Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний
— Братцы мои, ну открывайте, что ли! Я ничегошеньки вам не сделаю… Вот, клянусь!
Зоя ладошкой закрыла мне рот, показывая, что надо молчать.
Но я уже понимал, что отмолчаться не удастся. Они разозлятся и вышибут дверь. Да враги бы с нами не чикались, не называли братцами…
Отклоняясь от руки Зои, я крикнул в сторону двери:
— А ты кто?
— Охотник, — такой был ответ.
— А зачем тебе открывать?
— Хочу поговорить.
— С кем? — спросил я, вылезая из-за печки, приближаясь к дверям.
Зоя поднялась вслед за мной, я почувствовал, как она прижимается к моей спине.
— С вами, с вами, — сказали добродушно за дверью. — Между прочим, я один, а про вас я знаю. — И после некоторого молчания: — От Глотыча я. Понятно?
Я повернулся к Зое, чтобы спросить, но она сама, прильнув к моему уху, зашептала, от ее губ стало горячо:
— Все равно не открывай… Кто бы ни был… Прошу!
— Мы вас боимся, — сказал я прямо в дверь. Зоя прижималась ко мне еще сильней, я чувствовал кожей, как она дрожит. — Если вы охотник, как говорите, идите в другое зимовье.
За дверью кашлянули. С минуту помолчали.
— В общем-то, как хотите… Но я, и правда, пришел вам помочь.
— А зачем нам помогать? — подала вдруг голос Зоя.
Я не ожидал, что она себя выдаст. Одно дело — мужик в зимовье, другое — женщина. Это было неосмотрительно, даже опасно. Но Зою, как говорят, понесло. Она злобно вопрошала, обращаясь к дверям:
— Мы просили о помощи?
За дверью снова кашлянули.
— Барышня, извините… Но вас ищут!
— Ну и что? Пусть ищут! — отвечала Зоя с вызовом. Однако при этом она прижималась ко мне. Слово «барышня» ее не смягчило. А я опять подумал, что бандюги да энкаведешники так не разговаривают и слово «барышня» уж точно не употребляют. Тут что-то не так.
Голос за дверью добавил:
— Глотыч просил вам помочь — вот и все. Не хотите как хотите. — И после паузы: — Я тут еще посижу на крылечке. А вы подумайте. Вам жить-то…
Мы с Зоей присели на лавку под оконцем и стали думать. За оконцем, хоть и малость просветлело, ничего, кроме буро-зеленой хвои елок, не видать. Но стало различимым Зоино лицо, оно было белей печки.
Я тихо спросил:
— Может, откроем?
Зоя промолчала, что могло означать и согласие.
— Он же к нам пришел от Глотыча, — продолжал я убеждать. Не только ее, но и самого себя. — И потом… Мне кажется, он неопасный… Да?
Зоя смотрела на дверь. Я подумал, что сейчас я верил ей больше, чем себе.
— Тогда что? Тогда открываем?
Зоя поцеловала меня в губы, решив на всякий случай проститься. Не до конца, значит, верила, что беды не будет. Но шагнула к дверям и решительно отодвинула засов.
— Входите! — крикнула и снова села, глядя не мигая на дверь.
И я повторил вслед за ней с такой же интонацией:
— Мы открыты! Открыты!
Чужие ноги застучали по нашему крыльцу, наискось со скрипом отворилась убогая дверца, и на пороге встал, чуть пригибаясь, человек с бородой.
Нет, бороду мы разглядели потом. Сперва увидели темную согнутую фигуру в проеме дверцы и почему-то сапоги. Потом стали видны борода и зимняя ушанка… Это летом-то! Лицо в сумраке зимовья показалось нам старообразным. Уже потом, на улице, смогли разглядеть, что гость никак не стар, скорей даже молод. Голубые на выкате глаза и чуть подмороженные, с краснотой щеки, частью скрытые той же бородой. А когда, войдя в помещение, мужик снял шапку, обнаружилась густая, чуть курчавая шевелюра.
Мы продолжали сидеть. Наверное, нам казалось, что так безопаснее.
Потом-то я понял, что опасность является вовсе не так, а куда прозаичней… Но страшней.
А человек, сразу загромоздив собой пространство избушки, продолжал стоять, молча вглядываясь в нас сверху вниз. Медленно опустился на пол и расположился напротив нас, опершись спиной о печку. Мне даже почудилось, что печка чуть подвинулась назад.
— Вот, — заключил удовлетворенно, — вы и есть.
— Кто мы? — спросила Зоя, не вызывающе, но излишне резко. Я понял, что она еще трусит. И бородач это понял.
Спокойно произнес:
— Вы — это вы… Такими вас и представлял.
И снова нас разглядывал. Впрочем, недолго.
— Вас ищут, братцы. Пока ищут в деревне. Но шарили уже вдоль путей… И сюда доберутся… Завтра… Но могут и сегодня…
Он обвел глазами наше жилище, видимо, оценив про себя порядок, который мы тут навели.
— Здесь оно, конечно… крыша, все такое… Но вам тикать надо!
