Павел Загребельный - Разгон
- В сорок втором году, когда в Сталинграде шли тяжелейшие бои, в Кызыл-Арвате наши женщины сплели самый большой в мире ковер. Его назвали ковром Победы. А все эти ковры - это ковры веры. Мы не знали, возвратятся ли наши отцы с войны, но верили, что они победят. Туркмены живут тысячи лет на этой земле и будут жить вечно. Смотри, ты нигде не увидишь такого, как здесь.
Старые туркмены, рассевшись между коврами и овечьими шкурами, запускали руки в вытертые кожаные или ковровые мехи, доставали оттуда полные пригоршни старинных украшений, привезенных неведомо откуда. Вытаскивали вслепую, создавалось впечатление, будто они и сами не знают, что в их мехах, - может, пособирали сокровища целых родов и племен, привезли сюда то, что сохранялось тысячелетиями, привезли не для продажи даже, а чтобы показать людям, полюбоваться самим при белом утреннем солнце, среди яркости и кипения красок этого необычного и неповторимого базара.
Карналь хотел что-нибудь купить для Айгюль на память, но она никак не соглашалась. Наконец, после долгих споров, сама выбрала у одного старика среди кучи старых монет, бус, нагрудников, браслетов нечто, мало походившее на украшение. Серебряная трубочка, к ней на серебряных цепочках прикреплено девять серебряных шариков, которые от малейшего движения мелодично звенят. Айгюль взяла две такие трубочки, одну отдала Карналю, другую взяла себе. Карналь протянул старику длинную красную тридцатку, тот кивнул головой в знак того, что денег достаточно. Покупка совершена, но зачем она? Карналь позванивал бубенцами, что малый ребенок, Айгюль спрятала свою трубочку в карман, блеснула на него большими глазами, сказала с необычной серьезностью:
- Если хочешь, сохрани эту вещь. Видишь - там девять шариков. У тебя девять, и у меня тоже девять.
- Это должно что-то означать?
- Что может означать металл, даже если это серебро? Но все зависит от людей.
- А зачем эти бубенчики?
- Их нашивают на одежду маленьким детям. В пустыне легко потеряться. Ветер мгновенно заметает следы и относит человеческий крик. Бывает, что ребенок оказывается по одну сторону бархана, а мать - по другую. Мать не слышит плача ребенка, ребенок не слышит зова матери. Ветер уносит голоса, а пустыня бескрайняя, можно разминуться навеки. Туркмены обречены звать друг друга всю жизнь. У нас нет даже такого слова - "шепот", потому что мы знаем только крик, но и крик теряется на ветру. Лишь такой непрерывный звон может донестись до твоего слуха.
- Ты боишься потеряться, Айгюль? Хочешь, чтобы я тебе позванивал с Украины, а ты мне - из Туркмении? Но ведь я и так обещал вам с мамой писать. Потому что никогда не забуду Капитана Гайли.
- У тебя девять бубенчиков и у меня девять, - не слушая его, продолжала Айгюль. - Когда-нибудь мы еще раз встретимся и сложим эти бубенчики, и мне будет столько лет, сколько серебряных бубенчиков в наших руках.
- Когда же это будет?
- Через четыре года.
- Целая вечность!
Солнце било прямо в лицо Карналю, но он не отворачивался, потому что неожиданно понял, что на маленькую Айгюль нужно смотреть именно при таком ярком солнце. Словно бы впервые увидел ее удлиненные черные глаза и дивно высокую шею, нежную и беззащитную. Почувствовал себя рядом с этой девочкой тоже ребенком, забылось все, что было позади. Может, детство его уже и кончилось, но юность еще не начиналась.
7
Анастасия еще раз взглянула в зеркало и с удовольствием отметила, что у нее длинная и красивая шея. Такая шея прибавляет женщине уверенности. Вспышки радости в черных глазах всякий раз, когда смотришь на себя в зеркало. Самовлюбленность? Почему бы и нет? Каждая женщина должна быть влюбленной в себя. Больше или меньше, в зависимости от обстоятельств. Когда влюбленность не на кого направить, направляют ее на себя.
Соседи по купе тактично вышли в коридор, чтобы дать Анастасии возможность прихорошиться. На полках остались их портфели. Одинаково потертые, одинаково набитые, типичные портфели людей, которые лучшую половину своей жизни убивают в командировках. Анастасия не любила командировок. В чужом городе чувствуешь себя беспомощной, никому не нужной, а это для женщины всего нестерпимее.
В Приднепровске Анастасию никто не встречал. Как и должно было быть. Ведь не запланировано. Не тот уровень. В гостинице "Украина" (кажется, в каждом городе есть гостиница с таким названием) Анастасию встретили без энтузиазма.
