Майя Новик - Шесть дней Всемирного потопа, или Дневник мотоциклистки
Наконец мне это надоело. Да что же это такое! Имей же совесть, мужик. И я завизжала. Он не слышал сигнала мотоцикла, но женский визг, видать, имеет свойство настигать мужской слух в любой ситуации. И видимо, этот «сигнал» дошел таки до упрямого водилы. Как по волшебству прицеп сдвинулся в сторону, освобождая мне дорогу, и я, встав на подножки, почти весело пропрыгала мимо него, даже не посмотрев в сторону водителя — некогда было, надо было на дорогу смотреть.
А перед самым Тулуном, наконец, пошла хорошая дорога, и мы прибавили еще.
Оказалось, что в самом городе трасса затоплена, и по всему Тулуну были расставлены знаки объезда. Мы сворачивали, сворачивали то туда, то сюда, и вдруг оказались перед потоком воды, который на глазах размывал полотно дороги. Дальше ходу не было. Ну, это для некоторых не было, а Андрей сразу бросился в воду. Я остановилась и несколько оторопело наблюдала, как все глубже и глубже уходят в воду колеса высокой «Тенере», потом вдруг переднее колесо ухнуло куда—то вниз, и в тот же момент Андрея заслонил поехавший с той стороны УАЗ… Я зажмурилась, потому что утопить мотоцикл даже здесь, в городе было смерти подобно — ведь от гидроудара движок надо было реанимировать минимум полдня, значит, еще полдня проводить на холоде, да потом ехать до дома, что уже совсем не входило в планы. Но, когда я открыла глаза, Андрей уже выбирался на другую сторону. Он оставил мотоцикл на обочине, переговорил о чем—то с парнем, который стоял тут же, возле забора и, подойдя поближе, прокричал:
— Стой там! Я сейчас приду!
До этого я еще неуверенно порывалась нырнуть в поток, то и дело поддавала газу, но потом трусливо передумывала — какая разница, чей мотоцикл топить — задержка ведь все равно будет. Андрей бодро перебрел на эту сторону. Оказалось, что штаны дождевика все же местами держат — в мотоботы ему почему—то не налилось ни капли!
Он сел впереди меняна мотоцикл и твердой рукой направил «Артесию» в воду, и мотоцикл медленно, временами оступаясь на камнях и ухабах, вывез нас на другую сторону. Как оказалось, мы проехали вовремя — жители частных домов, стоявшие здесь же, у воды, рассказали, что сегодня ждут основной вал — по расчетам спасателей дома должно было затопить. Они с тоской смотрели на прибывающую воду, заливающую низину, и сдержанно вздыхали — им велено было уходить, но уходить было некуда, да и бросить хозяйство на произвол судьбы они никак не могли. Андрей с сочувствием смотрел на мужчин, ему было знакомо это чувство — дом его родителей стоял в низине у самой реки на окраине Ангарска, и несколько раз дому угрожало наводнение, правда, ни разу вода не пошла дальше огорода.
Мы покидали Тулун со смешанным чувством облегчения — ведь, проскочили же! — и сожаления. Мы ничем не могли помочь этим людям, да и наводнение, по идее, еще и не начиналось. А дальше, километров через десять, пошел хороший, ровный асфальт, и ехать стало очень холодно и очень неинтересно.
Каждое путешествие рано или поздно подходит к концу. Подошло и это. И уже неважно было, что получилось оно таким неудачным, и что мы так замерзли, и что новенькие дождевики оказались такими ненадежными. Почему мы не купили себе в дороге дождевую защиту? Ведь были же мотомагазины и в Красноярске, и в Кемерово. Или почему мы не купили, ну, хотя бы какие—нибудь «костюмы рыбака»? Или просто болоневые охотничьи штаны? Что или кто гнал нас с такой необыкновенной силой домой, не давая остановиться, не давая подумать, что мы делаем и зачем? Я не знаю. Знаю только то, что, когда мы, уставшие, затормозили у гаражных ворот, и Андрей пошел открывать, стало мне так больно, как не было больно даже от холода за все эти шесть дней. Шесть дней под проливным дождем — и отпуск закончился, даже не успев начаться. Шесть дней холода и неудач — и год ожиданий и надежд разбит. Деньги потрачены, мотоциклы нуждаются в обслуживании. В «техосмотре» нуждаемся и мы, потому что нет, как не было в наших организмах ни одной клеточки, которая бы не промерзла, словно мы вернулись из путешествия в ледниковый период.
В гараже, я, и, кажется, Андрей тоже, все время сглатывали противный комок, подступавший к горлу. Кое—как столкали в рюкзак промокшие вещи, вызвали такси. Друг на друга не глядели. Зато таксист опять смотрел на нас с подозрением — мы были грязные, хоть и старались отмыться в гараже, но, видимо, не получилось. Сухих вещей уже не было. Я надела трико Андрея, а он — грязные джинсы, в которых иногда работал в гараже.
— Сколько мы прошли? — тихо спросила я мужа.
Он недолго подумал.
— Три тысячи восемьсот километров, не больше.
Всего—то? А мне—то казалось, что мы проехали вокруг земного шара!
Дома нас бросилась обнимать мама.
