Виктор Дьяков - МЕНТАЛЬНАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ Сборник: рассказы, повести
В этом деле не только чеченцы, но и прочие кавказцы тоже вносят свою лепту, совершают такие поступки, о котором с восторгом говорит весь Кавказ. Карачаевец, что взорвал дома в Москве, похоронив под развалинами сотни русских – герой Кавказа. Другой карачаевец, который зарезал в Питере русского олимпийского чемпиона – тоже герой. Или армянский старшеклассник за то, что его русская одноклассница посмела отказаться под него лечь ножом вырезал ей глаз, а потом еще изрезал несколько бросившихся ей на помощь русских. Теперь и эта одноглазая не выйдет замуж и не родит детей и те изрезанные, наверняка тоже лишаться здоровья. Да мало ли таких случаев, когда кавказцы в русских городах и поселках ведут себя как госпада, хозяева, что хотят то и делают и ни за что не отвечают. Разве что вот также скрываются на родине. И за это их следует уважать и прятать.
Но убийство бездомного бродяги, да еще представителя такой низкой нации… нет, этот поступок не достоин чеченца, тем более не стоит из-за него пускаться в бега и прятаться. Салман благоразумно умолчал, что и убивал-то фактически не он. Тогда бы его вообще насмешками со свету сжили. Но то, что героем на родине ему никак не стать он уяснил и почти безвылазно сидел дома, скрываясь уже не столько от русского закона, бессильного на Кавказе, сколько от односельчан… Он ждал, когда наконец дядя позвонит и скажет, что опасность миновала и можно вернуться. В ауле ведь он жить не собирался, ему как и многим чеченцам нравилось жить в России, среди русских…
ЧУЖАЯ ПРАВДА
повесть
Август 1992 года. Большая станица в объятиях исходящего от земли мягким теплом голубовато-серого марева. Солнце заметно склонилось на заход и его жар потерял дневную силу, чему в немалой степени способствовали набежавшие к вечеру бледные перистые облачка. Клёкот, стрёкот, кудахтание, гусиный гогот, автомобильно-мотоциклетный гул... лошадиный храп, ржание. Давно уже в станице не видели столько всадников...
А верховые, да разве это?... Увы, не те, совсем не те это казаки, даже сомнение берёт, есть ли вообще родство-то. Не могут даже правнуки так розниться от своих прародителей. А эти... скорее ряженые: солдатские и офицерские фуражки с содранными кокардами, черкески – смех один, как на Никулине в "Кавказской пленнице". Лампасы... кто на офицерские галифе поверх канта пришил, кто так прямо на солдатские дембельские брюки, или обычные сатиновые шаровары пришпандорил. Слава Богу, что джинсы и тренировочные штаны не использовали. Но скачут по центральной станичной улице на неосёдланных, неприглядных колхозных труженицах, многие под "мухой". Пускают рысью... галоп, не говоря уж о намёте, на грани возможного для таких кляч... разгоняют попадающуюся на пути домашнюю птицу, тревожат прохожих и шоферов, красуются перед девками, блажат – как же, возрождение традиций...
Точный возраст рослого, сухощавого мужчины, опирающегося на крепкую палку и шествующего с неспешным достоинством, определить было довольно сложно. Разве что расплывчатое, пожилой, в какой-то степени определяло те границы. С одной стороны, прямая фигура и уверенная посадка головы, острый, не потерявший интереса ко всему творящемуся вокруг взгляд... с другой – морщинистые, в старческих складках лицо, шея, кожа нездорового красновато-медного оттенка. Несомненно, человеку наблюдательному в какой-то степени могли помочь волосы, их состояние, цвет, количество. Но мужчина был в светло-жёлтой летней шляпе и очень коротко подстрижен. Одежда же, в свою очередь, свидетельствовала о том, что он не лишён вкуса: светлые рубашка и брюки, лёгкие туфли – всё подобрано, как и шляпа, по цвету, одно к одному. Даже палка, явно старинной работы, с замысловатой инкрустацией на набалдашнике, соответствовала общему облику. Очевидно, конечно, одно – это идёт представитель местной интеллигенции, причём, скорее всего не номенклатурно-ВеПеШашной выпечки.
По всему, этого интеллигентного вида старика здесь уважали, или в какой-то степени от него зависели. Едва ли не все встречные спешили засвидетельствовать ему своё почтение, и взрослые, и дети, и старики:
- Здравствуйте Николай Степанович... Доброго здоровья... С приездом... Как съездили?... Что там нового?...
