Фабио Воло - Моё большое маленькое Я
Мои отношения с отцом складывались трудно еще и потому, что я никогда не мог пожаловаться ему на свою жизнь. Разве можно расти и мужать, если ты никому не можешь пожаловаться? Любой начавшийся спор он пресекал одной и той же фразой: «Я стараюсь, чтобы у вас было все, что нужно, каждый день гну спину ради вас».
Что я мог сказать ему в ответ?
Этими словами он постоянно напоминал мне, что виной его несчастий, тяжких мук и лишений были я и моя сестра. Словно только ради нас он влачил такую тяжелую и печальную жизнь.
Поэтому мы все время чувствовали себя в долгу перед ним. Маддалена и сейчас еще живет с моим отцом, старается отплатить ему добром за его заботу о нас. Я же сбежал из дому, потому что не мог больше переносить этот моральный шантаж, прикрывавшийся словами о благодарности, признательности и самопожертвовании.
Наши с отцом отношения навели меня на мысль, что моя любовь бессильна, бесплодна и фактически бесполезна, потому что все, что я делал для него, не могло облегчить его страданий.
Я довольно часто ссорился с ним, так как на самом деле мы никогда не были по-настоящему близкими людьми, даже когда я был совсем маленьким.
Мой отец, конечно, не относился к тому типу людей, которые умеют проявлять нежность.
Я хотел уйти, и наконец ушел, из дому также из-за отцовского склада ума, который вечно мешал ему насладиться минутой душевного покоя и превратил его, не в старом еще возрасте, в разуверившегося во всем человека, разбитого жизнью и работой. Ему все не нравилось, но и защищать ему было почти нечего.
На самом деле мой отец всегда был олицетворением «пессимизма и досады». Его состояние можно определить одним словом «Бди!». Что-то вроде крайнего пессимизма накануне всеобщей катастрофы.
— Папа, я поеду покататься на велосипеде…
— Осторожней, смотри не попади под машину!
— Папа, я на выходные пойду в горы…
— Смотри, в горах опасно, на прошлой неделе погибли два человека!
— Ты не дашь мне дрель, мне надо повесить люстру?
— Будь внимательней, смотри, чтобы тебя не ударило током. И с лестницей будь поосторожней, с нее легко упасть. Стоит только на секунду отвлечься.
Что бы я ему ни сказал, он тотчас же отыскивал вероятность плохого исхода и дюжину причин для беспокойства.
Иногда мне даже казалось, что он ждал, когда случится какое-нибудь мелкое происшествие, подтверждающее его теорию, чтобы и дальше жить в своем мире ожидания катастроф и добровольного отказа от любого действия.
И если действительно что-то не получалось, он ворчал: «А я ведь предупреждал? А потом еще говорят, что я пессимист. Никакой я не пессимист, а реалист».
Сколько глупых страхов поселилось во мне по его вине. Даже не сознавая этого, он годами вводил в меня огромные дозы парализующей сыворотки.
Недавно, сидя за столом над традиционной тарелкой супа, он высказался по поводу Федерико: «Если бы он сидел дома, то ничего не случилось бы. Человек, который как сумасшедший мотается туда-сюда, в конце концов добьется своего…»
Мне от этих слов стало плохо. Они глубоко ранили меня одним только своим смыслом. Я встал из-за стола и вышел, не сказав ни слова. Я не стал ничего говорить отцу, потому что понимал, что все это будет бессмысленно. Мне хотелось вместе с рвотой выплеснуть ему на грудь накопившееся во мне бешенство. Я был вне себя.
Я сел в машину и поехал кружить по городу. Я думал о том, что же случилось с тем человеком, которого я сильно любил в детстве. Я не хотел, чтобы моя жизнь закончилась так же, как и его, но чувствовал, что я качусь по той же дорожке, так же упорно закрываю глаза на многие вещи, делаю вид, что ничего не происходит, и стараюсь ни о чем не думать. Есть один анекдот про аиста, которой должен доставить свой груз по указанному в заказе адресу. Но оказалось, что вместо новорожденного в простыню завернули старика. Старик смотрит, смотрит на аиста и говорит ему: «Ну что, черт возьми, пора признать свою ошибку: ты летишь не в ту сторону».
Со мной случилось то же самое: я делал вид, что ничего не происходит, лишь бы не признавать своих ошибок.
Я бы с облегчением расплакался, но я уже давным-давно перестал плакать. Я разучился это делать. Смятение, овладевшее мной после смерти матери, иссушило мои слезы.
Я вернулся домой, прошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало.
