Александр Жолковский - НРЗБ
Да и о каких жестах, а тем более амурах, могла идти речь, когда своими страхами он довел себя до последней степени омертвения?! Черепаха — череп паха. Вот чем кончаются игры в оптимальный хронометраж и полную непроницаемость. Он вдруг ясно увидел себя в виде заводной черепахи, неподвижно повисшей в пространстве купе, с двумя массивными циферблатами вместо панцыря, громко тикающими, благодаря сдвигу по фазе, в ритм со стуком колес.
Тем временем наступила полная тьма, зато с неожиданной четкостью стали слышны голоса из соседнего купе. Профессор удивился, но подняв глаза, обнаружил, что разделяющая перегородка не достигает потолка, пропуская неясные отсветы и тени. Говорил один и тот же уверенный голос (по-видимому, принадлежавший мужчине в очках), обращенный, судя по вкрадчивой снисходительности интонаций, к женщине (которой могла быть только та самая дама, чем заодно разрешались сомнения относительно фигуры напротив). Речь шла о черепахах.
— «…до трехсот лет и дольше. Можете ли вы поверить, что в этом простом деревянном ящике с нами едет современник Людовика XIV? A между тем, это не отвлеченная возможность, а строго доказуемый факт». — Говоривший выдержал паузу, во время которой профессор пытался понять, почему не подает голоса настоящий владелец черепахи — мальчик. — «Я по крупицам восстановил историю этого замечательного экземпляра. Завершающий штрих в нее будет внесен в той лаборатории, куда я сейчас еду. Но разрешите мне начать с самого начала.
В 1713 году — да-да, тысяча семьсот тринадцатом, — когда Королю-Солнцу исполнилось 75 лет, здоровье его пошатнулось, а с ним и его неутолимый до тех пор elan sexuel, что, разумеется, беспокоило любвеобильного монарха в первую очередь. (Старика вы можете представлять себе в виде той развалины, что едет в соседнем купе.) Придворными врачами были испробованы все известные тогдашней медицине средства, но совершенно безрезультатно, если не считать печальных последствий для самих врачевателей, постепенно заполнивших целый этаж в одной из башен Бастилии. Очередным лейб-медиком был назначен месье Тортю, проведший долгие годы в заморских колониях Франции и хорошо знакомый с обычаями краснокожих. Он рассказал дошедшему до полного отчаяния Луи о магических свойствах ацтекской черепахи, которая почитается дикарями в качестве богини плодородия и мужской силы, и о ритуальном танце ketowachi, раз в год исполняемом воинами племени и завершающемся пожиранием черепашьего супа, приготовленного из панцыря и семенных желез отборных самцов — победителей специальных поединков. Тортю предлагал немедленно послать в Америку, обещая исцеление. Король, которому было нечего терять, поверил. Верил ли сам Тортю, щедро приправивший индейское варево своей выдумкой, неизвестно, но он рассудил, что пока гонцы доберутся до места, пока подойдет время инициационного праздника, пока черепаху привезут в Париж, да пока скажется — или не скажется действие эликсира, его положение при дворе останется неуязвимым, а там жизнь покажет.
Расчет лукавого лейб-медика оправдался. Прошло почти два года, прежде чем королевская черепаха, дар самого Монтецумы VII, прибыла, наконец, в Версаль в сопровождении сына гуронского вождя, облеченного соответствующими полномочиями. Разумеется, подлинная цель посольства была окружена строжайшей секретностью, ибо по законам племени лишь старейшины и посвящаемые воины допускались к таинствам черепашьего культа, да и король не желал излишней огласки. Индеец своей жреческой властью назначил Тортю почетным старейшиной, а Луи — почетным молодым гуроном, после чего все должно было пойти, как по маслу. Однако дело приняло неожиданный оборот. Молодой вождь, пораженный чарами любовницы короля (увы, в последнее время лишь номинальной!), прекрасной Эльвиры де Монпансье, то ли в обмен на ее благосклонность, то ли уже потом, разомлев от непривычных французских утех, проболтался о черепахе. Это бы еще ничего, если бы тайным воздыхателем Эльвиры не был молодой литератор по имени Мари-Франсуа. Чтобы опровергнуть распускаемые недоброжелателями слухи о том, что в нем больше Мари, чем Франсуа, и упрочить свою репутацию отчаянного фрондера, он решил сделаться любовником королевской фаворитки. Спрятавшись по своему обычаю в спальне Эльвиры, он подслушал рассказ гуронского вождя и, когда тот ушел, бросился к ее ногам. Он высмеял басни о чудодейственном тотеме и на пари вызвался подменить его обыкновенной черепахой с парижского рынка по десять су за штуку, если в случае удачи Эльвира согласится принадлежать ему. План был дерзким, но зато обещал одним выстрелом устранить обоих соперников: индейца — путем дискредитации его магических претензий, Луи — путем перекрытия спасительного источника сексуальной энергии. И, last but not least, тем самым наносился сдвоенный удар по основам религии и абсолютизма. Достоинства этого плана, а, возможно, и волшебной черепахи, стали сказываться немедленно: страстная Эльвира, распаленная всем происходящим, не отпускала молодого прожектера до рассвета, так что весь день он проспал, как убитый, и лишь на другое утро приступил к исполнению своего замысла.
