Ванесса Диффенбах - Язык цветов
В пятницу, когда праздничный переполох остался позади, Рената отправила меня в подсобку подметать пол и чистить стол шкуркой, поскольку тот уже начал коробиться и трескаться – много лет во время работы его заливали водой. Когда через час она пришла проверить, как идут дела, я спала на животе, упав на стол и прижавшись щекой к грубой поверхности дерева.
Она встряхнула меня. Я так и уснула со шкуркой в руках, и подушечки пальцев стали шероховатыми в тех местах, где к ней прижимались.
– Если бы покупатели не хотели видеть именно тебя, я бы тебя уволила, – сказала Рената, но в голосе ее звучала смешинка, не гнев. Наверное, думает, что я влюбилась. Правда, однако, намного сложнее. – Вставай, – добавила она. – К тебе та же дама, что и в прошлый раз.
Я вздохнула. Красные розы кончились.
Женщина стояла, облокотившись на прилавок. На ней был яблочно-зеленый плащ, а рядом с ней, в таком же плаще с поясом, только красном, стояла другая. Она была моложе и красивее. Их черные сапоги промокли. Я выглянула на улицу. Дождь вернулся, стоило моей одежде и комнате просохнуть с прошлой недели. Я поежилась.
– Вот она, знаменитая Виктория, – сказала моя знакомая, показывая на меня. – Виктория, это моя сестра Аннемари. Меня зовут Бетани. – Она протянула руку, и я пожала ее, чувствуя, как кости трещат от ее мощной хватки.
– Как вы? – спросила я.
– Лучше не бывает, – ответила Бетани. Сестрица покачала головой и отвернулась. – День благодарения я провела с Рэем. Мы никогда не готовили праздничный ужин, вот и остались с непрожаренной индейкой и томатным супом из банки. Но как было здорово, – мечтательно вздохнула она. По ее лицу было ясно, что она имеет в виду не только суп. Сестрица застонала.
– А кто такой Рэй? – спросила я. В дверях возникла Рената с метлой, и, увидев ее вопрошающий взгляд, я отвела глаза.
– Знакомый с работы. Раньше мы только жаловались друг другу на неудобные стулья, а тут в прошлую среду он вдруг подошел ко мне и пригласил на свидание!
Завтра Бетани планировала провести время с Рэем и просила букет для украшения квартиры – что-нибудь соблазнительное, сказала она, зардевшись, но не вызывающее.
– Не орхидеи, – сказала она, словно орхидея, символ утонченной красоты, имела какое-то отношение к сексу.
– А для вашей сестры? – спросила я.
Аннемари замялась, но, когда ее сестра принялась описывать подробности ее личной жизни, протестовать не стала.
– Она замужем, – сказала Бетани таким тоном, точно самим этим словом все проблемы в жизни Аннемари легко объяснялись. – Но переживает, что муж потерял к ней интерес. А вы только посмотрите на нее – разве такое может быть? И тем не менее они… ну, вы понимаете. Не занимались этим уже давно.
Аннемари смотрела в окно, не говоря ни слова в защиту своего мужа или брака.
– Ясно, – проговорила я. – Тогда завтра?
– К двенадцати, – ответила Бетани. – А потом весь день буду убираться.
– Аннемари, – сказала я, – как вам двенадцать, подходит?
Аннемари ответила не сразу. Она понюхала розы и георгины – остатки желто-оранжевого изобилия. А когда подняла глаза, в них была пустота, которую я знала так хорошо. Она кивнула.
– Да, – ответила она. – Пожалуйста.
– Тогда до завтра, – сказала я, и они ушли.
Когда дверь закрылась, я повернулась к Ренате. Та все еще стояла в дверях с метлой.
– «Знаменитая Виктория», – передразнила она. – Она дарит людям то, что им нужно.
Я пожала плечами и прошла мимо нее. Сняв пальто с крючка, повернулась к выходу.
– Завтра приходить? – спросила я. У Ренаты не было четкого расписания. Я работала, когда она мне велела.
– В четыре утра, – ответила она. – Днем свадьба на двести человек.
Весь вечер я просидела в голубой комнате, обдумывая просьбу Аннемари. Я была знакома с противоположностью интимности, как никто другой: гортензия, безразличие, давно была моим любимым цветком. Она цвела в ухоженных садах Сан-Франциско шесть месяцев в году и очень помогала держать на расстоянии соседок по комнате и сотрудниц детского дома. Но интимность, близость, сексуальное наслаждение – то были вещи, которыми я никогда не интересовалась. И вот в поисках нужных цветов я часами сидела под голой электрической лампочкой, заливавшей желтым светом разбухшие от воды страницы моего справочника.
Там был липовый цвет, символ супружеской любви, но это значение казалось мне не совсем подходящим. Оно скорее относилось к прошлому, чем к будущему. Кроме того, сложно было найти липу, сорвать маленькую веточку и объяснить Аннемари, с какой стати она должна ставить на обеденный стол ветку, а не букет цветов. Нет, решила я: липовый цвет не подойдет.