— Кто ты? Кто я? Когда я умру? Кто я такой? Какое у меня лицо? Тело? Руки? Голос? Что такое человек, из чего он состоит? Из того, чему он научился? Из музыки, которую он слушал? Из слез, которые он пролил? Из ласки, которую он дарил или получал в ответ? Из поцелуев? Из скольких вещей состоит человек? Сколько в нем мыслей? Неужели все это исчезнет? И куда это уйдет? Во что превратится? И что останется?
Я смотрел на себя в зеркало и понемногу стал ощущать, как во мне нарастает волна ярости. Это была ярость, которую я всегда старался подавлять в себе и держать под контролем. Впервые в тот вечер я потерял над ней контроль. Я начал кричать: «Мне плооохоооо! Хватит, хватит, хватит, хватит, хватит!»
Казалось, что меня захлестнула неведомая сила: я начал разбрасывать все подряд. Сначала в ванной я сбросил на пол мыльницу, зубную пасту, всякие флаконы, потом выскочил в комнату. Опрокинул письменный стол и подставку под плеер, сбросил книги с полок, разбросал диванные подушки и все, что было на кухонном столе. Я кричал и ломал все, что попадало мне под руку. Потом рухнул на пол. Я кричал, но так и не смог заплакать.
Я тяжело и часто дышал. Я задыхался.
Я помню, что был страшно зол. Я злился на жизнь. Я ее ненавидел. Я злился, потому что знал, что я жалкий трус. Я злился, потому что душа моя была мертва. Не Федерико, а я был покойником.
— Федерико, где ты, черт возьми?
— Мама, куда ты пропала?
Я ненавидел и ее за то, что она уже давно оставила меня одного. Я ненавидел Бога, я ненавидел своего отца.
Мне было плохо, потому что я понимал, что смерть может наступить в любой момент. Мне было плохо, потому что я боялся того, что мне плохо.
Понемногу я успокоился и остался лежать на полу, устремив глаза в потолок. За все те годы, что я прожил в этом доме, я ни разу на него не посмотрел. Я разглядывал только потолок над своей постелью в спальне. Я думал о Федерико и представлял, что он здесь, рядом, и, как всегда, подтрунивает надо мной. Он, видно, вволю насмеялся, глядя, как я крушил все вокруг.
— Ты здесь? Если ты здесь, то дай мне знак, звуком или голосом, или передвинь что-нибудь в комнате, ну сделай же что-нибудь…
Я огляделся по сторонам, чтобы посмотреть, не видны ли следы его присутствия. Я до сих пор невольно улыбаюсь, когда вспоминаю себя в те минуты. Я сотню раз просил его дать знак, что-то сдвинуть, подать голос, погасить свет. Часто, когда я оставался один, я просил его представить мне доказательства его присутствия, обещая, что я никому не скажу об этом, но в глубине души я боялся, что он на самом деле исполнит мою просьбу. В конце концов я убеждал себя, что он не подавал знака, чтобы не напугать меня, зная, что я не готов вынести такое сильное переживание.
В нашем воображении часто возникают образы близких нам людей, которых больше нет с нами. Например, всякий раз, когда происходит что-то хорошее, мы думаем, что это они помогли нам. Я всегда так вспоминал о своей маме. Ты чудом избежал аварии? Конечно, это ее заслуга в том, что ты спасся. Нашелся дом, о котором давно мечтал? Подвернулась интересная работа? Выпала удача? Всегда это их заслуга и их помощь. Оттуда.
Я поднялся и начал подбирать вещи, раскиданные по квартире. Наводя порядок на письменном столе, я нашел квитанцию от ювелира. «Кулон для Софи».
Я вспомнил день, когда мы его заказали. Я положил квитанцию в ящик и пошел спать. Я был совсем без сил, но заснул все-таки не сразу.
10 Все говорило мне об одном и том же
На следующее утро я не пошел на работу. Все знали о моей дружбе с Федерико, и никто не сказал мне ни слова. Не отрицаю, что я этим в какой-то мере воспользовался.
Идите-ка вы все к чертовой матери, решил я.
Я прошелся по городу и встретил Пьетро. Мы давно не виделись. Пьетро мой старый приятель. Еще со средней школы, как и Федерико, но он был не из нашего класса. Мы учились в «А», а он в «Е».
Я поговорил с ним о Федерико, мы вспомнили забавные истории и наши совместные проделки. В конце воспоминаний нас, казалось, утешило то, что Федерико никогда не отворачивался от радостей жизни, в том числе и от материальных удовольствий. Он всегда жил напряженной, бурной жизнью, будто бессознательно предугадал, что умрет молодым.
В тот день Пьетро рассказал мне, что он оставил работу в коммуне и сейчас руководил кинологическим центром, занимаясь дрессировкой собак. И он тоже бросил все, чтобы воплотить свою мечту.
— Мне стало невыносимо каждый день являться в офис только ради своего оклада. Я жил под диктатом зарплаты.
