Сэмюэль Беккет - Мерфи
Его фигура вызвала столько насмешек у ватаги мальчишек, игравших на дороге в футбол, что они прекратили игру. Долго после того, как ее глаза уже потеряли его из виду, она все еще видела его сквозь увеличительное стекло их пародии.
Он не вернулся ни в тот вечер, ни на следующий, ни на следующий. В понедельник мисс Кэрридж спросила, где он.
— Уехал по делам, — сказала Селия.
Во вторник мисс Кэрридж спросила, когда она ожидает его возвращения.
— Со дня на день, — сказала Селия.
В среду мисс Кэрридж получила новую партию образцов и принесла чай.
— Садитесь, пожалуйста, — сказала Селия.
— С большим удовольствием, — сказала мисс Кэрридж. Возможно, так оно и было. — У вас какие-нибудь неприятности? — сказала мисс Кэрридж, чья отзывчивость не останавливалась ни перед чем, исключая подаяние. — Вам, конечно, лучше знать свои дела, но я слышу, как вы ходите всю вторую половину дня, совсем как старикан, упокой его душу всемогущий Боже, перед тем, как его забрали от нас.
Это поразительное употребление пассивной формы не проистекало из каких-то фаталистических представлений в душе мисс Кэрридж, но из убеждения, которого, по ее понятию, она должна была придерживаться как домовладелица и повторять как можно чаще, что старикан перерезал себе глотку нечаянно.
— О нет, — сказала Селия, — никаких особых неприятностей.
— Ах, что же, у всех у нас свои неприятности, — сказала мисс Кэрридж со вздохом, желая, чтобы ее собственные были не столь сокрушительными.
— Расскажите мне про старика, — сказала Селия.
История, которую могла рассказать мисс Кэрридж, была очень жалостная и нудная. Некоторое оживление внесла в нее ее реконструкция сцены смерти, когда воображение мисс Кэрридж взмыло на крыльях, одолженных ее алчностью.
— Он достает бритву, собираясь побриться, как он это всегда делал, около полудня. — Ложь. Старик брился раз в неделю, и притом ночью, самое последнее, что он делал за день. — Это я знаю точно, потому что нашла на кухонном столе кисточку с выдавленным на нее кремом. — Ложь. — Он идет, чтобы положить тюбик на место, перед тем, как намылиться, идет через всю комнату с бритвой в руке, завинчивая крышку тюбика. Роняет крышку, бросает тюбик на кровать и опускается на пол. Я нашла тюбик на кровати, а крышку под кроватью. — Куча лжи. — Он ползает по полу с открытой бритвой в руке, и вдруг у него начинается приступ нервоза. — Было произнесено по аналогии с «навоза». — Когда он только появился здесь, он сказал мне, что у него в любую минуту может сделаться припадок, в этом году у него уже было два, один во вторник на Масленой неделе, другой — в день ежегодных скачек в Эпсоме. Это вот я знаю. — Все ложь. — Он падает на лицо, под ним бритва, жжжиииггг! — Она подкрепила звукоподражание пантомимой. — Чего еще ждать?
Но Селия не для того натравила мисс Кэрридж на старикана. Вид у нее был довольный, она ждала.
— Что я хочу сказать, — сказала мисс Кэрридж, — и что я сказала следователю, это вот что. Человек не вносит в один день авансом месячную плату за квартиру, а на следующий день кончает с собой. Это неестественно. — Она действительно убедила себя этим доводом. — Так вот, если бы за ним была задолженность, я бы совсем не была уверена!
Селия согласилась, что быть должным мисс Кэрридж за квартиру было бы жутким делом.
— Что сказали на следствии? — сказала Селия.
— Felo-de-se[61], — сказала мисс Кэрридж с гневом и презрением, — и ославили комнату на весь Ислингтон. Бог знает, когда я отделаюсь от этого дурного имени. Felo-de-se! Felo-de- в мягкое место.
Совсем как мистер Келли.
Здесь наконец-то была та лазейка, которой дожидалась Селия. Тот факт, что ее открыла не она, а мисс Кэрридж, придавал тому, что она собиралась предложить, вид чуть ли не благодеяния.
Они с Мерфи перейдут наверх, освободив свою комнату, не вызывавшую никаких зловещих ассоциаций, так что ее можно будет сдать.
— Мое дорогое дитя! — воскликнула мисс Кэрридж и осеклась, ожидая подвоха.
Они готовы платить только за комнату сумму, которую старикан платил за комнату и стол, что получалось на десять шиллингов в месяц меньше, чем они платили в настоящее время, что мисс Кэрридж имела глупость открыть в порыве сентиментальной откровенности. Комната была маловата для двоих, но мистер Мерфи предполагал быть чаще в отлучке, чем прежде, и они были бы рады кое-что сэкономить.