Внизу группа Натальи приступила к репетициям, и я достала беруши. Книжные страницы на коленях завибрировали. Я нашла цветы, обозначавшие преданность, чувственность, удовольствие, но понимала, что ни одного из них по отдельности недостаточно, чтобы справиться с этой пустотой в глазах Аннемари. Отчаявшись, я дошла до последнего цветка в книге и обратилась к началу. Грант наверняка знает, подумала я, – но разве я могу его спросить? Это слишком интимно.
Пока я читала, мне пришло в голову, что я могла бы просто вручить Аннемари яркий, дерзкий букет, соврав про значение. Ведь не цветы сами по себе делали реальными абстрактные понятия. Куда вероятнее, что Эрл, а вслед за ним и Бетани принесли букеты домой, настроившись на перемены, и одной лишь верой в то, что это возможно, осуществили преображение.
Уж лучше завернуть герберы в коричневую бумагу и объявить их символом сексуальности, чем советоваться с Грантом.
Я закрыла книгу, закрыла глаза и попыталась уснуть.
Через два часа я встала и оделась, чтобы идти на рынок. Было холодно, и, надевая куртку, я поняла, что не смогу вручить Аннемари герберы. Язык цветов был единственным в моей жизни, чему я была предана, и если бы я соврала и на этот счет, в ней не осталось бы ничего прекрасного, ничего настоящего. Я поспешила на улицу и пробежала двенадцать кварталов по холоду, надеясь успеть раньше Ренаты.
Грант был на стоянке, разгружал машину. Я подождала, пока он даст мне ведра, и помогла их отнести. В его лавке был всего один табурет; я села на него, а Грант встал, облокотившись о фанерную перегородку.
– Что-то ты рано, – сказал он.
Я посмотрела на часы. Начало четвертого.
– И ты.
– Не спалось, – ответил он. Как и мне, но я ничего не сказала.
– Я тут с одной женщиной познакомилась, – заговорила я и подвинула табурет так, чтобы быть лицом к покупателям, хотя на рынке почти никого не было.
– Да? – сказал Грант. – Кто она?
– Клиентка, – ответила я. – Приходила вчера в магазин. На прошлой неделе я помогла ее сестре. Эта женщина сказала, что муж больше ее не хочет. Ну, понимаешь… – договорить я не сумела.
– Хм… – сказал Грант. Я спиной ощущала его взгляд, но не обернулась. – Задача не из легких. Не забыла, что язык цветов появился в Викторианскую эпоху? О сексе тогда не слишком много говорили.
Об этом я не подумала. Мы молча наблюдали, как рынок заполняется людьми. В любую минуту появится Рената, и следующие несколько часов я смогу думать лишь о чужих свадебных букетах.
– Желание, – наконец проговорил Грант. – Я бы выбрал желание. Точнее не скажешь.
Я не знала, какой цветок обозначает желание.
– А что за цветок?
– Жонкилия, – сказал Грант. – Разновидность нарцисса. Дикорастущий цветок из южных штатов. У меня есть несколько луковиц, но зацветут они только весной.
До весны еще несколько месяцев. Непохоже, что Аннемари будет ждать так долго.
– А другого способа нет?
– Можно ускорить рост луковиц в теплице. Обычно я этого не делаю; эти цветы так прочно ассоциируются с весной, что до конца февраля на них нет спроса. Но можем попробовать, если хочешь.
– И долго это будет?
– Недолго, – ответил он. – Зацветут к середине января.
– Я спрошу, – сказала я. – Спасибо. – Я поднялась и собралась уйти, но Грант коснулся моего плеча. Я обернулась.
– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.
Я вспомнила о цветах, его фотоаппарате и своем справочнике.
– К двум управлюсь.
– Я за тобой заеду.
– Я буду голодная, – сказала я уже на ходу.
Грант рассмеялся:
– Знаю.
Когда я сказала Аннемари, что ее букет будет готов в январе, та была не огорчена, а скорее рада. Январь – прекрасно, сказала она, январь ее более чем устраивает. В праздники вечно суматоха, и месяц пролетит – не заметишь. Она дала мне свой номер телефона, покрепче завязала пояс, запахнув плащ, и вышла из лавки вслед за Бетани, которая уже успела убежать вперед на полквартала. Я сделала ей букет из ранункулюсов.
Грант пришел рано, как и неделю назад. Рената пригласила его в лавку. Он сидел за столом, глядя, как мы работаем, и ел карри с цыпленком из дымящегося пластикового контейнера. Второй, закрытый, стоял рядом. Когда я закончила корзины для стола, Рената сказала, что отпускает меня.
![Генрих Бёлль - Избранное [ Ирландский дневник; Бильярд в половине десятого; Глазами клоуна; Потерянная честь Катарины Блюм.Рассказы]](/uploads/posts/books/121756/121756.jpg)
