Фридрих Дюрренматт - Избранное
Она ушла. Что было дальше, я помню смутно. Я вроде бы упал, во всяком случае я лежал ничком на полу, не исключено, что вместе со мной упал и столик, а из бутылки вытекли остатки содержимого (это я помню точно), какой-то гость в очках и со лбом мыслителя пожаловался, на жалобу приплыла хозяйка, типичная бандерша. Лакки, благородный Лакки, отвел меня в туалет, я вдруг понял, что меня раздражают его усики, начал с ним драться, Лакки в прошлом был боксером-любителем, не обошлось без крови, я рухнул головой в писсуар, было очень неприятно, прежде всего потому, что на всем лежал толстый, как штукатурка, слой символики, будто в плохом фильме. Потом вдруг заявилась полиция, вахмистр Штубер и с ним еще двое. Несколько часов они продержали меня в участке, допрос, протокол и т. п.
Послесловие. Приходится с чисто технической точки зрения констатировать, что попытка рассказать про мою первую встречу с Еленой пошла насмарку. Я рассказал про последнюю встречу, из чего следует, что на будущее надо принять известные меры предосторожности. Записи, совершенные в подпитии, требуют сугубой осторожности. Короткие предложения, только короткие. Придаточные чреваты опасностью. Синтаксис порождает сумятицу. А теперь нужно дописать эпилог (только что получил от Колера очередную открытку, на сей раз из Рио-де-Жанейро, с пламенным приветом, оттуда он вылетает в Сан-Франциско, а из Сан-Франциско на Гавайские острова, потом на Самоа, короче, время у меня есть). Дело в том, что мне нанес визит начальник кантональной полиции. Визит был очень важный. Это я вполне сознаю. Кстати, этим, вероятно, и можно объяснить, что сейчас я трезв как стеклышко. Доказать покамест ничего нельзя, но, как я подозреваю, начальник догадывается, что я затеял. Ужасно, если это так. С другой стороны, тогда он забрал бы у меня револьвер. Пришел он ко мне без всякого предупреждения, часов около десяти, спустя два дня после той злополучной сцены в кафе. На улице была снежная мокрядь. И тут он вдруг возник у меня в мансарде. Внизу ликующе завывала секта:
Готовься, брат мой во Христе,
Настанет Страшный суд,
И кто погрязнет в суете,
Те душу не спасут.
Начальник был несколько обескуражен. Он смущенно покосился на мой письменный стол, заваленный густо исписанными листками.
— Вы, никак, писателем решили заделаться, — буркнул он.
— А почему бы и нет, господин начальник. Когда человеку есть о чем рассказать, — сказал я.
— Смахивает на угрозу.
— Понимайте как хотите.
Зажав под мышкой бутылку, он огляделся по сторонам. К сожалению, на кушетке у меня лежала девица, которую я совершенно не знал, она просто увязалась за мной, возможно, это был подарок от Лакки, она явно уже разделась и легла, вдохновляемая ложным представлением о своих служебных обязанностях (добросовестное отношение к труду чувствуется у нас решительно во всем. Но мне до нее не было дела, я работал, я разбирал свои записи).
— Одевайся, — приказал начальник, — не то простудишься. А потом мне надо побеседовать с адвокатом.
Он поставил бутылку на стол.
— Коньяк, — сказал он, — «Адэ», редкая марка. От друга из Западной Швейцарии. Давайте-ка попробуем. А вы, Шпет, принесите два стакана. Она сегодня больше пить не будет.
— Слушаюсь, господин начальник, — отвечала девица.
— Ты пойдешь домой. На сегодня хватит.
— Слушаюсь, господин начальник.
Она почти успела одеться за это время. Он спокойно оглядел ее.
— Доброй ночи.
— Доброй ночи, господин начальник.
И она ушла. Мы слышали, как она сбежала вниз по лестнице.
— Вы ее знаете?.. — спросил я.
— Я ее знаю, — ответил начальник.
Этажом ниже секта все еще наяривала свой хорал:
Исчезнет солнце, шар земной
Утратит твердь свою,
Но коль душа твоя с тобой.
То будешь ты в раю.
Начальник разлил коньяк по рюмкам.
— Ваше здоровье.
— Ваше.
— У вас револьвер есть? — спросил он.
Отрицать не имело смысла. Я достал револьвер из ящика письменного стола. Он внимательно осмотрел его, затем вернул мне.
— Вы все еще считаете, что виноват Колер?
— А вы разве нет?
— Возможно, — ответил он и пересел на кушетку.
— Тогда почему же вы выходите из игры? — спросил я.
Он взглянул на меня.
— А вы еще надеетесь ее выиграть?
— На свой лад.
Он поглядел на револьвер. Я поставил его на предохранитель.
— Дело ваше, — сказал он и снова разлил коньяк по рюмкам. — Как вам мой «Адэ»?
— Великолепен.
— Я оставлю вам бутылку.
— Очень любезно с вашей стороны.
Снизу теперь доносилась не то проповедь, не то молитва.
— Видите ли, Шпет, — заговорил начальник, — вы угодили в скверную ситуацию. Не хочу сказать ничего дурного о достопочтенном господине Лакки и тем более о бедном создании, которое я у вас застал. В том, что подобные типы существуют, их вины в общем-то нет, но вот чего достигнете вы, будучи правозаступником шлюх, это уже другой вопрос, и о том, что коллегия адвокатов в самом непродолжительном будущем должна будет принять меры, бы, я думаю, и сами догадываетесь. Коллегия отнюдь не против ходатая по делам шлюх, если тот хорошо зарабатывает, но решительно против, если тот ничего не зарабатывает. Тут уж задета ее сословная честь.
