KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Современная проза » Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)

Марина Королева - Верещагин (Кончерто гроссо)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Марина Королева, "Верещагин (Кончерто гроссо)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Я видел, что не совсем. Еще бы, я тоже не понимал, пока не стал тем самым полигоном! Мне понравилось сравнение, которое только что сорвалось с языка. Да-да, именно полигон, и это на мне идут маневры, изо дня в день, из года в год, по мне идут танки, летает шрапнель. Понимать бы еще, какая цель у командования.

– Сыграй мне что-нибудь оттуда, из Концерта, – вдруг попросила она.

Играть ей я любил даже больше, чем рассказывать. Не было наслаждения сильнее! Нет, все-таки было: когда я ее целовал.

– Ночь, – заколебался я было, – соседи… А, ладно, звук на рояле можно убавить.

– Не забывай, у меня абсолютный слух, – подмигнула она.

– Да помню, помню, – я уже ставил партитуру на пюпитр. Мне не терпелось.

Я сел за рояль, завернувшись в плед, она сидела на топчане все в той же моей рубашке, поджав под себя ноги. Я решил, что сыграю ей первые минут десять. Да, десять минут, не больше. Вступление и первую часть. Но когда я остановился, она стала махать рукой: еще, еще. Меня не надо было упрашивать, я продолжил: играл, напевал, когда не хватало рук и рояля, чтобы показать оркестр, пояснял, припоминал текст «Верещагина»… Так я дошел почти до конца. То есть до конца того, что было уже написано.

– А дальше? – она вся раскраснелась, глаза горели.

– А дальше не идет. Никак не идет, родной мой.

Она вскочила с топчанчика, подбежала босая, обняла:

– Что значит не идет? Не может быть, чтобы не шло. Это потрясающий Концерт, просто потрясающий, Профессор!

– Ты правда так думаешь?

Я мог бы и не спрашивать, я и так видел: правда. Кроме того, я уже знал, что врать она не умеет.

– Скажи мне, – вдруг решился я, – а как ты с ним… ну, когда ты уходишь от меня? Как ты с ним…

Это было совсем про другое, но она сразу поняла меня – и замотала головой: молчи, молчи. Глаза потемнели, лицо напряглось.

– Прости, родной мой, ох, прости, – я и сам был не рад, что начал.

– Ну что ты хочешь услышать?! Что я не могу с ним спать?! Я не могу. И я не знаю, что мне делать с этим.

Она не смотрела на меня. Я молчал. Потом она подняла глаза и посмотрела. Я молчал.

– Я не хочу об этом, – она замотала головой. – Обними меня.

Она могла бы и не просить. Я уже обнимал. Она дрожала, как будто ей было холодно.

– Ты замерзла? Давай-ка я тебе плед…

– Подожди, – она вдруг отстранилась, – ты так и не сказал, что у тебя с Концертом, почему он дальше не идет.

Тут уж я попытался отмахнуться: а, чего там. И, в конце концов, как это можно объяснить?

– Попробуй, ты же профессор, студентам объясняешь, – она улыбнулась.

– Ты не моя студентка, – меня пробил вдруг такой прилив нежности, что я почти застонал. – К сожалению, не моя. Ну, давай попробую объяснить. Понимаешь ли…

И я вдруг рассказал ей, что не давалось мне в «Верещагине». Рассказал как есть. Оказалось, это было так просто.

– Господи, какая ерунда, – засмеялась она тихонько. – И ты говоришь, что не можешь написать любовь? Ты? Ты?!

Она выключила настольную лампу, которая освещала пюпитр с партитурой «Верещагина».

– Что ты? Зачем?

– Тсс.

В полутьме (потому что редкие фонари с улицы все-таки немного освещали комнату) я увидел, как она сбрасывает рубашку. И закрыл глаза…

* * *


Я очнулся от того, что летел. Сначала мне казалось, что вниз, но нет, я просто парил, и это было так прекрасно, что не хотелось открывать глаза. Я потихоньку опоминался, но все-таки еще немного покачался на воздушной волне, и еще, и еще… Так дети не хотят уходить с качелей.

Мы не размыкали объятий, мы всё еще были одно, но по ее ровному дыханию я понял: она засыпает. Полежал какое-то время, стараясь не шевелиться, даже не дышать. Потом открыл наконец глаза. Да, она спала. А я приземлился.

Мне надо было выйти, очень надо, но я все не мог оторвать от нее взгляд. Конечно, в темноте я не видел всего лица, но эту нежную линию лба и губ даже темнота не могла скрыть. Я тихонько двинулся, высвобождая руку. Она чуть застонала во сне, стала поворачиваться на другой бок – все это не просыпаясь. Я накрыл ее пледом, подоткнул его со всех сторон и выскользнул из комнаты.

Когда вернулся, спать не хотелось совсем. В теле было легко и пусто, это немного пугало, но потом я вспомнил, что было до этого – мы с ней летели, пытаясь перескочить какую-то пропасть, и пропасть эта манила, завлекала ярко-зеленой травой, и река сверкала там внизу, но мы точно знали, что нам надо перелететь туда, на другой край, и это было мучительно, мучительно (а вдруг не получится?), но и сладко до боли, до судороги, до освобождения, до восторга, до счастья, до… Да, да!

