Милан Кундера - Вальс на прощание
— Ты неисправимый бродяжка,— сказала она и, извиняясь, спросила Якуба, долго ли ему пришлось возиться с Бобешом.
Когда он ответил ей, что провел с ним ночь, а сейчас привез на машине, женщина осыпала его шумными благодарностями и сразу же пригласила в дом. Она усадила его в особое помещение, где, по всей вероятности, устраивались банкеты для узкого круга, и побежала звать мужа.
Вскоре она вернулась в сопровождении молодого человека, который, подсев к Якубу, протянул ему руку:
— Вы, несомненно, прекрасный человек, если приехали сюда только ради Бобеша. Он ужасный балбес и вечно бродяжничает. Но мы его любим. Не откажите пообедать с нами!
— С удовольствием,— сказал Якуб, и женщина поспешила в кухню. Тем временем Якуб рассказал, как он спас Бобеша от удавки пенсионеров.
— Вот подонки! — вскричал молодой человек и следом — в сторону кухни: — Вера! Поди сюда! Ты слышала, что эти подонки вытворяют?
Вера вошла в комнату с подносом, на котором дымился суп. Она села, и Якубу снова пришлось рассказать вчерашнюю историю. Пес сидел под столом, позволяя чесать себя за ушами.
Когда Якуб покончил с супом, молодой человек принес из кухни свинину с кнедликами.
Якуб сидел у окна, ему было хорошо. Молодой человек проклинал тех внизу (Якуба очаровывало, что трактирщик свое заведение считает местом наверху, Олимпом, точкой, откуда все видно на расстоянии и с высоты птичьего полета), а его жена привела за руку двухлетнего мальчика:
— Поблагодари дядю, он привез тебе Бобешка.
Мальчик пробормотал несколько невнятных слов и засмеялся, глядя на Якуба. Снаружи светило солнце, и желтеющая листва миролюбиво склонялась к окнам. Стояла тишина. Трактир был высоко над миром, и в нем царил покой.
Хотя Якуб и не горел желанием размножаться, детей он любил.
— У вас симпатичный мальчуган,— сказал он.
— Потешный,— сказала женщина.— Не пойму, в кого он такой носастый.
Якубу вспомнился нос его друга, и он сказал:
— Доктор Шкрета говорил мне, что вы у него лечились.
— Вы знаете пана доктора? — радостно спросил молодой человек.
— Это мой товарищ,— ответил Якуб.
— Мы ему страшно благодарны,— сказала молодая мамочка, и Якуб подумал, что этот ребенок, вероятно, одна из удач евгенического проекта Шкреты.
— Это не врач, а чародей,— с восхищением сказал молодой человек.
Якуба осенила мысль, что эти трое здесь в этом по-вифлеемски тихом уголке не что иное как святое семейство и что их дитя происходит не от отца человеческого, а от Бога — Шкреты.
Носатый мальчик снова пробубнил несколько невнятных слов, и молодой отец любовно посмотрел на него.
— Откуда тебе знать,— сказал он своей жене,— кто из твоих далеких предков был носачом.
Якуб рассмеялся. Ибо на ум ему пришел странный вопрос: пользовался ли доктор Шкрета шприцем, чтобы оплодотворить свою дорогую Зузи?
— Разве я не прав? — засмеялся молодой отец.
— Несомненно правы,— сказал Якуб.— Великое утешение в том, что мы уже давно будем почивать в могиле, а по свету станет расхаживать наш нос.
Все засмеялись, и мысль, что Шкрета может быть отцом мальчика, представилась теперь Якубу всего лишь забавной выдумкой.
5
Франтишек получил деньги от хозяйки, которой починил холодильник, вышел на улицу, сел на свой безотказный мотоцикл и поехал на окраину городка в районное монтажное управление сдать дневную выручку. Было немногим более двух, когда он полностью освободился. Он снова завел мотоцикл и двинул к курорту. На стоянке увидел белый лимузин. Припарковал мотоцикл рядом c колоннадой, прошел к клубу, предполагая, что именно там может быть трубач.
Не дерзость и не воинственность вели его туда. Он уже и не думал устраивать сцены. Напротив, готов был целиком переломить себя, смириться, подчиниться. Говорил себе, что любовь его так велика, что ради нее он способен согласиться на все. Так же, как сказочный принц выдерживает ради принцессы любые испытания и трудности, борется с драконом и переплывает океан, так и он готов на бесконечное унижение, мыслимое разве что в сказках.
Отчего же он так безропотен? Почему бы не поискать ему другую девушку, каких на этом горном курорте столь заманчивый переизбыток?