- Место в общежитии, - предложила дежурная.
- Не в мужском, надеюсь?
Дежурная шуток не понимала.
- Берете?
- Придется.
До металлургического завода надо было добираться трамваем. Второй номер. Первый, как объяснили Анастасии, шел к вузам, а вузов в Приднепровске больше, чем в столице. Прекрасно! Всегда приятно узнавать что-то тебе неизвестное. Трамвай шел долго-долго. С одной стороны были городские кварталы, с другой - заводы. Задымленные, черные, могучие, километры толстенных трубопроводов, какие-то эстакады, мостовые переходы, причудливые переплетения металлических конструкций, вагоны, движение видимое и скрытое, конец света и рождение света. Впечатления не для молодой нежной женщины дух твой угнетается и возносится, пугаешься огромности и запутанности, в то же время сожалеешь, что до сих пор не знала о существовании этой жизни, с которой ничто не может сравняться, перед которой мельчают не только твои личные заботы, но и все то, что до сих пор ты считала важным и исполненным высокого смысла.
В комитете комсомола металлургического завода удостоверение редакции республиканской молодежной газеты произвело впечатление верительной грамоты. Какие-то девушки бросились разыскивать секретаря, еще одна девчушка добровольно прикомандировалась к Анастасии, заявив, что готова сопровождать ее.
- Собственно, я и не на завод, - сказала Анастасия, - а в связи с приездом к вам академика Карналя.
- Это того знаменитого кибернетика?
Девчушка знала, оказывается, больше, чем сама Анастасия.
- Вы не могли бы сказать хотя бы приблизительно, к кому он должен приехать? - спросила она девчушку.
- Не приблизительно, а точно. К Совинскому. К кому же еще? - Девчушка ни капельки не сомневалась.
- Кто это? Начальник цеха? Главный инженер? Директор?
- Просто Совинский. Никакой не начальник. Да мы его можем вызвать сюда.
- Зачем же? Если можно, я хотела бы пройти к нему. Где он? На заводе?
Девчушка не мигая смотрела на Анастасию, та даже забеспокоилась.
- Почему ты так смотришь? Что случилось?
- Вы живете в столице? И всегда там жили?
- Ну, не совсем. Какое это имеет значение?
- А там что - уже "мини" не носят?
Анастасия засмеялась.
- Кто хочет - носит. А я всегда носила на пол-икры. Мне так нравится. Может, потому, что у меня худые ноги.
- Но ведь вы такая стройная.
- Это, наверное, потому, что любила кататься на лошадях и на коньках. Еще сызмалу.
- На коньках - я тоже.
- У тебя красивые ноги. И "мини" тебе идет. А этот Совинский... Он у вас давно?
- Я не знаю. У нас много людей. Одних комсомольцев две с половиной тысячи. А вы слышали о Совинском?
- Только об академике Карнале.
- Ну, про академика все слышали.
Анастасия мысленно усмехнулась. Все, кроме нее.
Они довольно долго бродили по заводской территории, шли мимо огромных строений цехов, проходили большие и меньшие дворы; в громыханье металла, в грохоте и гудении земли эти две красивые, стройные девушки казались здесь случайными, чужими, но так можно было подумать лишь про Анастасию, которая пробиралась сквозь заводские лабиринты осторожно, с опаской и нерешительностью, а девчушка из комитета комсомола шла впереди с такой уверенностью, будто родилась здесь и не представляла себе иной среды. Наконец дошли. Странное помещение среди гармонически целесообразных строений завода. Высокое, горбатое, некрасивое - не то барак, не то старая котельная или какой-то заброшенный склад. Довольно обшарпанное, так и просится, чтобы его подцепили бульдозером и вытолкнули оттуда, не оставив и следа.
- Здесь, - сказала девчушка.
- Что это? - Анастасия не могла понять, как сохранилось на заводской территории такое допотопное сооружение.
- После освобождения тут была временная ТЭЦ. Днепрогэс был разрушен, энергии завод не имел, поставили временную ТЭЦ. Так и сохранилось это помещение. Теперь тут хозяйничает Совинский. Да вы сами увидите!
Они вошли в длинный свежепобеленный коридор. Напротив входа на белой стене висел лист ватмана, на котором был нарисован длинноногий чернявый парень, несущий под мышками по электронной машине. Анастасия сразу же узнала парня. У него было лицо, не поддающееся шаржированию. Большие глаза, большой нос, полные губы, красиво вылепленный лоб, большая голова. В таком лице художнику ухватиться не за что. Он обречен просто повторять натуру, соответственно увеличивая или уменьшая ее, - вот и все.
