Марат Немешев - Книга для...
Рабочий день неожиданно подошел к концу. Я вышел на улицу и быстрым шагом к остановке. Вечер едва поспевал за мной. Он догнал меня у входа в автобус. Я взлетел по ступеням, двери захлопнулись – вечер остался на улице. Но сквозь открытое водительское окно, он проник внутрь и стал подбираться ко мне. Мужчина за рулем нажал клавишу на приборной панели – и в салоне зажегся свет. Улица за стеклом моментально наполовину исчезла и растворилась в отражении моего лица. От вечера не убежать. Это его отражение наравне с моим превратило окно в зеркало. И от себя тоже, тоже не убежать. Я ехал и рисовал на чистом стекле автопортрет. Домой я пришел в лирическом настроении.
Заглянув в холодильник и ужаснулся: полуфабрикаты и майонезные соусы. Все, что я покупал в супермаркете в воскресенье, уже закончилось. Пытался вспомнить, когда это произошло, но решил не тратить время на глупости и взял с полки кулинарную книгу. Через два часа запивал чаем хрустящие подгоревшие слойки. Развалившиеся на десятки частей котлеты решил оставить на утро – залью омлетом, да и все.
Взглянул на часы. Полчаса до начала матча. Принял душ и уселся перед телевизором. После стартового свистка прошло всего десять минут, но я выключил телевизор. Мне захотелось написать письмо девушке, которая как-то была связана с таксистом. Увидев которую, я на мгновение забыл об известной мне лишь по фотографиям Тане. И, наконец, которую я был не против увидеть еще раз. О том, каким способом можно передать ей это письмо, я имел смутное представление, но у меня была визитка с номером телефона таксиста. Вначале надо написать, а потом можно будет и подумать.
Мое детство пришлось на ту эпоху, когда перед каждым праздником родители покупали десятки открыток и рассылали их по всей стране. Они всегда их подписывали своими именами с неизменным «и маленький Маратик» в конце. Иногда я черкал что-нибудь цветными карандашами на свободном от текста месте. Повзрослев, стал сам писать (точнее, срисовывать) свое имя, а еще через год – уже полностью все поздравление. Дальше были письма. Вначале короткие, с описаниями погоды и вопросами на ту же тему. Потом все более пространные и абстрактные с чувствами и эмоциями. Первое время не признавал электронную почту и старался писать лишь от руки. Но в итоге скорость передачи информации победила душевность. В последнее время я писал по три-четыре письма в день. Старался отдать Тане всего себя, истощился и стал неинтересен даже самому себе. Теперь вот возникло желание написать той девушке. Вообще желание написать письмо – очень капризная вещь. Вот, например.
Смотрю я футбол. Играют две команды. За одну болею. За другую – нет. Атакует другая команда. А моя защищается. Те постоянно атакуют, а мои постоянно защищаются. И отвечают острыми контратаками. И эти контратаки просто обязаны завершиться голом. Но не завершаются. Другие продолжают атаковать. И вдруг кто-то из них падает в нашей штрафной, и судья назначает пенальти. Совершенно безапелляционно. Странно. Все имеют право на апелляцию. А мои футболисты нет. Но они все равно начинают спорить. И одному из них показывают красную карточку и выгоняют с позором с поля. Но не это меня волнует. Комментаторы! Они… они…. Интонация, усмешки, ирония, да мало ли что. Но они говорят, что мои зря спорят, что нарушение было очевидным, что удаление справедливо.
И вот бьют пенальти, естественно забивают (хотя наш вратарь, вытянувшись в струнку, зацепил кончиками пальцев мяч, но удар был безупречен). Показывают три повтора пенальти. Игра уже заканчивается. И тут неожиданно (наверняка в результате ошибки режиссера, который хотел в четвертый раз повторить гол) на экране повторяют момент нарушения. А не было его. Не было нарушения. Никто никого не сбивал. Даже близко по ноге не попал. И мои не зря спорили. И нарушение не было очевидным. И удаление было несправедливое. И жду, что вот сейчас комментаторы заметят свою ошибку. Что они скажут? Чем будут посыпать себе голову? Как извинятся передо мной? Но! Они не видели этого повтора!!! Они разговаривали на отвлеченную тему и не видели. И продолжают иронизировать. И потом свисток. Они говорят о заслуженной победе одних и о разочаровывающем стиле игры моих. Все. Реклама. И говорю себе: «Надо написать им письмо». Но не пишу.
Или вот еще. Был один эпизод в моей студенческой жизни, когда произошел конфликт с местными властями. Сам я не сидел несколько месяцев в палатке перед горисполкомом. Но тоже был студентом. И даже провел одну ночь перед горисполкомом. Правда, не в палатке. В палатке были активисты. А я был простым студентом. Я сидел в эту ночь на пустой пластиковой бутылке. Если есть такая бутылка, можно хоть неделю сидеть вне палатки. Главное прикрутить крышку, надавить на бутылку, чтобы вышел примерное треть воздуха и плотнее прикрутить крышку.