Франтишек моложе Ружены, то бишь на свое несчастье он очень молод. Лишь повзрослев, он познает недолговечность сущего и поймет, что за горизонтом одной женщины сразу же открывается горизонт других женщин. Однако Франтишеку пока неведомо, что такое время. С детства он живет в мире, пребывающем в неизменности, он живет в какой-то неподвижной вечности, у него один и тот же отец, одна и та же мать и одна Ружена, которая сделала его мужчиной, которая возвышается над ним как небосвод, единственно возможный небосвод. Он не в силах представить себе жизнь без нее.
Вчера он послушно обещал не шпионить за ней и даже решил сегодня избегать ее. Он убеждал себя, что его интересует один трубач, и если он выследит только его, то не нарушит своего обещания. Он, конечно, понимал, что это лишь увертка и что Ружена осудила бы его поведение, но этот позыв был в нем сильнее любого рассуждения или умысла. Это было столь же неотвратимо, как наркомания: он должен был видеть его; он должен был видеть его, видеть снова, не торопясь и вблизи. Он должен был заглянуть в лицо своей пытки. Он должен был посмотреть на его тело, чье слияние с телом Ружены казалось ему невероятным и немыслимым. Он должен был посмотреть на него, чтобы попытаться определить глазами, совместимы их тела или нет.
На сцене уже играли: доктор Шкрета был за барабаном, какой-то маленький человечек — за роялем, а Клима — с трубой. На стульях в зале сидело несколько молодых парней, джазовых фанатов, проникших сюда, чтобы понаблюдать за репетицией. И Франтишеку нечего было опасаться, что для кого-то станет очевидной причина его прихода. Он был уверен, что трубач, ослепленный фарами его мотоцикла, не разглядел в среду его лица, а другие о его отношениях с Руженой благодаря ее же осмотрительности вряд ли что знают.
Трубач прервал свою партию и подсел к роялю, чтобы проиграть для маленького человечка один пассаж в более подходящем ритме. А Франтишек сидел в конце зала, постепенно становясь тенью, которая в этот день ни на миг не покинет трубача.
6
Он возвращался из загородного трактира, и ему было жалко, что рядом уже не сидит веселый пес, который поминутно облизывал бы ему лицо. И он тут же подумал о том, какое это чудо, что в течение всех сорока пяти лет своей жизни он сохранил свободным место рядом с собой, и теперь может покинуть эту страну легко, без багажа, ничем не обремененный, один, с обманчивым и все же прекрасным ощущением молодости, словно студент, который только сейчас строит планы на будущее.
Он стремился полностью проникнуться сознанием, что покидает родину. Он стремился воссоздать в памяти свою прошлую жизнь. Стремился увидеть ее в образе просторного края, на который он оглядывается с печалью, края головокружительно далекого. Не получалось. То, что он сумел мысленно увидеть позади себя, было мелким, сплюснутым, словно закрытая гармоника. Он с усилием восстанавливал лишь обрывки воспоминаний, которые смогли бы выстроиться в некую иллюзию прожитой судьбы.
Он оглядывал деревья вокруг. Листья были зелеными, красными, желтыми и коричневыми. Леса, казалось, занялись пожаром. Он подумал, что уезжает в дни, когда горят леса, и это прекрасное и безжалостное пламя пожирает его жизнь и воспоминания. Должен ли он страдать из-за того, что не страдает? Должен ли он испытывать тоску из-за того, что не испытывает тоски?
Да, тоски он не испытывал, но и торопиться не хотелось. По договоренности с зарубежными друзьями ему полагалось бы уже в эти минуты пересечь границу, но он чувствовал, что его вновь одолевает какая-то раздумчивая леность, которая в кругу его знакомых пользовалась комичной известностью, ибо он предавался ей именно тогда, когда от него требовались решительные и определенные действия. Он знал, что до последней минуты будет декларировать, что должен уехать еще сегодня, но понимал и то, что с самого утра делает все, чтобы оттянуть свой отъезд из этого милого курортного городка, куда многие годы приезжал к своему другу, порой после больших перерывов, но всегда с удовольствием.
Он припарковал машину (да, рядом с белым лимузином трубача и красным мотоциклом Франтишека) и вошел в винный погребок, где через полчаса должен был встретиться с Ольгой. Ему приглянулся столик в дальнем углу у окна, откуда были видны пламенеющие деревья парка, но, к сожалению, там сидел мужчина лет тридцати. Якуб сел за соседний стол. Отсюда не было видно деревьев, однако его внимание приковал вид этого человека, который заметно нервничал, непрерывно постукивая ногой об пол и не отрывая глаз от входа.
