Дуня Смирнова - С мороза
Купечество начала века часто благотворительствовало без всяких на то просьб со стороны общественности. Безусловно, старообрядчество играло в этом процессе не последнюю роль. Но и не единственную. Больше всего это сословие было озабочено установлением того самого социального баланса, которого в России так никто и не увидел и не видит до сих пор.
Этот социальный баланс есть довольно сложное устройство, влияющее на все общество в целом, а не только на собственно объекты благотворения. Отсутствие построенных на деньги российского бизнеса новых университетов, научных институтов, медицинских центров, театров, школ, богаделен вводит в состояние паники и социального пессимизма не только и не столько пролетариат и крестьянство, сколько средний класс. Мы слышим, конечно, что вот там закупили десяток кардиостимуляторов, вот здесь поставили два новых компьютера, кафедре дали два гранта. И все это пять раз показали по телевизору. Ну и что? Все?
Я горячо верю в неуязвимость и непотопляемость наших олигархов. Один А. П. Смоленский, аки Феникс, восставший из пепла и честно глядящий родине в лицо глазами безгрешного моржа, убеждает меня в том, что с олигархами уже ничего такого не может случиться. Но вот с нами, радостно купившими пятилетнюю немецкую машину, перестраивающими родительскую дачу, съездившими в отпуск в Испанию, открывшими один магазинчик и робко присматривающими второй, арендовавшими подвал для ресторанчика, с нами, клерками, мелкими коммерсантами, веб-дизайнерами, издателями, – с нами все обстоит по-другому. Если грянет социальный взрыв, громить будут наши маленькие витрины, а не ваши дворцы из стекла и бетона. И вешать на столбах будут тоже нас.
«Ведомости», 25.04.2003
ЧАСТЬ III
УМНЫЕ И ГЛУПЫЕ
Книжные рецензии для журнала «Афиша»
Предполагается, что это последний роман из цикла про Эраста Фандорина. Очевидно, что это совсем не так. Очередная акунинская выходка, привет «Последнему делу Холмса». Слушайте, как-то скучно все это получается, если начинать с информации. А ну ее к бесу. Лучше поговорим о том, как прекрасен Борис Акунин и за что мы все его любим. За уют. Вот мы сейчас живем в эпоху ремонта. Она, конечно, началась не вчера, но сейчас приобрела все черты стабильности и величия. Еще недавно мы жили во времена стоматологии, мы обустраивали самих себя. Теперь, вместо фарфоровых зубов, ставших родными и удобными, мы вставляем вакуумные окна. И с этой точки зрения Акунин – это евроремонт русской литературы. Категория уюта настолько желанна, так манит, мы все помешались на ней, и если бы не Акунин, нам нечего было бы читать на наших финских диванах.
Еще мы любим Акунина за сочетание блеска и кротости. «Коронация» совершенно блестящий роман, лучший, на мой взгляд, из всей серии. И при этом он смиренен и кроток, как кроток его главный герой (не Фандорин), полный достоинства без гордыни. Дворецкий Зюкин торжественная и обворожительная заурядность. Роман «Коронация», как и его автор, так виртуозно настаивает на собственной заурядности, что совершенно перестает ею быть. А даже как бы и выдающимся становится.
Здравомыслие. Викторианское здравомыслие Акунина и его героев, у которых чудачества благопристойны, а пороки банальны, так одиноко выглядит на наших просторах, что принимает вид экстравагантности и драматизма.
Уютный, скромный, здравомыслящий, остроумный, образованный, профессиональный – все это можно сказать одним словом: буржуазный. Борис Акунин – это русский человек, каким его надеется видеть писатель Максим Соколов через двести лет. А он вот уже тут, с нами.
Проза всегда выдает все главные секреты писателя. Проза Акунина, как любой хороший детектив + мистификация, состоит из сконструированных секретов. Все они прекрасно работают, потому что у самого писателя Акунина-Чхартишвили секретов нет. Или есть, но только один: он очень хороший человек. Достойный, спокойный, умный, буржуазный. На таких мир держится. Столп общества.
Юз Алешковский. Карусель, кенгуру и ру-ру. – «Вагриус», МоскваБыло интересно сейчас прочесть старые вещи Алешковского, чтобы посмотреть, что от них осталось. В меню планировалось: узнавание, увлечение, разочарование, жалость. Прямо в ходе чтения меню пришлось совершенно изменить.
Очень многие подпольные книжки советского периода сейчас читаются с трудом, а то и с болью. Не только из-за слишком большого места, отведенного государству в тайных думах авторов, не только из-за пафоса и пыла, не только из-за придания литературе вселенского статуса. Не только и не столько из-за всего этого, сколько из-за юмора. Как известно, в эмиграции сложнее всего пережить непонимание юмора, укорененного на воспоминаниях нации, к которой ты не принадлежишь. В этом смысле нынешняя Россия для советской и антисоветской литературы оказалась некоторым образом эмиграцией: они шутят, а нам не смешно. Болезненно не смешно стало читать Вен. Ерофеева: все эти «глаза моего народа» столько раз цитировались, переиначивались, что сейчас кажутся скорее принадлежностью журнала «Столица» 1997 года, нежели поэмы «Москва-Петушки». Это, кстати, типичный пример – журналистика обесценила многие остроты того времени тем, что доказала их изначально журналистскую природу, лишь по случайности получившую пропуск в литературу. Алешковского, как оказалось, читать не только можно, но и самое время.