— А вы… Как вы нас нашли? — поинтересовалась Зоя, смягчив тон.
Он ухмыльнулся: вопрос был детский.
— Про вас уже объявление дали… Сбежали опасные преступники, за поимку награда там, прочее. Смекнул, где этих опасных преступников искать… Нашел…
— Вы, правда, охотник? — спросил я, чтобы переменить тему. О преступниках при Зое говорить не хотелось. Чего зазря трепать нервы? Она и так в ужасе, что придется возвращаться в вагончик.
Бородач оживился.
— Охотник… Но особенный. Я за камешками охочусь. Меня тут каждая собака знает.
Я вдруг вспомнил, как однажды одна из Кать рассказывала про какого-то местного старателя: в одиночку по горам бродит, самоцветы ищет, а зовут его Васька-серьга… Катя, что помоложе, определила: чудик. А старшая не согласилась и поправила на свой лад: чудотворный — вот он какой!
Я ничего тогда из этого разговора не разобрал, но история запомнилась. Я спросил:
— Васька-серьга?
Он усмехнулся, неторопливо наклонил вправо голову, стала видна огромная серебряная серьга кольцом в левом ухе.
— И так зовут, и по-другому… Васька-хитник — во как!
— Хищник?
— Ну да. По здешнему-то — хитник.
— А вы, правда… хищник? — спросила Зоя.
Гость как бы мельком, однако зацепился взглядом за Зою, покачал головой.
— В одиночку побродишь — озвереешь, это правда. Но среди зверья-то безопасней, барышня, чем среди этих… человекоподобных… Какие вас ищут!
Он еще раз окинул взором жилье и предложил пойти на волю. Тут хоть и не дует, но на воле просторней… Да и видней.
Я тогда не понял, что он хотел видеть. Однако мы вышли. Погода была сумеречная, но теплая, как перед дождем. Мы вскипятили на костре чай с брусничными листьями, а гость достал из брезентовой дорожной сумки хлеб, яйца, огурцы, а из обрывка вафельного полотенца извлек кусок оленины. Острым самодельным ножом с деревянной резной ручкой ловко накромсал ломтями розовое мясо. Тут мы еще заметили, что пальцы рук у него сплошь украшены серебряными перстнями, массивными, видать, ручной ковки. Но вместо указательного пальца на его левой руке был обрубок. У самострельщиков, которые хотят избежать фронта, это обычно бывает на правой. Ну а вдруг он левша?
Гость поймал наш взгляд, буркнул сквозь бороду, что в тайге всяко бывает, не только пальцы, голову люди теряют. Пошевелил обрубком и добавил, что тут — особый случай, но рассказывать долго, лучше закусить. А вообще-то бродит по горам и долам с до войны, сам из староверов, еще говорят — «кержаков», то есть не пьет, не курит, а камешки, минералы, видит сквозь землю, где, значит, что лежит.
— Как это? — удивилась Зоя. — Насквозь?
— Люди так думают… А по правде, я их не вижу, чувствую.
Зоя, уплетавшая за обе щеки сочные куски мяса, даже перестала жевать, так захватил ее разговор о чудесах.
— Чувствуете? Носом?
Гость громко захохотал, откидывая кудлатую голову. Шапка лежала рядом на траве.
— Да нет… Скорей кожей. Но объяснить не могу. Сам не понимаю. Чувствую — и все. Ты вот чувствуешь человека, какой он? Вот меня, к примеру?
— Кажется, чувствую, — отвечала Зоя серьезно. — Но причем тут камни?
— Так они живые, — сказал гость. И посмотрел странно в лицо Зое, а потом мне. Я вдруг подумал, что он не первым нам об этом говорит, а заглядывает в глаза, потому что привык, что ему не верят. Впрочем, я тоже не поверил. А Зоя поверила. У нее глаза разгорелись от таких фантазий. И он это почувствовал. Обращаясь только к ней, гость стал описывать, какой жизнью камни живут, впитывая добро или зло, как общаются с человеком, и как влияют на его судьбу.
— На чью? На мою тоже? — спросила Зоя, но поправилась: — Нашу?
— На любую.
— Ну и что вы нашли? — поинтересовалась Зоя уж слишком, как мне показалось, кокетливо. — Бриллианты, топазы, рубины?
Я впервые с неприязнью подумал о женском таком любопытстве. Мясом любят угощаться — ладно. Даже сырым. Но что готовы поверить всяким сказкам от захожих бородачей — это уж слишком.
Однако гостю такое внимание льстило. Он отвечал серьезно, что кое-что на днях нашел… При этом раз-другой обернулся, пристально вглядываясь в заросли: померещилось, что ли? Успокоившись, поправил Зою, что бриллиантов в земле не бывает, они алмазами зовутся. А у него в Москве, на Сельхозвыставке — в кино, небось, видели: «Свинарка и пастух»?.. Вот там перед самой войной у него коллекцию камней выставляли, а заодно и его для экзотики вместе с серьгой демонстрировали. Потом, как война началась, все павильоны позакрывали, ему же велели ехать домой. А коллекция… Теперь уж неизвестно, куда она подевалась…
