Виктор Пелевин - Священная книга оборотня
– У тебя есть бинты и йод? – спросила я слабым голосом.
– Сейчас пошлю Михалыча, – сказал он и вскочил.
– Не надо никакого Михалыча! Не хватало, чтобы твой Михалыч надо мной хихикал… Не можешь сам спуститься в аптеку?
– Могу.
– И пусть твой Михалыч сюда не входит, пока тебя нет. Я не хочу, чтобы меня видели в таком виде.
Он был уже у лифта.
– Я быстро. Потерпи.
Дверь за ним закрылась, и я наконец перевела дух.
Я уже говорила – у лис нет половых частей в человеческом смысле. Но у нас под хвостом есть рудиментарная впадина, эластичный кожаный мешок, не соединенный ни с какими другими органами. Обычно он сжат в крохотную щелку, как камера сдутого мяча, но, когда мы испытываем страх, он расширяется и становится чуть влажным. Он играет в нашей анатомии такую же роль, какую специальный полый цилиндр из пластмассы играет в экипировке работников обезьяньего питомника.
Дело в том, что у больших обезьян приняты те же технологии контроля, что и в уголовной или политической среде: стоящие у руля самцы ритуально опускают тех, кто, как им кажется, претендует на неоправданно высокий статус. Иногда в этой роли оказываются посторонние – электрики, лаборанты и так далее (я имею в виду, в питомнике). Чтобы быть готовыми к такому повороту событий, они носят между ног подвешенный на ремешках полый цилиндр из пластмассы, который называют дивным словом «хуеуловитель». В нем гарантия безопасности: если на них набрасывается большой самец, одержимый чувством социальной справедливости, им надо всего-навсего наклониться и подождать несколько минут – обезьянье негодование достается этому цилиндру. Затем они могут продолжить свой путь.
Вот так же и я – могла продолжить свой путь.
Он вел в ванную, где я первым делом осмотрела свое тело. Если не считать того, что рудиментарная впадина под хвостом была натерта и покраснела, все обошлось. Правда, моя задняя часть ныла, как будто я целый час каталась на взбесившейся лошади (что было довольно точным описанием случившегося), но травмой это нельзя было назвать. Природа определенно готовила ко встрече с волками-оборотнями.
Я предчувствовала, что мне придется искупаться в его перламутровой ванне – и предчувствие не обмануло. Весь мой хвост, живот и ноги запачкало этой волчьей гадостью, которую я тщательно смыла шампунем. Потом я быстро высушила хвост феном и оделась. Мне пришло в голову, что неплохо было бы обыскать помещение.
Но обыскивать в этом роскошном пустом ангаре было практически нечего – ни шкафов, ни комодов, ни выдвижных ящиков. Двери, которые вели в другие комнаты, были заперты. Тем не менее, результаты оказались интересными.
На рабочем столе рядом с элегантным компьютером-моноблоком стоял массивный серебряный предмет, который я с первого взгляда приняла за статуэтку. При более внимательном рассмотрении предмет оказался обрезателем сигар. Он изображал лежащую на боку Монику Левински, задравшую к потолку ногу-рычаг, при нажатии на которую (я не смогла удержаться) не только срабатывала гильотинка в кольце между ляжками, но и появлялся язычок голубого пламени из открытого рта. Вещица была что надо, только американский флаг, который Моника держала в руке, показался мне лишним: иногда достаточно крохотной гирьки, чтобы сместилось равновесие, и эротика превратилась в китчеватый агитпроп.
Серебряная Моника прижимала к столу большую папку-скоросшиватель. Внутри была стопка бумаг самого разного вида.
На самом верху лежал, судя по глянцу, лист из альбома по искусству. С него на меня глядел огромный желтоглазый волк с похожей на букву «F» руной на груди – фотография скульптуры, сделанной из дерева и янтаря (янтарными были глаза). Подпись гласила:
«ФЕНРИР
Сын Локи, огромный волк, гонящийся по небу за солнцем. Когда Фенрир догонит и пожрет его – наступит Рагнарек. Фенрир связан до Рагнарека. В Рагнарек он убьет Одина и будет убит Видаром».