А по телевизору каждый вечер новости. Их новости. Там, где у нас все хорошо. Удои повышаются, пенсии повышаются, раскрываемость повышается, очередного иностранного студента избили. Иногда кажется, что это для них тоже хорошая новость. Ведь помещают ее после повышающихся пенсий и перед Каннским фестивалем. Но еще в этих новостях говорят о подкупленных молодых людях, выдающих себя за студентов моего вуза, которые нарушают общественный порядок, вытаптывают траву на лужайке перед горисполкомом, мусорят, предаются разврату и так далее и тому подобное. А ведь я знал, что это не так. Не так это. И не выдавал себя за студента. Я и был этим студентом. И другие не выдавали. И не подкупленные. И разврату не предавались. Как можно предаваться разврату на глазах собственных родителей?
Ведь родители (не мои – я был иногородним студентом, – а другие родители других студентов) эти тоже ночевали. Нет, не в палатках. Они прятались…
Прятались! От своих детей. Сидели в припаркованных на соседней улице «Жигулях» и «Москвичах». Стояли всю ночь в круглосуточно работающем магазине, из окон которого были видны палатки. Просто сидели на лавочках. На тех лавочках, которые вроде бы не видны со стороны палаток, но со стороны которых, эти палатки очень хорошо видны. Они волновались за своих детей. Но прятались. Боялись их оскорбить. Всю ночь прятались и волновались, а утром шли на работу.
Так вот никто не предавался разврату. И алкогольных напитков никто не пил. И траву топтали, но не вытаптывали. И мочиться ходили в общественный бесплатный туалет на соседней улице.
А она… Ведущая вечерних новостей. Я же её хорошо знал, видел каждый вечер. Знал, как её зовут. Вообще, мы были в неплохих отношениях, пусть она меня никогда и не видела. И она говорит все это… Почему?..
И тут я понимаю. Я понимаю, что она ведь не знает! Ей дали текст, она и прочитала его. И может быть, она даже догадывалась, что не все, что она читает – правда. Или даже знала, что все неправда. Но все равно читала. Потом репортаж с Каннского фестиваля, прогноз погоды (ну, это то точно – неправда), реклама. И говорю себе: «Надо написать ей письмо». Но не пишу.
Потому что желание написать письмо, иногда еще должно быть подкреплено уверенностью, что его прочтут. Пусть даже не те, кому оно было адресовано. Просто кто-нибудь прочет и согласится. Или не согласится. Но хоть как-то отреагирует. Можно даже не вслух. Хотя… На самом деле я всегда жду ответов на свои письма, и часто их получаю. Письмо как стрела, где цель – сам автор. И если последний получит ответ, значит, он не промахнулся.
Девушке из такси я хотел написать письмо без надежды на ответ. Почему-то мне казалось, что она ждет именно такое письмо. Что оно ей необходимо. Я бы, например, с радостью получил письмо от незнакомого человека. Теплое и светлое. О море или о горах. Можно и о море, и о горах одновременно. Когда прихожу домой после работы и поднимаюсь по ступеням, всегда заглядываю в почтовый ящик. Даже если всего через несколько минут отправляюсь в магазин или прогуляться, то, спускаясь вниз, вновь проверяю почту. Знаю, что почтальон приходит раз в сутки, что делает он это утром, что совсем недавно ящик был пуст. Но все равно заглядываю и грустно хлопаю металлической дверцей. При этом складывается впечатление, что меня обманули. Или я кого-то обманул. Уверен, девушке из такси будет приятно получить письмо, а мне будет приятно, если она его получит. Но вначале надо написать. Часы на стене пискнули – полночь.
17. Вторая половина
Я включил телевизор. В матче был перерыв. Мне был необходим источник вдохновения. Подошел к книжному шкафу. Провел рукой по корешкам обложек. Погладил свое детство. Жюль Верн и Майн Рид, Незнайка на Луне и Порт-Артур. Трудно расположить их в хронологическом порядке. Я читал некоторые из этих книг по нескольку раз, находя в них что-то новое. С другой стороны, я не из тех читателей, которые обязательно раз в год перечитывают «Мастера и Маргариту» или «Евгения Онегина». От подобной периодичности веет чем-то механическим и вульгарным. Многие книги я прочел не целое число раз. Просто, дойдя до середины или трети сюжета, возвращался к началу, подбирая потерянные имена, события или даты. Слишком часто я перепрыгиваю через абзацы и страницы, главы и разделы. Сейчас вот и не заметил, как перескочил в новый день…