— А я услышала, что в Тулуне наводнение, уже чего только не думала! Вдруг палатку где в низине поставили! Там такой вал сегодня ждут! Такой вал! — она чуть ли не плакала.
— Она у тебя всегда найдет, из—за чего поволноваться! — бурчал Андрей, а сам был доволен — нас ждал горячий ужин!
Мы по очереди залазили в ванну, до одури сидели под горячим душем, стараясь прогреть каждую косточку и связку.
— Вот и все… — печально сказал Андрей, растянувшись после ужина на кровати. Его живот заметно округлился от съеденного. Он смутным взглядом посмотрел на грязные вещи, торчавшие из рюкзака, и махнул рукой, — А! Потом…
Да, это все — неважно. Это все — потом… Потом…
На следующий день я проснулась от того, что мне на нос довольно сильно надавили. Я открыла глаза и увидела пятку Андрея. Оказывается, ночью я перевернулась на другую сторону кровати.
— Имей совесть! — я схватила его за лодыжку, чтобы не брыкнулся, и принялась щекотать ступню.
Он приглушенно рассмеялся с другого конца кровати и постарался поджать ногу.
— Знаешь, что мне приснилось? — он тянул ногу, но я не отпускала. — Мне приснилось, что я торможу!
— Пяткой?
— Нет, носком!
— А зачем мне на нос пяткой давил?
— Ну, так я же тормозил, ну!
— Святому — святое… — пробурчала я, подмяла, наконец, его ступню себе под подушку и решила было поспать еще, но нога вдруг вырвалась.
— Пора вставать! Уже одиннадцать!
— Ни за что! Буду спать, пока не высплюсь! — я зарылась под одеяло. Я еще слышала, как Андрей тихонько ходит по кухне, а потом снова заснула.
— А ты знаешь, что у тебя на цепи расстегнулся замок? — огорошил меня Андрей уже через два часа. Он успел осмотреть наших уморенных коняжек и сгонять их по очереди на мойку. — Понятия не имею, почему он не вылетел, и почему цепь не слетела! Как ты так ехала?
Я пожала плечами. Не иначе святитель Николай заступился. А иначе как объяснить этот удивительный факт? Цепь, расстегнувшаяся и слетевшая на скорости в сто двадцать, могла натворить много нехороших дел.
— А в остальном?
— А в остальном все нормально. Даже странно как—то…
А на следующий день маме стало плохо на дачном участке, и неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы она была одна. Нам в этот день с утра хочешь — не хочешь, а пришлось сходу впрягаться в дачные хлопоты — полоть—пилить—рвать сорняки—удобрять. Хорошо еще, что всю поливку в теплицах взял на себя Андрей. Одна мама запросто могла бы начать таскать на грядки воду лейкой из четырех двухсотлитровых бочек. Мы специально купили ей для этой цели электронасос, но она его игнорировала из непонятного упрямства, объясняя это тем, что, мол, нечего его лишний раз показывать, а то сопрут. И если бы она поливала сама, то наверняка стало бы у меня одним родным человеком меньше на этой земле. А так — Андрей быстро засунул обмягшую маму в наш потрепанный «Жигуль», и через двадцать минут мы уже трясли за грудки какую—то медсестру в больнице скорой медицинской помощи, а я орала и размахивала журналистским удостоверением.
Маму откачали — гипертонический криз. Она слабо махала на меня рукой, лежа в палате предварительной помощи.
— Вот так всегда… Обычно лекарства под рукой. А тут — ничего…
Ложиться в больницу она отказалась наотрез, и мы её забрали через час, все еще серенькую, слабенькую, но, тем не менее, живую.
А вечером на семейном совете было решено, что пока она на дачу не ездит, а сидит тихой мышкой дома и принимает положенное в таких случаях лечение, для чего на дом был вызван наш замечательный участковый Раджинов, который обо всем расспросил, всю её осмотрел и, не чинясь, выписал самое лучшее лечение, о котором только знал.
Так мы с Андреем стали фактически хозяевами дачи до конца лета.
Меня все время не покидало ощущение, что надо мной смыкается капкан, и все это — и неудачное путешествие, и зарядившие дожди, и даже болезнь мамы — события одного ряда. Этого же ряда было еще одно событие, изрядно осложнившее нам строительство веранды — в садоводстве сгорел трансформатор, и мы остались без электроинструментов. Пилить доски и брус поперек мы еще могли, а вот как насчет того, чтобы распускать доски вдоль? Я поругивала Андрея, за то, что доски купил не той ширины, но в глубине души подозревала, что он тут ни при чем, просто снова Тот, Кто Там, Наверху, в Мире Горнем, хочет как следует, надолго, а лучше — навсегда, привязать нас к земле. Нет, не нас, меня. Андрей — крестьянский сын, он и так привязан и к этим грядкам, и к этому дому, и к этому вот, возведенному своими руками забору, к заботливо проложенному трапу и к старому, сделанному из лиственничных колод, столу под березами. Я же, частенько, оглядывая владения, испытываю не гордость, которую мне, как дачнику, положено испытывать, но некое смешанное чувство страха и отчаяния. Мне хочется сбежать, но бежать—то, собственно говоря, некуда. Особенно в дождь.