Мари-Франсуа явился к гуронскому послу с наскоро сочиненной одой, совершенно завоевал его расположение, стал бывать у него и вскоре без труда подменил черепаху. О результатах этого эксперимента судить трудно. Король, поевши черепашьего супа, вскоре заболел и отошел в лучший мир, не забыв, тем не менее, в последнюю минуту отдать приказ о заключении хитроумного лейб-медика в тюрьму. Однако post hoc non est propter hoc, и вообще неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы не вмешательство юного Вольтера, ибо это был не кто иной, как он, тогда еще не сменивший свое настоящее имя, Мари-Франсуа Аруэ, на псевдоним, который ему суждено было прославить в качестве великого просветителя. Между прочим, его виды на мадемуазель де Монпансье осуществились, но не с той безраздельностью, на какую он претендовал, ибо она продолжала видеться, а затем и обвенчалась с молодым индейцем, решившим в связи с этим навсегда остаться в Старом Свете. Впрочем, после смерти короля интрига с Эльвирой потеряла для Мари-Франсуа программную остроту, и он с облегчением перешел на роль друга дома, установив ровные отношения как с мужем, которого он в дальнейшем вывел в повести «Простодушный», так и с женой, чья пестрая биография послужила материалом для приключений героини «Кандида». Охладел он и к черепахе, которую вскоре подарил своему новому знакомцу Ибрагиму, тоже экзотического происхождения, на сей раз африканского. Безо всяких купюр (в отличие от версии, скормленной доверчивому гурону, так никогда и не узнавшему о подмене) он поведал Ибрагиму о черепахе и ее сверхъестественных атрибутах, в каковые тот, будучи потомком абиссинского негуса, свято уверовал». — Рассказчик остановился, чтобы перевести дух; его попутчица тоже молчала, видимо, потрясенная услышанным.
— «Ну что ж, понятно, — процедил профессор З., — держу пари, что в дальнейшем эта эрогенная черепаха привораживает к Ибрагиму графиню D. из «Арапа Петра Великого» и в конце концов попадает к Пушкину. С ее помощью он утраивает свой донжуанский список и без царапинки выходит из многочисленных дуэлей; но, связанный обетом молчания, суеверный поэт не смеет ни словом о ней обмолвиться. В преображенном виде она все же проникает в его стихи о талисмане и в сюжет «Пиковой дамы». За это индейские боги карают его: жена увлекается Дантесом, а в утро дуэли Пушкин забывает черепаху на ночном столике и, беззащитный, гибнет во цвете лет, не удосужившись передать сыновьям инструкцию по пользованию черепахой и рецепт черепахового супа… Однако надо признать, что даты сходятся, у Пушкина Ибрагим тоже издали знакомится с «Аруэтом», да и модный ныне прием сведения в одном сюжете самых разных современников разработан неплохо. Но, главное, каков напор! Вот уж кто явно не исповедует теорию поездного алиби от жизни! Казалось бы, что́ ему эта черепаха, да и эта дамочка, а jednak! Из несчастной черепахи, полузадохшейся в своем ящике (если она вообще там есть), он легким манием руки извлекает невиданное количество спермы, а я тем временем сижу здесь ни жив, ни мертв и чего доброго действительно превращусь в бесполую игрушку с кончившимся заводом».
Профессор снова прислушался. — «… про Ахилла и черепаху, дорогая моя, это не из «Илиады». Это «Метаморфозы» Овидия, того самого, который написал знаменитое «Искусство любви». История, соответственно, любовная. Боги предрекают Ахиллу раннюю гибель в бою, и мать отсылает его ко двору одного знакомого царя, где он, переодетый в женское платье, скрывается среди его дочерей. Вообразите себе эту гаремную атмосферу, южное солнце, молодые тела…» — Профессор поежился от столь беззастенчивой пошлости, и вместо греческого пляжа ему представилось, как его отдавали в школу. Обучение было в основном раздельное, но были и смешанные классы; мама спросила его, в какой он хочет — где одни мальчики или где мальчики и девочки, и он, очень боявшийся мальчишек, сказал, «Хочу, где одни девочки».