Молодым старик лишь кивал, ничего не говоря, только пристально-скептически прожигал взором бутафорское облачение рядящихся в казаков парней. От этого взгляда те терялись, спешили отойти, или отъехать прочь... Так же краснели и смущались встречные девицы-студентки, приехавшие к родителям на каникулы. В стремлении выделиться, отдельные из них пытались щеголять в своей речи твёрдым среднерусским "ге", отличным от местного, южного мягкого (то ли "ге", то ли "хе"). Причина же смущение девушек тоже исходила от их одежды. При встрече со стариком они вдруг начинали жутко стесняться своих чрезмерно смелых для здешнего сельско-провинциального глаза одеяний...
Красуются и девчата: колышут соблазнительными прелестями, парней дразнят, на возмущённых старух и стариков снисходительно поглядывают – вы всю свою жизнь в колхозном навозе задарма проковырялись, а мы не хотим как вы, мы пожить хотим пока молодые... А почему бы и в самом деле... если есть, что показать. Это ж не вечно – юность, красота. Успели девчата отойти к концу каникул от институтских да техникумовских учебных нагрузок, экзаменационных треволнений и чужбинного недоеда, отъелись на обильных родительских хлебах, расцвели согласно возраста. И вот вам... смотрите все, вот мы какие, не хуже всех этих видюшных секс-бомб засушенных, эммануэлей безбёдрых...
Но увидят девушки старика в шляпе, как спотыкнутся, кумачёво заалеют и без того нарумяненые щёчки, друг за дружку прячутся, переминаются высоко оголёнными ногами, втягивают нежные обнажённые животики – неудобно, почему-то именно перед ним стыдно.
- Здравствуйте Николай Степанович!
- Здравствуйте девочки... Катя, Жулина?... Тебя не узнать! Ну, как ты там? Что поступила, учишься знаю, а больше ничего. Всё хотел зайти к твоим, узнать, как там в столице наша лучшая ученица устроилась. Живёшь-то где, надеюсь, не в общежитии... там же, кажется, у вас родственники есть?
С лица серьёзной статной красавицы вот-вот потечёт заграничная косметика, коей она ещё не научилась как следует пользоваться, но намазалась густо в неуёме желания поразить подруг, вчерашних одноклассниц. К старику инстинктивно повернулась вполоборота. Так, видимо, ей казалось, не будет бросаться в глаза слишком глубокий вырез московского пошива сарафана и всё прочее. Но в глазах старика нет присущего пожилым людям осуждения молодости: да в наше время... да разве мы такие были – старость завидует молодости, так было, так будет. Нет, взгляд старика тепло, с пониманием, но без огня, опять же присущего молодости, спокойно скользит по девичим статям, как бы просто констатируя факт качественной работы природы.
- Ой, вы меня извините, Николай Степанович, сама всё собиралась в школу зайти, да как-то... У меня всё хорошо, я у тёти двоюродной живу, и в университете... – несколько ободрённая понимающим и оправдывающим её взглядом старика (какая школа, будто в восемнадцать лет мало других забот, чтобы золотое время тратить), девушка становится менее скованной и охотно рассказывает о своей новой жизни, студенческом житье-бытье.
Ну что ж, теперь всё ясно. Да, сомнений нет, это ни кто другой, как учитель местной школы. Но почему же и старики и старухи, которых он никак учить не мог, тоже при встрече всячески подчёркивают своё почтение? Впрочем, сам он тоже внимателен и предупредителен со старшими, с ровесниками. Им он не просто кивает, а обязательно останавливается, отвечает:
- Добрый вечер... Вам того же... Спасибо... Вчера шести часовым приехал... Ну, что ж, старая номенклатура ещё сильна, делают вид, что нас в упор не видят...
Совсем уж древним старикам и старухам кланяется, снимает шляпу, и здесь постороннему взору открывается, наконец, редкая седая поросль с некрасивыми, неровными проплешинами.
- Как здоровье Антонина Петровна, что у внуков?...
Он, казалось, не просто всех здесь хорошо знал, но чем-то многим необходим. Ведь не просто так с ним доверительно заговаривали прямо на улице, приглашали в гости, просили совета, жаловались, и, несомненно, многие надеялись на какую-то помощь...
Пирамидальные тополя время от времени шелестели, чуть гнулись вершинами. Это безуспешно пытался сдвинуть тёплую воздушную массу более прохладный горный воздух со стороны далёкой, но иногда, в ясный день отчётливо видимой сплошной стены белых облаков, нависавших над незримой отсюда грядой Большого Кавказского Хребта.
