Донна Тартт - Щегол
— Нет, Вишня тебя представит.
Фарруко Франтишек. Я беззвучно примерился к имени, покатал его на языке. Запомнить его было сложно, но в нем хватало силы и иностранности, чтоб вместить в себя космическую сверхплотность черных улиц, трамвайные пути, множащуюся брусчатку и неоновых ангелов: мы снова въехали в старый город, исторический, непознанный, к каналам и велосипедным дорожкам, к рождественским огням, дрожащим в темной воде.
— Ты ему когда сказать собирался? — спрашивал Виктор-Вишня Бориса. — Должен же он знать, как его зовут.
— Ну вот, теперь знает.
Незнакомые улицы, необъяснимые повороты, безликие расстояния. Я уже и не пытался разобрать названия улиц или понять, где мы вообще находимся. Из всего, что меня окружало — из всего, что было мне видно, — узнавал я только луну, которая неслась высоко над облаками, но она, хоть и была яркой, налитой, все равно казалась до странного зыбкой, бесплотной, не та ясная луна-якорь, что висела над пустыней, а скорее луна-иллюзия, которая, стоит фокуснику взмахнуть рукой, лопнет или скроется с глаз, улетит во тьму.
9«Фиолетовая корова» находилась на нехоженой, односторонней улочке — шириной как раз с машину. Все остальные заведения по соседству — аптека, булочная, магазин велосипедов — были наглухо закрыты, работал только индонезийский ресторанчик в дальнем конце улицы. Ширли Темпл высадил нас у входа. Противоположная стена была разрисована граффити: смайлики, стрелочки, «не входи — убьет», трафаретная молния и слово «Сезам», оплывающие кровью буквы, как в фильмах ужасов: «Давай по-хорошему!»
Я поглядел сквозь стеклянные двери. Кафешка была узенькая, вытянутая и, на первый взгляд — совсем пустая. Фиолетовые стены, под потолком люстра из витражного стекла, разномастные столики и стулья выкрашены в яркие детсадовские цвета, темно — свет горит только над решетчатой стойкой, да мерцает в дальнем углу витрина-холодильник. Поникшие домашние растения, черно-белое фото Джона и Йоко с автографом, доска объявлений завешана брошюрками и листовками — курсы йоги и всякие холистические практики. На стене намалевана фреска с арканами Таро, а к окну прилеплена тоненькая бумажка с набранным на компьютере меню, с полезной пищей в духе Эверетта: морковный суп, крапивный суп, крапивное пюре, пирог с орехами и чечевицей — слюнки не потекут, но тут я вспомнил, что в последний раз я более-менее прилично ел — именно ел, а не перекусывал — у Китси, когда мы с ней ужинали в кровати взятым навынос карри.
Борис увидел, что я читаю меню.
— Я тоже есть хочу, — довольно сухо сказал он. — Потом с тобой пообедаем как следует. В «Блейке». Двадцать минут.
— Ты заходишь?
— Пока нет. — Он стоял чуть сбоку, так, чтобы его не было видно из стеклянных дверей, оглядывал улицу. Ширли Темпл кружил на машине по кварталу. — Не стой тут со мной. Иди с Виктором и Юрием.
К стеклянным дверям, ссутулившись, проковылял какой-то тощий, мутный дерганый мужичок лет шестидесяти, с узким вытянутым лицом, бабскими волосами ниже плеч, на голове — джинсовый картузик, ни дать ни взять, 1973 год, шоу «Соул Трейн». Он стоял за дверью со связкой ключей, глядел за спину Виктору — на нас с Юрием — и, похоже, думал, пускать нас или нет. Близко посаженные глазки, кустистые седые брови и клочковатые седые усы делали его похожим на недоверчивого старого шнауцера. Тут вышел другой парень, помоложе, поздоровее, он даже Юрия был выше на полголовы — малаец или индонезиец, лицо зататуировано, в ушах крышесносного размера бриллианты, черные волосы собраны в пучок на макушке — точь-в-точь гарпунщик из «Моби Дика», если б гарпунщики в «Моби Дике» носили велюровые треники и атласные бейсбольные куртки нежно-рыжего цвета.
Старый торчок позвонил по мобильному. Подождал, настороженно оглядывая нас. Потом позвонил еще раз, развернулся и побрел куда-то вглубь кафе, разговаривая по телефону, прижав, словно истеричная домохозяйка, ладонь к щеке — индонезиец же так и остался стоять возле двери, неестественно застыв, наблюдая за нами. Разговор был недолгий, потом торчок вернулся, нахмурил лоб, с видимой неохотой принялся выискивать на кольце нужный ключ, вертеть им в замке. Не успели мы зайти, как он принялся, размахивая руками, жаловаться на что-то Виктору-Вишне, а подошедший к нам индонезиец слушал все это, сложив на груди руки, подпирая стену.
Что-то неладное, это точно. Кому-то что-то не по нраву. На каком языке они говорят? На румынском? На чешском? О чем они говорили, я и понятия не имел, но Виктор-Вишня держался с ледяным, сердитым видом, а седой торчок распалялся все больше и больше — злился? да нет, раздражался, канючил, пресмыкался даже, голос у него делался все плаксивее, а индонезиец все это время так и глядел на нас с жутковатой неподвижностью анаконды. Я стоял метрах в трех от них, несмотря на то что Юрий, державший сумку с деньгами, дышал мне в затылок — и с нарочито непроницаемым лицом делал вид, что читаю надписи и объявления на стенах: «Гринпис», «В мехах не входить!», «У нас есть блюда для веганов!», «Под защитой ангелов!». Я не раз покупал наркоту в сомнительных местах (в клоповниках в испанском Гарлеме, на зассанных лестничных клетках многоэтажек в Сент-Николасе), а потому мне это все было неинтересно, так как — ну, по моему опыту — все сделки такого рода проходили примерно одинаково. Стоишь расслабленно, скучаешь, пока не спросят — сам не открываешь рта, а когда открываешь — отвечаешь равнодушно, получил, что хотел, — сразу уходишь.
— Под защитой ангелов, видал, блин? — прошептал мне на ухо беззвучно подошедший Борис.
Я промолчал. Столько лет прошло, а нам все так же ничего не стоило сдвинуть головы, начать перешептываться, словно на уроке у Спирсецкой, чего в сложившихся обстоятельствах все-таки, наверное, делать не стоило.
— Мы вовремя, — сказал Борис. — Но у них один человек не пришел. Поэтому-то бабайка из склепа так дергается. Хотят, чтоб мы подождали, пока тот придет. Сами виноваты, что так часто меняли место встречи.
— Что там у них происходит?
— Там пусть Витя разбирается, — ответил он, пнув валявшийся на полу сухой клубочек шерсти. Дохлая мышь? — вздрогнул я, но потом понял, что это изжеванная кошачья игрушка, они валялись рядом с бугристым, потемневшим от мочи кошачьим лотком, который вместе с какашками и всем прочим стоял прямо под столиком на четверых.
Я раздумывал, улучшает ли работу ресторана грязный кошачий лоток, если его поставить прямо туда, где клиент может в него вляпаться (не говоря уже о том, насколько это приятно, полезно для здоровья или вообще законно), как понял вдруг, что оба они, Виктор-Вишня и старый торчок, замолчали и повернулись к нам с Юрием — торчок глядел выжидающе, настороженно, взгляд метался туда-сюда, то на меня, то на сумку, которую держал Юрий. Юрий послушно шагнул вперед, услужливо кивнув, открыл сумку, поставил ее и отошел, чтоб старикан мог туда заглянуть.
