Леена Крун - В одежде человека. Сфинкс или робот
Он умоляюще смотрел на друга. Пеликан смотрел на море и молчал.
— Я привыкну есть сырую рыбу, не такая уж она и противная на вкус, — добавил Эмиль, но уже с меньшей уверенностью. — На юге море, наверное, всегда теплое. Здорово было бы поиграть на мелководье, когда встает солнце.
Голос Эмиля становился все тише и тише. Стало слышно, как плещутся волны и как кричат чайки, парившие над морем.
Пеликан покачал головой, и кудрявые перья на макушке закачались в такт.
— Как птица и как человек говорю тебе: не выйдет. Никто не знает этого лучше меня. Я попробовал стать человеком, не получилось. Теперь я попытаюсь снова стать птицей, но не уверен, что смогу. Мне придется так много всего забыть. Вы, люди, говорите, что у каждого свой крест. Мой крест — птичий, и я должен быть птицей. А твой крест — быть человеком, так будь им!
Было холодно, но Эмиль все равно снял ботинки. Они пошли вдоль берега, оставляя на мокром песке две цепочки следов: лап пеликана и босых ног мальчика. Жаль только, что набежавшая волна их смывала.
— Человек не может жить без одежды и обуви, без книг, картин и иллюзий. Ему нужно общение и тепло. Ему нужны магазины, кинотеатры и университеты. Ему нужны врачи и священники. Здесь ничего этого нет. Только соленая вода, воздух, песок и камни. Так уж устроен человек. Он такой непредсказуемый, что меня порой охватывает ужас. Но я больше не завидую ему, нет. Я оставляю человеку «Волшебную флейту», потому что знаю: ему она гораздо нужнее.
Ветер взъерошил волосы Эмиля и перья на голове пеликана. Он указал на море, на едва заметный вдалеке берег.
— Я полечу туда, — сказал он. — Где-то там живет моя семья. А тебе пора возвращаться.
— В город?
Этот вопрос был лишним. Эмиль оглянулся назад и посмотрел туда, откуда они пришли. Где-то там возвышались башни его города, тянулись вверх трубы заводов. Их не было видно, но небо в той стороне всегда было дымным, словно в серых тучах.
— А ты будешь здесь в следующее воскресенье, если я приду тебя навестить?
— В следующее воскресенье и следующим летом ты придешь сюда вместе с Эльзой. Вы возьмете с собой плед, корзину с продуктами и бинокль. Вы будете пить кофе и лимонад, плавать наперегонки в море и наблюдать в бинокль за птицами.
— И тогда мы увидим тебя, да? — перебил его Эмиль.
— Вполне возможно, что вы увидите и меня, если мы все еще будем здесь. Увидите вместе с моей семьей, моими друзьями, моей стаей.
— Но откуда я узнаю, что это ты? Ведь все пеликаны очень похожи друг на друга.
— Я подам тебе знак.
— Какой?
Пеликан поднял голову и издал глухой хрипящий звук.
— Но разве не так кричат все пеликаны? — Эмиль чуть не заплакал. — Как я узнаю, что это именно ты?
— Да, я похож на других пеликанов, а другие пеликаны похожи на меня. Прости, но это все, что я могу тебе сказать.
— Понимаю, — вздохнул Эмиль, хотя ничего не понял. Помолчав, он сказал: — Но ты ведь все равно не такой, как другие. Ты носил костюм, жил в городе. Ты умеешь читать и писать, даже поднимать шляпу, когда здороваешься. Ты пел в опере, изучал науки, знаешь, что такое теория эволюции и органическая химия.
— Мне придется все забыть.
— Даже буквы?
— Даже буквы.
— Значит, я зря тебя учил? — мрачно проговорил Эмиль.
Пеликан похлопал его крылом по плечу.
— Ну и что, что зря. Ведь нам было весело вместе. Тем более, я ведь их все-таки выучил.
— Но теперь ты хочешь все забыть.
— Я должен. Иначе я не смогу быть птицей. Мне надо забыть куда более сложные вещи, например, то, что на свете есть смерть. Я должен снова стать бессмертным.
— Я не понимаю.
— Животное бессмертно, потому что оно не знает, что умрет. Только человек смертен. Я снова стану птицей, и у меня начнется новая бесконечная жизнь. А та жизнь, которую я прожил в городе вместе с тобой, моя человеческая жизнь, закончится.
— Навсегда?
— Навсегда. Даже если я когда-нибудь вернусь, это буду уже не я, понимаешь? Тот, кто возвращается, всегда другой, не такой, каким он был раньше, до ухода.
Но Эмиль думал о другом:
— И меня ты тоже забудешь, да?
— Да.
— А вот я тебя никогда не забуду.
