ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН
Безногий продавец кокаина продал ему шесть стеклянных тюбиков ядовитого зелья, и Тито, набнв им карманы, ходил по Парижу, как те дети, которые не раccтаются со своими игрушками и на ночь кладут их себе под подушку Он бродил по самым отдаленным закоулкам Парижа, заходнл на кладбища.
Все волновало и раздражало его. Но в одном отношении наступило некоторое успокоение, чего он сразу и не заметил. Кокаин, который в первое время вызывал страшное возбуждение, ослабил теперь свое влиение, и проходили дни, в течении которых Тито не думал ни о прекрасных ножках Мод, ни о мускусе, которым до одури пахло тело Калантан.
Однако, если иногда он представлял себе Мод в обятиях кого-либо другого, ревность просыпалась в нем, и он возвращался домой.
127
– Кокаина! – говорил ей тогда Тито в порыве страсти. – Кокаина! Ты вовсе не Мод, а Кокаина – яд, без которого я не могу жить. Я бегу от тебя и клянусь никогда больше не возвращаться к тебе, но какая-то сверхестественная сила снова влечет меня к тебе, потому что ты нужна мне так же, как яд, который и убивает и спасает меня.
«Я убегаю от тебя, потому что чувствую на твоем теле отпечатки пальцев других мужчин.
«Я убегаю от тебя, потому что ты не принадлежишь мне безраздельно. Бывают моменты, когда ты нагоняешь на меня ужас, и все же я возвращаюсь к тебе, единственная женщина, которая нравится мне, единственная женщина, которую я могу любить искренне.
А она, сидя на неприбранной постели, слушала с улыбкой беccвязную речь Тито.
А так как руки ее были заняты, ибо Тито прижимал их к губам, то она кончиком ноги старалась поймать головные шпильки, валявшиеся на полу.
Ревность – это такое чувство, в силу которого мужчина, побывав в постели женщины, считает, что только он один имеет на нее право.
Ни один мужчина не хочет согласиться с тем, что это полнейший абсурд.
Всякая благоразумная женщина предоставляет мужчине полную свободу изнывать от ревности, так как инстннкт подсказывает ей, что от этой болезни ничто не излечит его.
И все же однажды Мод сказала Тито:
– Я не богата; как танцовщице, грош мне цена; открыть какую-нибудь торговлю я не могу. Поэтому я обязана принимать те деньги, которые дают мне, и мириться с создавшимися условиеми.
После этого откровенного признания Тито залился слезами, как зонтик после дождя.
При других условиех она предложила бы ему
128
идти спать, но так как они как раз были в кровати, то она сказала:
– Одевайся и пойдем гулять.
Они выбрали для прогулки самые отдаленные окрестности Парижа, но и здесь, как оказалось, Мод была уже не раз в обществе своих кавалеров.
Тито не видел возможности отрешиться от мыслй, что все это ей уж не ново, что всюду она уж бывала и, конечно, всегда не одна.
– Где же она не бывала? Куда только ее не водили? – с отчаянием задавал себе вопрос Тито и мучился все больше и больше. Теперь он не мог бежать к Калантан и искать забвение на удобной тахте: Кокаина была нужна ему, как воздух, иначе без нее он мог помешаться.
– А если бы ты зарабатывала тысячу франков в день, – спросил ее Тито однажды, – тысячу франков за танцы, тогда ты бросила бы всех этих мужчин, которые…
– Платят мне? Понятно! И никому бы больше не принадлежала. Только тебе! Но разве это воз-можно? Ведь это мечты! Ведь ты видишь, Тито, что я танцую, как слон на веревочке.
Тито ответил:
– У меня есть чудный план: вот увидишь!
Так как директор «Текущого момента» был в отпуску, а главный редактор из-за болезни не посещал редакцию, то никто не мог помешать Тито сдать в типографию большую статью с широковещательным заголовком.
В этот вечер «Альгамбра» сделала пятьдесят тысяч сбору, а Мод приветствовали, как говори-
129
лось в «Текущем моменте», точно возродившуюся Терпсихору. Хвалебная статья в распространеннейшей газете Парижа возымела свое действие…
Однако, разочарование было полное: смеялась добродушно настроенная публика, привыкшая и не к таким способам рекламы, смеялись импрессарио, смеялись другие газеты, смеялась и сама Мод.
Только одии человек не смеялся: директор «Текущого момента», который вернулся на другой день в Париж и сейчас же велел позвать Тито – автора статьи.
Тито находился в приемной около кабинета директора, когда раздался троекратный звонок. Не надо было быть знатоком музыки, чтобы понять, какой гнев кипел в душе того, кто так звонил.
