Ирина Муравьева - Портрет Алтовити
Пол Роджерс неустанно звонил по всем телефонам, пытаясь выяснить, где она и что с ней, но мобильный Николь просто-напросто отключила, а из квартиры, которую Роджерс снимал для нее в Филадельфии, собрав все свои вещи, съехала еще вчера. Неожиданная болезнь, настигшая доктора Груберта, нарушала все планы, и глядя на бледное, с желтизной под глазами лицо Майкла, Николь чувствовала, что сейчас вся ответственность за их положение ложится на ее плечи.
Где-то нужно было жить, то есть снимать номер в гостинице, но были ли у Майкла деньги, она не знала, а пользоваться кредитной картой, открытой на ее имя Полом, не хотела.
Тогда уж ему будет проще простого выяснить, где она.
– Можете войти, – сказала медсестра, – на минутку.
* * *…Доктор Груберт разглядывал людей, стоящих возле его постели.
Постепенно он узнал двоих: отца и мать.
Но рядом с отцом стояла незнакомая женщина, овалом лица и бровями слегка похожая на Майкла.
Сзади за локоть ее поддерживал мужчина, тоже незнакомый и тоже напоминающий Майкла.
Встретив его взгляд, мать и отец тут же замахали руками, словно отгоняя его.
Доктор Груберт хотел спросить, как им удалось войти сюда и кто эти двое, но резкий голос медсестры, устанавливающей капельницу, спугнул всех, кроме матери.
Мать стояла совсем близко, почти прикасалась к кровати, и была в комнате до тех пор, пока не вошел Майкл.
По нежности, охватившей его изнутри, доктор Груберт догадался, что это именно Майкл, и разлепил глаза.
Светло.
– Папа! – сказал Майкл.
Доктор Груберт попытался пожать плечами.
– Чушь какая-то, – сипло пробормотал он, – что это я вдруг?
Сын промолчал.
– Куда они делись, – продолжал доктор Груберт, – в такой сильный дождь?
– Дождь? – переспросил Майкл.
– Не знаю. – Доктор Груберт попытался скосить глаза в сторону света, означающего, что окно находится слева. – Слышишь, шумит?
– Дождя нет, – мягко ответил сын, – сегодня заморозки.
– Заморозки? – вяло отреагировал доктор Груберт. – Весной-то?
– Двадцать девятое декабря сегодня.
– Ах, да! – смутился доктор Груберт. – Мне что-то снилось, пока меня тут…
В глазах его вдруг вспыхнула тревога.
– Тебе нужно что-то?
– Нельзя ли мне позвонить? – просипел доктор Груберт.
– Нельзя, – сказала сестра, – вы в реанимации.
Доктор Груберт успокоенно закрыл глаза.
* * *…они куда-то ехали, может быть, убегали: он, Айрис и Майкл – маленький, лет девяти. Потом оказались – где? – он не понял: то ли в доме, летнем, наспех построенном, может быть, даже без крыши, или это был не дом – просто загородка, отделившая кусок вырубленного леса. Настоящий лес начинался сразу за стенами – густой, шумящий, черный лес.
Сильно пахло сосной. Они с Айрис расположились в крошечной комнате, нет, вернее, в каком-то закутке, а Майкл неподалеку и почему-то не с ними.
Наступила ночь, которой доктор Груберт тоскливо боялся. Они с Айрис стояли на пороге странного своего жилища и всматривались в лес, который шумел, как этот дождь за окном, хотя Майкл его не слышал, он сказал, что зима.
Какая зима?
Вдруг из глубины леса позвали на помощь, но побежал не он, побежала Айрис, потому что она увидела то, чего он не видел, хотя они стояли рядом.
Доктор Груберт услышал, как жена его жалобно причитает, умоляя кого-то: «Не надо ее убивать, не надо ее убивать…»
Он продолжал стоять и не двигался с места, хотя Айрис была уже далеко, там, где кого-то убивали и откуда шел сильный белый свет.
Он не поспешил ей на помощь и вместо этого пошел разыскивать маленького Майкла. Майкл спал на топчане, узком и коротком, голова его свешивалась набок, подушки не было, старое одеяло валялось рядом на полу, и первое, что сделал доктор Груберт, – поднял одеяло с пола и накрыл его.
Майкл быстро бормотал во сне, и, прислушавшись, доктор Груберт разобрал: «Я отдам, я отдам, я достану, я знаю, где взять эти деньги, не надо ее убивать, я достану…»
У доктора Груберта заболела вся левая половина туловища, словно его только что разрезали – он тут же вспомнил, что его действительно разрезали, – но боль была не от раны, а от его почти невыносимой любви к ребенку, который совсем один спал здесь, на топчане, не раздеваясь, мучился из-за каких-то денег!