— Ты — человек, и твоя задача — помнить. Человек, которым я был, умрет, а мертвые забывают обо всем. И буквы, и целую жизнь. Но ведь жизнь от этого не становится бессмысленной.
— Нет, становится, — грустно сказал Эмиль.
— Ну, уж если все бессмысленно, то нет смысла и грустить об этом. Ну-ка, улыбнись! — приказал пеликан.
Но Эмиль не мог поднять глаз и только разгребал ногой песок. Тогда пеликан снова повторил:
— А ну-ка, улыбнись! — произнес он так строго, что Эмиль не мог не подчиниться.
— Я должен лететь, — сказал пеликан. — Да и тебе пора возвращаться.
— До свидания, — с трудом произнес Эмиль. Он и не предполагал, что расставание может быть таким тяжелым.
— Прощай, — поправил пеликан.
Он поднялся в воздух, изредка взмахивая крыльями. Издалека, из прибрежных зарослей, навстречу ему поднялась белая стая, шумя и хлопая крыльями. Радость предстоящей встречи придала пеликану сил, и через секунду он исчез из виду, окруженный своими.
Где он теперь? Который из них? Может быть, вон тот, что скользит над поверхностью воды, пытаясь выловить рыбу длинным клювом? Или тот, что спокойно кружит над водой, любуясь своим отражением? Или этот, с воодушевлением перебирающий перья на шее у другой птицы? Мальчик уже не знал, кто из них его друг, и понял, что больше никогда не узнает.
Эмиль нашел свои ботинки и, продираясь сквозь заросли высокой травы, выбрался на дорогу, ведущую в город.
Но вдруг позади Эмиля раздался крик, заставивший его замереть на месте. Хриплый гортанный звук, исходивший из самой глубины сердца. Злость из-за утраченных возможностей. Плач по человеческой жизни, цена которой оказалась невероятно высока. Отчаяние всех тех, кто любит, но кого разлучило время или минутный страх, обстоятельства или воля случая. Эмиль оглянулся, но берег был пуст. Стая пеликанов улетела, а солнце скрылось в облаках. Холодный, пронизывающий ветер старался забраться Эмилю под одежду.
Люди в городе уже зажгли в своих домах огни, гоня прочь приближающийся вечер. Они сидели вокруг стола и делились друг с другом теплом и нежностью, перед тем как ночь и сон вновь разлучат их.
Мальчик ускорил шаги. Как животные с наступлением темноты спешат в свои норы, так и он теперь торопился в город.
Леена Крун
Сфинкс или робот
Глава первая. Страшный суп
— Лидия! — спросил папа. — Ты это читала? Папа показал статью в утренней газете — на самом видном месте, на первой полосе.
— Что это?
— Это от Института охраны здоровья. Прочти-ка.
Лидия прочла:
Уважаемые граждане! Будьте осторожны, готовя горячие первые блюда, каши и напитки. Старайтесь не мешать их слишком сильно, слишком долго, в одном темпе или в одном направлении. Ради вашей же безопасности не остужайте пищу помешиванием — пусть остывает самостоятельно. Помешивание, правда, в редких случаях, может привести к изменению турбулентного течения, т. е. к т. н. сингуляризации.
Месить тесто также следует с осторожностью. Если вам кажется, что в результате помешивания в посуде возникло постороннее движение, необходимо отодвинуть ее как можно дальше и отвести взгляд. Слишком пристальное разглядывание турбулентного течения увеличивает опасность. В особо серьезных случаях возможно исчезновение в возникшей воронке неосторожных помешивающих. На данный момент неизвестно никаких средств возвращения исчезнувших в связи с сингуляризацией.
Граждане! Сохраняйте спокойствие и бдительность как у себя на кухне, так и в местах общественного питания.
— Что это такое? — удивилась Лидия.
— Это очень важное предупреждение. С людьми стали происходить серьезные несчастья, — объяснил папа. — Вот, например, как с дядей Кауто.
— А что с ним стряслось?
— А ты разве не знаешь? Это случилось прошлой весной, за обедом. Тетя налила ему очень горячего супу. Дядя Кауто страшно хотел есть, поэтому в нетерпении стал помешивать в тарелке ложкой, чтобы побыстрее остыло.
— Ну и все так делают, — заметила Лидия.
— Но, к счастью, не со всеми происходит то, что с дядей Кауто, — продолжал папа. — Тетя услышала из кухни странные звуки и пошла посмотреть, в чем дело. Оказалось, в дядиной тарелке возникла воронка, вроде той, что бывает в раковине, когда вынешь пробку. Дядя Кауто перестал мешать суп, но воронка не исчезала — наоборот, расширялась, росла и бурлила, как штормовое море. Тарелки уже не было видно.