Директор зоговорил спокойно, как говорят люди, потрясенные слишком большим горем.
– Вы загубили газету. Вы выставили меня на посмешище перед всей нашей прессой.
Тито стоял с опущенными глазами и скрещенными на груди руками, как опозоренная девушка перед старым отцом.
– Это слишком тяжелый удар, – заговорил после паузы директор. – Я слишком раccтроен, чтобы упрекать или ругаться. Я вам прощаю. Но не попадайтесь мне на глаза ни живой, ни мертвый. Если хотите, дайте мне руку; можете даже обнять меня. Тут у меня есть два билета в Комическую Оперу. Даю их вам от всего сердца. Но больше иичего не могу сделать.
И он беccильно опустился в кресло. Когда же опомнился, Тито Арнауди уже не было в комиате.
130
X.
Прошло то время, когда Тито смеялся.
Но это событие заставило его раccмееться. Он потерял место, но не было сил искать что либо другое; денег хватало на одну только неделю.
Придя в гостиницу, Тито поставил пред собой портрет Мод в совершенно обнаженном виде и погрузился в священное созерцание ее красоты. Когда Кокаина вошла неожиданно в комнату и увидела его в такой позе, то не выдержала, бросилась ему на шею и горько расплакалась.
– Твоя статья по поводу моих танцев принесла хорошие результаты.
– Знаю, – горько усмехнулся Тито.
– Только что у меня было свидание с выдающимся американским импрессарио. Через неделю мы едем в Буэнос-Айрес. Твоя редакцие разрешит тебе проводить меня?
– Разрешит, – ответил он просто.
– Дадут тебе отпуск на шесть месяцев?
– Даже на двенадцать. А какие условия?
– Великолепные.
И она побежала дать приказание горничной, которая иногда грубо отвечала, когда ей говорили Пьерина.
Когда мажордом, Чсаки, доложил, что господин Арнауди (не говорил больше „барин") спрашивает барыню, Калантан не удивилась нисколько. Она очень хорошо знала, что он подвержен более длинным и коротким периодам меланхолии и мизантропии; знала, как изменчиво бывает его настроение и чувствовала, что привели его теперь к ней или привычка, или случай.
131
Однако поведение его показалось ей довольно странным: в его ласках сквозило что-то неискреннее, деланное, а в любовном экстазе он не доходил до обычного самозабвения.
– Твоя комната осталась такой, какой ты покинул ее, – сказала она, лаская его. – Моя любовь тоже ничуть не изменилась.
И в самом деле Тито почувствовал в тот же вечер, что Калантан осталась все той же. На другой день утром он увидел те же обои, ту же мебель, те же картины на стенах и того же величественного Чсаки, который спросил – желает ли „барин" чай по-русски, по-китайски или по-сингалезcки.
– Подайте в комнату барыни.
И Тито прошел в комнату Калантан, которая еще спала, вся скорчившись, как спят маленькие дети.
Потом он медленно оделся и пошел в гостиницу „Наполеон".
– Возвращайся скорее, – сказала Калантан.
– Через полчаса, – ответил Тито.
И действительио, через полчаса автомобиль Калантан доставил Тито обратно с двумя желтыми чемоданами.
Тито проводил беccонные ночи: никакие средства не успокаивали того возбуждение, которое породил кокаин, от которого он не мог отказаться.
В гостинице ему передали письмо от приятеля-монаха, который и за него молился каждый вечер. Кокаина была занята примеркой платья и других принадлежностей туалета.
– Знаешь, Тито, я пополнела! – смеясь, заявила Мод.
– Знаю.
132
И как еще знал он это! Он это предвидел: это первый признак упадка. Вся женская грация, тонкость лииий, гибкость членов, нежность голоса, красота волос, – все это зависит от тех желез, которые так легкомысленно дала себе вырезать Кокаина.
И все же Тито был так влюблен в эту женщину, что готов был ускорить день ее полного перерождение в дурную сторону. „Тогда никто не польстится на нее, – думал он, – и она будет принадлежать только мне! Исполнится моя единственная мечта: я буду ее последиим любовником".
Однажды, когда Калантан вернулась домой, Чсаки доложил ей:
– Барин должен спешно уехать в Италию.
– Оставил письмо?
– Нет, сударыня.
– Ты проводил его на вокзал?
– Нет, сударыня. Только до гостиницы.
– А чемоданы оставил?
– Он взял их с собою. Оставил только некоторые костюмы.
– Хорошо. Можешь идти.
Она сняла с себя шляпу, поставила принесенные цветы в воду, положила вуаль на шкатулку, в которой хранилось,,ее прошлое".