Доктор Груберт поцеловал его, но Майкл, проснувшийся внутри отцовского сна, оказался совсем не похожим на себя.
На нем был черный, странно знакомый доктору Груберту берет и черный балахон, из-под которого выглядывала грязная белая сорочка. Он был робок и застенчив, да, гораздо застенчивее, чем обычный Майкл, и когда доктор Груберт спросил его, о каких деньгах идет речь, сын залепетал что-то, униженно и замученно, отвернулся, начал просить прощения…
* * *Было без четверти восемь, когда он открыл глаза, разглядел слева над головой капельницу, из которой медленно капала прозрачная жидкость, опять услышал, как за окном грохочет дождь, и опять провалился…
* * *Ева приняла свое решение в самом начале декабря.
Она даже помнила когда: в понедельник, позвонив в Москву, как обычно, утром.
После этого она почувствовала себя энергично, поехала в издательство, потом в банк, потом встретилась с двумя авторами.
Ночь проспала крепко, без снов.
Во вторник началось что-то ужасное: все самые тяжелые, самые изнуряющие мысли, сомнения, дурные страхи – все это набросилось на нее с новой силой.
* * *…Три почти года… Сказать ему, что я еду, чтобы…
Что?
Чтобы быть вместе?
Я уже предала его однажды. Он не верит мне.
Как он примет Сашу?
* * *Безобразная чепуха прыгала в голове:
Советский фильм «Цирк».
Любовь Орлова с черным ребенком на руках.
Выщипанные брови.
* * *В среду ей нужно было попасть в Принстон по делам. Она проходила по коридору университета и случайно заглянула в одну из аудиторий.
Только что началась лекция.
На кафедре стоял невысокий кудрявый человек в очках.
Внешнее его сходство с Г.Н. было почти неправдоподобным.
* * *…В поезде по дороге домой она восстановила в памяти малейшие подробности лица Г.Н. и тут же отыскала их в незнакомом Груберте.
Голова ее раскалывалась от напряженного усилия понять, что это значит, почему случилось так, что именно сегодня, когда нужно звонить в агентство и заказывать билеты в Москву…
Не бывает же таких совпадений.
Значит, это знак. Предупреждение ей, чтобы она не ехала.
Или это ангел ее пытается объяснить ей что-то?
Или это мать – с того света – решила вмешаться?
Больше всего она боялась, что сейчас – находясь в таком состоянии – не сможет найти предлога, чтобы познакомиться с Грубертом, а если даже это и произойдет, выяснится, что он женат или еще что-нибудь…
На следующее утро в издательство пришло приглашение на благотворительный рождественский вечер в Карнеги-холл. Не веря своим глазам, Ева увидела в списке людей, принявших приглашение, доктора Саймона Груберта.
Лицевая и пластическая хирургия. Мэдисон Авеню, 17.
* * *Объявили посадку.
Саша попросил пить.
В Москве идет снег.
Вот мы и прилетели.
Отчего так темно? Ведь только четыре. Нет, уже больше.
Без четверти пять.
* * *Медсестра меняла капельницу.
За окном было почти темно, шел снег.
Доктор Груберт попросил разрешения позвонить.
Никто не снял трубку.
Он вспомнил, что в дневнике девочка описала, как ее отец попал в московскую больницу с сильным сердечным приступом.
Он усмехнулся.
Все повторяется.
Жизнь хочет быть похожей на мелодраму.
* * *Получив чемодан, она обежала глазами встречающих. Его не было.
Он не пришел!
– Такси не желаете? – спросил ее широкоплечий, очень маленького роста, в расстегнутой кожаной куртке.
– Нет, – ответила она, – пока нет.
И тут же увидела его. Он, видно, только что вбежал с улицы, и волосы его, как всегда превратившиеся в мелкие кольца от сырости, стояли дыбом. Он пригладил их обеими руками, полез было в карман за гребенкой…
– Томас!
Это была страшная минута. Он стоял и смотрел на нее, но она – чемодан на колесиках в одной руке, стульчик с Сашей в другой – не двинулась ему навстречу. Это была минута, прожив которую нужно было лететь обратно – самолет компании «British Airways» находился здесь, на земле, и, конечно, доставил бы ее в Нью-Йорк, – но, как крепко спящий человек делает преувеличенное, нерассчитанное движение, чтобы стряхнуть навалившийся на него кошмар, так и она, опомнившись, с преувеличенной поспешностью бросилась ему навстречу.
С той же преувеличенной поспешностью он наклонился к Саше. Саша был пристегнут к стульчику.
– Да ты совсем большой! – растерялся он, сидя перед Сашей на корточках.
– Он плохо понимает по-русски, – сказала Ева, и тогда он наконец выпрямился и обнял ее.
