Виктория Токарева - Первая попытка (сборник)
– Неправда, – вмешался Вахлаков. – Совсем другая была речь.
– А вы откуда знаете? – высокомерно спросил собеседник. – Вы что, там были?
Вахлаков промолчал и посмотрел на девушку.
– Странно, – сказала девушка, – за меня он всегда платил.
– Пойдем отсюда, – сказал Вахлаков Семечкину. – Здесь кухней пахнет.
Они встали и перешли в самый дальний угол.
Отворилась дверь, в ресторан вошел высокий парень в длинном двубортном пиджаке, похожем на гимназический сюртук. Он помахал Вахлакову рукой и подошел к столику.
– Папа, – сказал парень, – зачем ты опять надел мою рубашку?
– Тебе что, жалко для отца рубашку?
– Не жалко, а я не люблю, когда мои вещи надевают.
– Как ты разговариваешь со старшими? – обиделся Вахлаков и посмотрел на Гию. Ему было неудобно перед подчиненным.
– Мама попросила передать тебе… – Сын Вахлакова протянул деньги. – Ни в коем случае не пей вина, пей коньяк.
– А почему нельзя вино? – удивился Гия.
– У него от вина аллергия, – объяснил сын Вахлакова. – А от коньяка ничего.
Сын Вахлакова поклонился и ушел за другой столик.
– Стесняется, – сказал Вахлаков. – Стесняется родного отца.
Он щелкнул в воздухе двумя пальцами, подошла официантка.
– Риточка, принесите нам коньяку и все остальное, вы знаете мой вкус.
– Ничего я не знаю, – сухо сказала Риточка.
– Я не буду пить, Павел Петрович, – отказался Гия. – Мне завтра на работу.
– Не называй меня по имени-отчеству.
– Хорошо. Скажите, а страшно было прыгать?
– Первый раз страшно, а второй и третий ничего. Такое впечатление, будто желудок к горлу подходит. Там, где я прыгнул, вмятина в асфальте осталась. О! – Вахлаков вдруг оживился. – Ты только погляди, какая походка! Лучшая походка в Москве. Это манекенщица. Валя! – позвал он.
Валя оглянулась, посмотрела на Вахлакова и пошла дальше. Он выбрался из-за столика и побежал следом, но скоро вернулся.
– Дура, – обиженно сказал Вахлаков и выпил стопку сразу, одним духом. – Послушай, – сказал он, – как ты думаешь, зачем я тебя позвал сюда?
– Чтобы я вас провел, – сказал Гия.
– Ну, это ерунда… – Вахлаков забыл, как он с пяти до одиннадцати ходил от одной рожи к другой. – Это ерунда. У меня к тебе дело.
– Я слушаю, – обреченно сказал Гия и посмотрел на свою наполненную рюмку.
– Знаешь, как мы с женой познакомились? – вдруг спросил Вахлаков.
– Нет.
– Я был начинающий поэт, а она машинистка. Никто меня не печатал, кроме нее. Она печатала и говорила, что я гений.
Гия кивнул. Он осознавал, как это важно, когда в тебя верят.
– Потом я стал печататься, выпускал сборники. У нас были деньги, и жена не работала.
Гия кивнул. Если бы у него были деньги, он тоже перестал бы работать в редакции, а уехал на Северный полюс на метеорологическую станцию. Там мало людей и никому ничего не надо. У всех все есть.
– А теперь у нас нет ни копейки. Жена опять машинистка, а сын меня стесняется.
– Почему? – Гия не ожидал такого оборота.
– Не печатают, – шепотом сказал Вахлаков. – Говорят: «Идите домой и работайте над собой. Может быть, из вас когда-нибудь что-нибудь получится». А я пишу нисколько не хуже, чем полгода назад.
– Неприятно, – согласился Гия.
– Это еще не все, – предупредил Вахлаков. – Жена меня от своих знакомых прячет, в ванную запирает. А там сидеть не на чем и душно. Бывает, по три часа на ногах простаиваю.
– А воспитательница? – напомнил Гия.
– Она меня бросила, – сознался Вахлаков. – Зачем я ей без имени, без денег. У меня, говорит, молодых и без тебя пол-Москвы.
– Нахалка… – возмутился Гия.
– А ты знаешь, что такое воспитательница в детском саду? – грустно возразил Вахлаков. – Тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок – это утро. Потом тридцать шесть тарелок, тридцать шесть ложек, тридцать шесть кружек – это обед. Потом опять тридцать шесть пар валенок, тридцать шесть пальто, тридцать шесть шапок – это прогулка. Она рассчитывала, что я как-то переменю ее жизнь.
– Ее можно понять, – согласился Гия.
– А меня? – с надеждой спросил Вахлаков.
– И вас тоже можно понять.
Гия сидел без беретика, но в бархатной куртке, и рубашка была белоснежной. Он походил на принца в домашней обстановке.
– Сделай так, чтобы я снова стал старый, – тихо попросил Вахлаков.
– А как я это сделаю? – изумился Гия.