— Ну и что?
— Послушайте, Шпет, вы меня давеча спросили, почему я вышел из игры, — продолжал начальник, раскуривая одну из своих толстых «Байанос», причем руки у него нисколько не дрожали. — Вам я честно скажу, что тоже считаю старика Колера виноватым, а все случившееся — комедией, которую я охотно предотвратил бы. Но у меня нет доказательств. А вы продвинулись в своем расследовании?
— Нет, — сказал я.
— В самом деле нет? — повторил он свой вопрос.
И я второй раз ответил отрицательно.
— Вы не доверяете мне? — спросил он.
— Я никому не доверяю.
— Ладно, — сказал он, — будь по-вашему. Для меня история с Колером закончена, и закончилась она моим поражением. Это уже не первое дело, которое закончилось моим поражением. Очень печально, но человеку моей профессии приходится сносить и такое. Да и человеку вашей профессии, я думаю, тоже. Вам надо взять себя в руки, Шпет. И начать все сначала.
— Уже нельзя, — ответил я.
Внизу под нами снова радостно завыла секта:
Когда ж сомкнется ада пасть,
Оставив смрад и дым,
Тогда, о червь, тебе пропасть
С неверием твоим.
У меня вдруг мелькнуло подозрение.
— Начальник, вы что-то от меня скрываете?
Он затянулся, глянул на меня, еще раз затянулся, встал.
— Жаль, — сказал он, протягивая мне руку, — всего вам доброго. Мне, возможно, придется вызвать вас к себе.
— И вам всего доброго, господин начальник, — ответил я.
Зачин любви. Тут я снова начинаю спотыкаться. Я знаю, что увиливать больше нельзя. Я должен наконец рассказать про свою первую встречу с Еленой. Я должен признаться, что любил ее. И должен также добавить: с самого начала. Другими словами: с нашей первой встречи. Признание — вообще штука нелегкая, я только теперь оказался к нему способен. Но эта любовь не состоялась, и потому мне придется рассказывать о любви, которую я сам от себя скрывал в ту пору, когда она еще могла как-то состояться, и которая теперь состояться не может. Задача не из легких. Теперь мне, разумеется, известно, что Елена была не такой, какой она мне казалась. Лишь теперь я вижу ее такой, как она есть. Она соучастница Колера. Вообще-то я ее понимаю. По-человечески можно понять, что она покрывает своего бесчеловечного отца. Нелепо требовать от нее, чтобы она его выдала. Только ее признание могло бы сокрушить кантонального советника. Но этого признания она никогда не сделает. Я в достаточной мере профессионал, чтобы не предъявлять к ней таких требований. Мне предстоит идти своим путем, а она пусть идет своим. Но я не могу отречься от того представления о ней, которое однажды у меня сложилось. В том, что Елена не соответствует моему представлению и никогда не соответствовала, ее вины нет. Я сожалею о своих грубых словах. Я понимаю, что вел себя как мальчишка. А мои пьянки, мои девки! Она имеет право быть такой, как она есть, а я присвоил себе право рано или поздно убить ее отца.
Успей я тогда отловить ее отца в аэропорту, он бы уже давно был мертв, и я заодно. Все было бы в полном порядке, и мир уже давно занялся бы другими делами. Вся моя теперешняя жизнь имеет только один смысл: рассчитаться с Колером. Расчет будет простой. Хватит одного выстрела. Но пока надо ждать. Чего я не предусмотрел. Как не предусмотрел и расхода нервов на ожидание. Одно дело — восстановить справедливость, другое — жить, дожидаясь, когда ее можно будет восстановить. Я словно в каком-то исступлении. И пью я так много из-за абсурдности своего положения, я словно бы упиваюсь справедливостью. Сознание, что я прав, уничтожает меня. Нет ничего ужаснее, чем это сознание. Я казню себя, потому что не могу казнить старого Колера. Вот в этом исступлении я вижу себя и Елену, оглядываюсь на первую нашу встречу. Я знаю, что потерял все. Счастье ничем не заменишь. Даже если это счастье на поверку обернется безумием, а мое нынешнее безумие в действительности есть трезвость. Беспощадное осознание действительности. Вот почему я с грустью оглядываюсь назад. Я хотел бы забыть, но не способен к этому. Все так отчетливо запечатлелось в моем мозгу, будто только вчера произошло. Я еще слышу звук ее голоса, вижу ее взгляд, ее движения, ее платье. И себя тоже. Мы были молоды, оба. Не растрачены. С тех пор прошло от силы полтора года, но я уже старый, очень старый. Мы с доверием отнеслись друг к другу, хотя было бы вполне естественно, если б она мне не доверяла. Она неизбежно видела во мне просто адвоката, который хочет заработать. И все-таки доверилась мне с самого начала. Я это сразу почувствовал и тоже доверился ей. Я был готов ей помочь. Все было чудесно. Даже если мы просто сидели друг против друга, даже если мы разговаривали только по делу. Ну, конечно же, я понимаю, что, по правде говоря, все было совсем не так, что все было мираж, иллюзия, заблуждение или — того хуже — подлая интрига, которую Елена затеяла против меня, но пока я этого не знал, не подозревал даже, я был счастлив.
