словах охарактеризовать этого человека, я бы, не задумываясь, сказал: студенистый, блеющий червяк. Он сам задавал вопросы (блея и вихляя кольцами), выклянчил у меня встречу и горячо распрощался. Ощущение гадливости не покидало меня до самого вечера и еще усилилось, когда я в назначенное время оказался в пропитом, кошатиной отдающем баре на набережной. Через некоторое время явился он, и гадливость уже не знала предела. Его звали Кихленко-Гримасов – одно это двойное недоразумение вместо фамилии чего стоит! Имени не помню. Я почему-то сразу нарек его Кюхлей, хотя первоисточник ничем такого мерзкого сравнения не заслужил.
Бывает так, что телефон, словно в отместку, коверкает человеческий голос до неузнаваемости, делая скромника хамом, юную хохотушку – угрюмой чувырлой, но совсем не так было в этот раз. Этот – человек? нет, не человек, – этот несчастный, до мельчайшего кольчатого изгиба соответствовал своему голосу. Худосочный, низенький, со слипшимися и редкими, как у новорожденного, волосами, сквозь которые просвечивает то ли кожа, то ли чешуя, с лоснящимся, словно выкупанным в масле лицом, тонким скользким носом и бледными губами. Кюхлины прозрачные глаза наводили на мысль о том, что природа задумала их голубыми, что начала даже их разукрашивать, но бросила эту затею на полпути. Из телефонного разговора я понял, что он программист, и, учитывая авторитет «Флинта», я приготовился к встрече с хорошо упакованным типчиком с мобильным в каждом кармане и топорным джипом за углом. Но, однако, как я уже сказал, вид у него был в точности такой же, как и голос, – жалкий и блеющий. Засаленные джинсы, клетчатая рубашка (такие были еще у моего деда), ветровка странного желтовато-серого цвета и, несмотря на теплынь, вязаная синяя с розовым грязным помпоном шапка, которую он, остановившись у стойки рядом со мной, неуклюже стащил (и лучше б он этого не делал). Пока Кюхля радостно жал мне руку (я украдкой отер ладонь о штанину) и заказывал себе пиво, я жидко улыбался и раздумывал, как бы незаметно улизнуть. Думаю, гримаса у меня на лице была страшная, потому что он, сделав глоток и все так же улыбаясь, проблеял:
– Вам нехорошо?
Я весело замахал руками на подкатывающую тошноту: что вы, что вы! Отпивая маленькими глоточками из грязного стакана и кривясь после каждого такого глотка, словно от зубной боли, Кюхля заговорил, и говорил, должно быть, очень долго. Я старался не смотреть на него и не мог побороть соблазна, как не может оторвать взгляд от гомункулуса в пробирке посетитель кунсткамеры. Его слова летели мимо меня, и потому я очень удивился, когда вдруг понял, что Кюхля пытается окольными путями выманить у меня рабочий адрес и телефон и нащупывает, мучительно нащупывает своим кольчатым хвостом Жужу. От него несло потом, старой одеждой, еще чем-то сальным и заскорузлым – не будучи чувствительным к запахам, я с удивлением подмечал все эти детали. Зачем ему Жужа? Старые счеты? Досужее любопытство? Не похоже. И тут все разъяснилось.
– Я вижу, вы мне не доверяете.
– Ну что вы...
– Вас можно понять. Но, видите ли, в чем дело... Это очень деликатный вопрос.
– Можете полностью на меня положиться.
– Мы – я и Жужа – любим друг друга, – расплылся в улыбке, глотнул, поморщился. Мне захотелось его растоптать, и только бесконечная, мучительная гадливость меня останавливала.
– Да. Это началось уже давно, еще когда она работала у нас. Мы сразу поняли, что созданы друг для друга. Вы верите в любовь с первого взгляда? Нет? А я верю. О, вы себе представить не можете...
– И вы, значит, с тех самых пор встречаетесь?
– Мг-м... Как бы вам сказать... Нет, не то чтобы встречаемся. Жужа, знаете, очень ранимое существо. И очень меня любит... И не может просто так открыть свои чувства...
– Встречаетесь или нет?
– Вам не понять. Она меня любит, кому как не мне об этом знать. Я очень долго и осторожно за ней ухаживал. Видели бы вы, какая она была в самом начале...
– Представляю. И что же произошло?
– Она вдруг, с бухты-барахты, уволилась.
– Да что вы говорите!
– Да. Это было как... как гром средь ясного неба. Я очень поздно об этом узнал, в последний день, она уже вышла в коридор. Побежал за ней к лифту...
– Действительно, поздновато.
Блеянье, крики, скользкий Кюхля в коридоре перед лифтом – меня передернуло. Глинистый комок в горле заворочался, как живой.
– Я упрашивал, я умолял...
– А она?
– Заскочила в лифт.
– Ну и вы б за ней.
– Я не успел.
– Досадно.
– Да. – Губы его скривились, то ли от мерзкого пойла, то ли от нахлынувших воспоминаний.
– И даже ничего вам не сказала на прощанье?
– Сказала, – уставился на меня своими прозрачными глазами. – Прокричала из лифта, что напишет обо мне.
– Где напишет? – насторожился я.
– Не знаю.
– И что же вы от меня хотите?
– Ее телефон... Адрес... Что угодно, – подобострастно осклабился, замигал. Слепая Кюхля.
– Нет.
– Но почему?
– Это дело не только деликатное, как вы абсолютно верно выразились вначале, это личное ее, Жужи, дело. Я не вправе, даже имей я такую возможность, втайне от Жужи раздавать направо и налево ее телефон. И у меня нет ее телефона, кретин! (мысленно заорал я)
– Да... Конечно, вы правы. Но она сама не понимает, чего хочет...
– Ну, – я поднялся со стула, – мне пора, извините.
– Постойте. – Он вскинул руку, чтобы меня удержать. Я ловко увернулся, шагнул в сторону. Прикоснись он ко мне – и я за себя не ручаюсь. На минуту мне показалось, что он сейчас погонится за мной, так же, как он гнался за Жужей. Или упадет на колени. Червяк.
– Я очень вас прошу... Скажите ей обо мне.
– Непременно. Прямо завтра.
– Обещаете?
– Ну да. С утречка. В девять ноль одну.
– В девять ноль одну?
– Мне пора.
– Постойте! Я вам так благодарен!
– Не стоит. Ну, всего хорошего.
– Можно я вам позвоню, узнать, как все прошло?
– Н-нет. Видите ли, это не мой телефон. И... я уезжаю. На той неделе...
– Но как же...
– Она сама вам позвонит.
– У нее нет моего номера. Постойте, я сейчас запишу...
Пока он копался в своих серовато-желтых струпьях (много, много слоев), я швырнул деньги за пиво на стойку и, не оборачиваясь, со всех ног бросился к выходу. Зыбкие силуэты прохожих, лимонные шары фонарей, влажный асфальт, жизнь.
Комната с видом
У каждой женщины, если она собирается писать, должны быть средства и своя комната.