Потому что там есть изумительные характеры, очень чистая и простая интрига, не шутки юмора и даже не остроты, а подлинное и вполне внеполитическое, народное веселье. Проза Алешковского излучает очень сильное обаяние хорошего, крепкого и доброго человека. Мысли, которые этот человек высказывает, как правило, очень просты. Но ведь дело в том, что на то он и хороший человек. Сложные мысли, по моему глубокому убеждению, а также, кажется, и по убеждению писателя Алешковского, высказывают обычно не очень хорошие люди. А хорошие люди предпочитают говорить какую-нибудь банальность: вести себя в жизни надо хорошо; лучше быть приличным человеком, а не мерзавцем; жизнь довольно справедлива, да и Бог довольно милостив; бить детей нехорошо; писать лучше в унитаз, а пить – с закуской. Что-нибудь в этом роде.
Парадокс нынешней художественной эпохи в том и состоит, что эти простые хорошие вещи говорить как-то не принято, да и некому. Поэтому если их все-таки кто-то произносит, то выглядят они необычайно экстравагантно. Алешковский-писатель прекрасно понимает это и сдабривает свое повествование заведомо эпатирующим матом, невероятными, почти сорокинскими по абсурду приключениями человека-кенгуру, гоголевской трагикомической фантасмагорией. То есть всячески усиливает экстравагантность внешнюю, оставляя банальности всю ее метафизику, прописной истине – незамутненность, а простоте – невыразимость и сложность.
Читая Алешковского, получаешь совершенно физическое удовольствие, такое же простое и неотменяемое, как рюмка водки под хрустящий груздь. Хороший писатель, мне очень нравится.
Сергей Ануфриев, Павел Пепперштейн. Мифогенная любовь каст. – «Ad Marginem», Москва«Радуйтесь, православные христиане, к вам идет Дед Мороз!» Так называлась знаменитая картина художника Константина Звездочетова, в начале Перестройки воспроизведенная во всех западных публикациях о русском неофициальном искусстве. Если к Деду Морозу и христианам добавить еще партбилет и войну с фашистами, получится «Мифогенная любовь каст». То есть сам-то роман не получится, но основные его ингредиенты будут налицо.
Роман не получится потому, что нельзя повторить чужой бред. А это действительно бред, настоящий, густой, временами смешной, но в основном утомительный. Соц-арт и русские сказки – единственные осмысленные его элементы. Много мата и фекалий, которым авторы радуются как дети. Это вот если из Сорокина изъять какие бы то ни было идеи, а все остальное оставить.
Понятно, что два милых, интеллигентных, образованных человека нажрались какой-то дряни и записали все, что им довелось увидеть. Тоже, кстати, дело. Всяко лучше, чем просто блевать по углам. В какой-то момент становится даже интересно, что за вещества они употребляли. Вообще в медицинском смысле книга чрезвычайно поучительная. Но возникает один вопрос. Как они умудрились ее издать? Для того чтобы прийти с этим трудом в издательство, на полном серьезе подписать договор, вычитать верстку, утвердить макет и т. д., и писатели, и издатели должны были пребывать в том же состоянии, в каком роман создавался. В состоянии глубокого психиатрического штопора.
Книга предназначена для широкого круга читателей, находящихся без сознания.
Мария Арбатова. По дороге к себе. Пьесы. – «Подкова», МоскваОдин раз я видела Марию Арбатову по телевизору. 1де-то с месяц назад шла какая-то идиотская передача, посвященная отношениям в семье. Невыносимо духовная ведущая произнесла что-то в таком роде: «Знаете ли, Мария, статистика утверждает, что женщины гораздо чаще являются инициаторами развода, чем мужчины. Не кажется ли вам, что это доказывает, что женщины гораздо больше страдают в браке?» На что Арбатова совершенно невозмутимо ответила, что нет, ей так не кажется. Ей кажется, что женщины просто с гораздо большей легкостью собирают все необходимые для развода официальные бумажки и с большей легкостью стоят в очередях в инстанции. Дальше все продолжалось по той же схеме. Ведущая спрашивала что-нибудь необыкновенно печальное и многозначительное, а Арбатова отвечала со всем возможным здравомыслием. Этот абсурд продолжался где-то с полчаса, набирая обороты. К концу эфира было полное впечатление, что ведущая вот-вот спросит: «Не кажется ли вам, Мария, что Солнце все-таки гораздо меньше Земли и на самом деле вокруг нее вращается, а не наоборот?» А Арбатова ответит: «Нет, мне так не кажется».