– Может быть, еще раз прыгнуть? Черт с ним!
– Если вы прыгнете еще раз, вам будет не тридцать, а двадцать.
– А как же теперь?
– Никак.
Вахлаков долго молчал, в его глазах жила немолодая тоска.
– Друзей у меня нет, – поделился он, – теперешние тридцатилетние мне чужды. Старым друзьям по шестьдесят – им со мной неинтересно. Семья меня стесняется. Она бросила. И дела, считай, тоже нет.
– Это я виноват… – расстроился Гия.
– При чем тут ты? – Вахлаков махнул рукой. – Каждый человек имеет ту жизнь, которую он заслужил. Если бы можно было начать все сначала…
– У вас есть внуки? – неожиданно спросил Гия.
– Есть. Мальчик.
– Сколько ему?
– Один год. А что?
– Прыгните еще три раза, – предложил Гия. – Вам станет двадцать, потом десять, потом год. Будете жить сначала. Расти вместе с вашим внуком.
– А три года исполнится, в детский сад отдадут… – задумчиво сказал Вахлаков.
Вахлаков не мог забыть воспитательницу.* * *Когда Гия возвращался домой, у него в буквальном смысле слова подкашивались коленки. Иногда он останавливался и, подняв голову, смотрел в небо, чтобы сориентироваться – где верх, а где низ. Он смотрел в небо и думал: что же есть счастье? Любовь? Успех? Молодость? Но любовь проходит, к успеху привыкаешь, а о молодости своей человек не знает. Люди бывают молоды, когда не знают об этом. Значит, в работе Гии нет никакого смысла. Жизнь – это только поиск счастья, а самого счастья нет.
Гие не хотелось идти домой, а больше идти было некуда. Он пошел к Паше.
Паша сидел в трусах и в майке, как футболист, клеил магнитофонную ленту.
– Что ты клеишь? – спросил Гия.
– Чайковского. Хорал.
– А что, – удивился Гия, – разве Чайковский для церкви халтурил?
– Почему халтурил? Писал. Халтурят – это когда не верят в то, что делают.
– Я тоже больше не верю в то, что делаю, – сказал Гия. – Я хотел сделать людей счастливыми, а запутал еще больше. Значит, я халтурщик.
– Ты фокусник, – поправил Паша.
– При чем тут одно к другому? Какое это имеет отношение?
– Имеет. Ты берешь ненастоящую любовь, ненастоящий успех и ненастоящую молодость, а хочешь получить настоящее счастье. Берешь пустую корзину и хочешь достать живую курицу. Можно показывать фокусы на сцене, а в жизни показывать фокусы нельзя.
– А что надо делать в жизни?
– Жить.
– Все проходит… – Гия махнул рукой. – И настоящая молодость и настоящая любовь.
– Не проходит, а переходит. Из одной формы в другую. Закон сохранения энергии.
– Ты сам его придумал?
– Нет, не сам. Его Ломоносов придумал.
Паша знал это из программы средней школы. Он перемотал ленту и нажал кнопку. Медленно, без сопровождения запел хор.
Гия и Паша слушали хорал Чайковского. Гия сидел, а Паша стоял, застегивая рубашку. Ему надо было ехать в таксомоторный парк.
Гия вышел на балкон, с Пашиного балкона стал перебираться на свой.
Он стоял на железных перильцах, раскинув руки по кирпичной кладке, и походил на распятие. Стоял над городом, над домами, над людьми. Сверху было только небо, а на небе звезды разной величины.
Гия подвинул правую ногу вправо, привычно слушая серединой ступни железную перекладину. Потом подвинул левую ногу вправо, но ничего не услышал.
Нога ступила в пустоту. Он оторвал руку от кирпичной кладки, сильно и резко взмахнул ею в воздухе, пытаясь удержать равновесие.
Высоко, пестро заплакал хор. Вздрогнули звезды и косо полетели по разным траекториям, как огни от бенгальской свечки.
Прошло еще полгода. Наступила осень. Вахлаков куда-то исчез. Ходили разные слухи, им мало кто верил.
Семечкин тоже исчез. Говорили, что он вернулся в Госконцерт и уехал на Север, на метеорологическую станцию.
Никто не знал, куда девался Семечкин.
А за городом, на даче у начальницы отдела кадров Елены Ивановны, выросли в саду необыкновенные яблоки. Они были крупные: величиной в два кулака, ровные, розово-желтые с постепенным и точным растяжением цвета.
Люди несли со станции в наволочках сахарный песок для варенья, везли на тачках воду из колодца. То и другое тяжело было нести и везти по жаре.
Но когда люди видели яблоки, они останавливались и смотрели долго и молча, не испытывая зависти. Они смотрели и думали о том, что природа, должно быть, разумна, если она создала такое совершенство, которого так не хватало людям.
«Где ничто не положено»У меня есть приятель, которого зовут Дориан. Он постоянно занят тем, что ищет смысл жизни, и презирает меня за то, что я не делаю этого. А я действительно не ищу. Я его знаю.