Из подписи было непонятно, каким образом Фенрир догонит солнце и пожрет его, если до Рагнарека он связан, а Рагнарек наступит тогда, когда он догонит и пожрет солнце. Но вполне могло быть, что наш мир до сих пор существовал именно благодаря подобным нестыковкам: страшно подумать, сколько умирающих богов его прокляло.
Я помнила, кто такой Фенрир. Это был самый жуткий зверь нордического бестиария, главный герой исландской эсхатологии: волк, которому предстояло пожрать богов после закрытия северного проекта. Хотелось верить, что Александр не слишком отождествляется с этим существом, и желтоглазое чудовище – просто недостижимый эстетический идеал, что-то вроде фотографии Шварцнеггера, висящей на стене у начинающего культуриста.
Ниже лежала книжная страница с миниатюрой Борхеса «Рагнарек». Я знала этот рассказ, который поражал меня своей сомнамбулической точностью в чем-то главном и страшном. Герой и его знакомый оказываются свидетелями странного шествия богов, возвращающихся из векового изгнания. Волна людского обожания выносит их на сцену зала. Выглядят они странно:
«Один держал ветку, что-то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без опаски поглядывал на кривой клюв Тота».
Сновидческое эхо фашизма. Но дальше происходит нечто очень интересное:
«Вероятно, подогретый овациями, кто-то из них – теперь уж не помню кто – вдруг разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось».
Дальше текст густо покрывали пометки. Слова были подчеркнуты, обрамлены восклицательными знаками и даже обведены картушами – видимо, чтобы передать градус эмоций:
«Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить. Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое; исламский полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы, желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять ножа. И тут мы поняли, что !идет их последняя карта!, что они !хитры, слепы и жестоки, как матерые звери в облаве!, и – !ДАЙ МЫ ВОЛЮ СТРАХУ ИЛИ СОСТРАДАНИЮ – ОНИ НАС УНИЧТОЖАТ!.
И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) И С НАСЛАЖДЕНИЕМ ПРИСТРЕЛИЛИ БОГОВ».
Следом шли две страницы из «Старшей Эдды» – кажется, из прорицания Вельвы. Они были вырваны из какого-то подарочного издания: текст был напечатан крупным красным шрифтом на мелованной бумаге, крайне неэкономно:
Ветер вздымает
до неба валы,
на сушу бросает их,
небо темнеет;
мчится буран,
и бесятся вихри;
это предвестья
кончины богов.
«Кончина богов» в последней строчке была отчеркнута ногтем. Текст на второй странице был таким же мрачно-многозначительным:
Но будет еще
сильнейший из всех,
имя его
назвать я не смею;
мало кто ведает,
что совершится
следом за битвой
Одина с Волком.
Все остальное было в том же духе. Большинство бумаг в папке так или иначе относилось к северному мифу. Самое мрачное впечатление на меня произвела черно-белая фотография немецкой подводной лодки «Нагльфар» – так в скандинавской мифологии назывался корабль бога Локи, сделанный из ногтей мертвецов. Для подлодки времен Второй мировой название было подходящим. Небритые и мосластые члены экипажа, улыбавшиеся с ее мостика, были вполне симпатичны на вид и напоминали подразделение современных «зеленых».
Чем ближе к концу папки, тем меньше пометок было на бумажных листах: словно у того, кто перелистывал их, размышляя над собранными материалами, быстро увядал интерес, или, как выразился в другом рассказе Борхес, «некое благородное нетерпение» мешало ему долистать бумаги до конца. Но понты у парня были серьезные, особенно по меркам нашего меркантильного времени («век мечей и секир», как определял его один из подшитых отрывков, «время проклятого богатства и великого блуда»).
Самым последним в папке лежал вырванный из школьной тетради лист бумаги в линейку, спрятанный для сохранности в прозрачный пластиковый конверт. На листе было нечто вроде дарственной надписи:
«Сашке на память.