— Ха! — сказала мисс Кэрридж. — Сэкономить? Должна ли я тогда понять, что вы полагаете, будто я буду посылать мистеру Куигли тот же счет и отдавать вам десять монет?
— За вычетом положенных комиссионных, как обычно, — сказала Селия.
— Это в высшей степени оскорбительно, — сказала мисс Кэрридж, ломая голову над тем, как сделать это менее оскорбительным.
— В каком смысле? — сказала Селия. — Мистер Куигли нисколько от этого не пострадает. Вы жертва обстоятельств. Вам нужно жить. Вы делаете одолжение нам, мы делаем одолжение вам.
Объединение с Мерфи притупило профессиональные способности Селии убеждать. Что оживило их сейчас — это не желание преуспеть в переговорах с мисс Кэрридж в том отношении, в котором он потерпел поражение, а неодолимое стремление оказаться в комнате старикана.
— Возможно, это так, — сказала мисс Кэрридж, — но тут дело в принципе, дело в принципе. — Ее лицо приняло выражение глубокой сосредоточенности, почти муки. На то, чтобы примирить принцип подобной трансакции с ее представлением о честности, требовалось немного времени, коротенькая молитва и, возможно, даже медитация.
— Я должна пойти и испросить совета, — сказала она.
После приличного промежутка времени, требуемого для тщательного самоанализа, в течение которого Селия укладывала вещи, мисс Кэрридж вернулась — лицо ее было безмятежно. Оставалось всего одно маленькое дело, которое нужно было урегулировать до того, как мог начаться процесс взаимной помощи, а именно точное значение «комиссионных, как обычно».
— Десять процентов, — сказала Селия.
— Двенадцать с половиной, — сказала мисс Кэрридж.
— Очень хорошо, — сказала Селия. — Я не могу торговаться.
— Я тоже, — сказала мисс Кэрридж.
— Если вы справитесь с теми двумя чемоданами, — сказала Селия, — я смогу справиться с креслом.
— Это все, что у вас есть? — сказала мисс Кэрридж с презрением. Ее раздражало, что Селия принимала как должное божественную снисходительность.
— Все, — сказала Селия.
Комната старика была вполовину меньше, чем их, вполовину ниже, вдвое светлее. Стены и линолеум были такие же. Кровать была крошечная. Мисс Кэрридж не могла себе представить, как они вообще собираются на ней помещаться вдвоем. Когда оно не подогревалось алчностью, воображение мисс Кэрридж было из разряда слабейших.
— Клянусь, не хотела бы я спать в ней вдвоем, — сказала она.
Селия открыла окно.
— Я полагаю, мистер Мерфи будет подолгу бывать в отлучке, — сказала она.
— Ах, что же, — сказала мисс Кэрридж, — у всех у нас свои неприятности.
Селия распаковала свой чемодан, но не трогала чемодана Мерфи. День клонился к вечеру. Она сбросила с себя одежду и села в кресло-качалку. Теперь тишина над головой была другой тишиной, не давящей. Тишиной не безвоздушного пространства, а заполненного, не сделанного вдоха, а неподвижного воздуха. Неба. Она закрыла глаза и в душе пребывала с Мерфи, мистером Келли, клиентами, своими родителями, с другими людьми, с самой собой, когда она была девочкой, малым ребенком, младенцем. В клеточке своей души, щипля паклю своей истории. Потом это кончилось, дни, и места, и вещи, и люди — все раскрутилось и развеялось, она лежала, и у нее не было никакой истории.
Ощущение было необыкновенно приятное. Мерфи не вернулся, чтобы сократить его время.
Порядок, введенный Пенелопой, был подорван, на следующий день и на следующий за следующим это повторилось снова, вновь ее жизнь разматывалась виток за витком, подобно растрепанной бечевке, прежде чем она могла улечься в райской невинности дней, мест, вещей и людей. Мерфи не вернулся, чтобы изгнать ее оттуда.
На следующий день была (если наши расчеты верны) суббота, и мисс Кэрридж объявила, что придут убирать большую комнату и могут также убрать заодно и комнату старикана. Обе они по-прежнему считали и называли комнату наверху комнатой старикана. Пока уборщица будет там возиться, Селия может подождать внизу, в большой комнате.
— Или, если предпочитаете, со мной, на нижнем этаже, — сказала мисс Кэрридж жалким, робким голосом.
— Вы очень добры, — сказала Селия.
— Я очень рада, — сказала мисс Кэрридж.
— Но думаю, мне следовало бы пойти пройтись, — сказала Селия. Она не выходила из дому более двух недель.
— Как вам угодно, — сказала мисс Кэрридж.