Я бросился к роялю. Оглянулся на нее: она спала. Я тихо, очень тихо, сказал я себе. Включил маленькую настольную лампу в углу, повернул ее к стене, чтобы не слишком светила, – все это быстро, быстро. Убрал в инструменте звук до предела. Потом подумал – и закрыл крышку рояля. Сейчас мне не нужно было себя проверять, я и так все слышал: скрипка звучала мощно, чисто, сильно… Она парила, царила, ликовала, вела за собой. Там, высоко, были только я и она, и никаких помех, никаких посторонних звуков. Я прорвался к ней, да, я прорвался!!!

Последнее, что я еще помню, – как ручка дрожит в руке.

Когда я проснулся, ее не было. Занавески были сдвинуты, и солнце не било в глаза. Она подумала об этом, когда уходила. Посмотрел на часы – почти полдень. Вскочил на ноги. В голове было немного гулко, но совершенно ясно. Я подошел к роялю, увидел разбросанные нотные листы, начал их разбирать по порядку, заодно еще раз убедился, что все это мне не приснилось. Хотел выпить чаю, но потом все-таки не утерпел, решил сначала проиграть то, что записал ночью.

Я играл – и сам себе не верил. Это было невероятно. Я знал, что прошел в Кончерто гроссо самое трудное, закончить было делом техники.

Страшно захотелось выпить, коньяку, не чаю. Я немного поборолся с собой (я помнил, что вечером придет она, а ей не нравится, как пахнет алкоголь), но потом сдался. Решил, что сегодня можно. Это был великий день. И, в конце концов, до вечера было еще далеко.

Днем жена позвонила из Парижа. Послезавтра они вылетали домой.

– Ты еще помнишь, что мы приезжаем? В аэропорту можешь не встречать, нас всех довезут до метро.

Хорошо хоть так. Я помнил, конечно, хотя мне казалось, что все бесповоротно изменилось.

И тут на меня накатил страх – впервые так сильно, даже холодный пот выступил на лбу, и я стер его ладонью. Как я буду это говорить? Я представил разговор с женой – ну, это еще ладно, – но с братом, но с теткой, но с сыном… Представить не получалось. А главное – что, что говорить?! Что я люблю ее? Что я хочу провести с ней остаток своих дней? Да мало ли чего тебе хочется, старому идиоту, и велик ли этот остаток! И понимает ли она, что делает? Этот последний вопрос был самый мучительный.

Хорошо, сказал я себе, у нас впереди целый вечер и целая ночь, а там видно будет. В последнее время я стал мастером отсекать неудобные мысли. Только вот отсечь страх у меня больше не получалось. Он затаился у меня за спиной и просто ждал своего часа.

Это был длинный вечер, я потом часто вспоминал его. Мы ужинали (я сделал огромный омлет с помидорами, она очень его хвалила), долго пили чай, я курил, время от времени выходил на балкон с папиросой, потом опять ставили чайник, она рассказывала про свою редакцию, сокрушалась, что редакция эта скоро развалится, как и весь большой телецентр, который я всегда считал чуть ли не крепостью неприступной. Да что там телецентр, что там редакция – вся прежняя жизнь на наших глазах схлопывалась, сдувалась, сворачивалась, а вместо нее пробивалось и прорастало что-то совсем другое, новое. Меня это только пугало – слишком долго я жил здесь, – ее, наоборот, радовало, манило. Я все порывался сказать ей, объяснить, предостеречь, уберечь. Она смеялась надо мной, запрокидывая голову, девчоночьим своим смехом:

– Профессор, дорогой, я уже взрослая. Вы, кажется, могли в этом убедиться. Или нет?

– Да ну тебя, – я быстро начинал смеяться следом за ней. – Говорю же, хулиганка. Могла бы и послушать старших, между прочим.

Отсмеявшись, мы говорили и о том, что на воскресенье назначен очередной митинг (на который я, конечно, не пойду, а она, конечно, пойдет), о том, что не могут же цены расти бесконечно, – но оба понимали: не то, мы говорим не о том. Говорить же о том, что было «то», мы боялись. Я не хотел испортить вечер, кто знает, когда мы еще посидим вот так, как будто мы и правда вместе. Я держался за эту иллюзию, не хотел, чтобы она рассеивалась. Она и я, и вечер, и чайник на плите, и ей никуда не надо уходить, и через часок-другой мы закроемся у меня в кабинете, и мой топчан, который, оказывается, для двоих в самый раз. И целая ночь впереди.

– Пойдем? – сказала она, когда за окном стемнело.– Пойдем, – сказал я совсем тихо, потому что в этот момент у меня как раз перехватило горло, – пойдем, родной мой. Мы снова летели, это был уже освоенный маршрут – над пропастью, которая опять тянула нас к себе как магнит, но мы уже знали, что нам ни в коем случае не туда, а дальше, дальше, выше, вон к тому краю, и если мы не сорвемся раньше, то обязательно дотянем, дотянемся, долетим, до боли, до крика, до судороги, до восторга, до освобождения, до… Да!

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*