Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
Кроме висевших по стенам, не меньшее количество холстов еще без рам и составленных друг к дружке у колонн, в емких нефах за ними, дожидалось своей очереди на вниманье. По мере того, как продвигались по залам, всюду, куда ни обращался взор, вместо положенной музейной стройности, царил нарочитый местами хаос запасника, даже реставрационной мастерской, и возникало естественное, тем более законное недоуменье, что могущественному существу, в тысячу рук творившему нагроможденные шедевры, ничего не стоило одновременно навести порядок с наиболее рациональным размещеньем их на свободных площадях. По всему видно, хозяйке хотелось принять на себя часть работы по окончательному устройству сокровищ, умножающей радость обладанья ими, не столь уж утомительной к тому же, ибо без посторонней помощи ей все равно не хватило бы сил втаскивать на крюки.
Впрочем, сама она отвергла осторожно высказанное сорокинское предположенье.
— О, нет-нет, мне просто не нравится сплошная, сверху донизу, дурного дворцового стиля развеска как в палаццо Питти, например, где все они, — имелись в виду живописцы, — кричат как на базаре, вперебой лезут вам на глаза каждый со своим товаром. Мне больше по душе более современный способ, когда самая стена служит фоном для картины. К сожалению, такая система требует и соответственных полезных площадей, но главная-то моя трудность вовсе не в тесноте. Вы скоро убедитесь, что как раз места у меня хватит на любое, сколько надо, на любое их число... Можете понять это, Сорокин?
Словно перед нежелательным признаньем она сделала затяжную паузу, крайне насторожившую консультанта, который более чем почтительно сейчас ждал конца фразы, наклонами головы понуждая ее к продолженью. Морщинка утомленья пролегла мимо губ, нотка разочарованности перед изобилием чуда придала чрезвычайную значительность ее признанью. И вдруг досказала, что, если захочет, никакой человеческой жизни не хватит не только обойти, на крыльях облететь образовавшееся пространственное вместилище. Так и не понял он в тот раз намек Юлии, истинную суть ее затруднений. Гораздо позже, когда веленьем все той же могущественной воли самое воспоминанье о ночном приключенье погасло вдруг, пришло в голову однажды, что мнимая незавершенность подземелья, привидевшегося ему во сне, объяснялась не столько неустройством организационного периода, как подсознательным опасеньем и раздумьями о целях всего на свете, что неизменно возникает в результате наших, к чему-либо приложенных усилий. Возможно, кабы потянуть за хвостик мелькнувшей мысли, которая позднее натолкнула его на сценарий о царице древности, вроде Иштар, режиссер Сорокин так и не понял и упустил большую и поразительную тему Юлии, но самое странное, что, потенциально владея чудом, которым могла стать для него та нарисованная, запертая от него Дунина дверь, продолжал творить свою киногазетчину под умеренный казенный аплодисмент.
Зато два последующих зала сплошь оказались завешены вовсе не известными Сорокину полотнами, вразрез сложившемуся было мнению о собрании Юлии как внушительном комплекте подделок и подражаний. Возможно, он даже повинился бы в том хозяйке, если бы своевременно не бросилось в глаза, что все они там были почему-то одного размера. Стремясь вернуть себе репутацию непогрешимого судьи, режиссер с иронической похвалой отозвался о таком принципе подбора шедевров, значительно облегчающем их упаковку при переезде на новую квартиру.
Слегка покосившись на проявленную резвость мысли, Юлия покачала головой:
— Мне нравится, что вы в таком ударе сегодня, но берегите ваши силы... они еще потребуются вам впереди, — повторила она с безгневной улыбкой, ведя его дальше от одного удивления к другому.
Оказалось, в стремлении пополнить коллекцию, она прибегла к кое-каким тайным средствам своего изобретения. В частности, они заключались в масштабном увеличении миниатюрных творений живописи, обычно наряду с прочей мелочью скрытых от обзора в музейных витринах. Здесь были представлены наиболее удачные из них. Таким образом объяснилась их эскизная манера с несколько грубоватым мазком и прежде всего затрудненность опознанья — не меньшая чем если бы показать на экране ускользающее от нас цветенье милой травяной мелюзги, повседневно попираемой ногами. Разумеется, эстетическая ценность их была различна, и, чтобы никому не доставлять преимуществ, хозяйка поставила их в одинаковые условия: пусть соперничают поровну!
— Очень, очень мило... — почтительно кивал Сорокин.
Мимоходом, в развитии давешней теории о вариантах и подлинниках Юлия посвятила режиссера в свои коллекционерские терзанья. Они заключались в бесплодных усилиях раздобыться для своего музея чего-нибудь стоящим по части картин, скульптуры или в особенности желательной античной bijouterie из какого-нибудь там троянского кургана. К несчастью, вся мало-мальски достоверная классика была уже скуплена, описана, пронумерована в каталогах мировых галерей: даже третьестепенных жемчужин не раскопаешь нынче среди хлама аукционных торгов и подпольных антиквариатов — тем более в стране, где абсолютная власть собственника ограничена обязательной регистрацией сокровищ. Что делать? Не воскрешать же ради прихоти кого-либо из великих мастеров, давно пущенных матерью природой на другие неотложные надобности? Опасение провинциального налета не позволяло Юлии мириться и с копиями — пускай даже в виде зеркального двойника, хотя и приходило в голову не раз, что на достаточном качественном уровне тот автоматически становится оригиналом в случае, скажем, истребления последнего. В конце концов при желании и с помощью тайных средств, именуемых в газетной хронике загадочными обстоятельствами, самые надежные хранилища сгорают не хуже всего прочего на свете, а истинная коллекционерская страсть всегда мерилась готовностью к преступлению, присутствующему во всякой большой игре. В любых условиях уничтожение соперничающих собраний превращало данное в подлежащий немедленной конфискации пиратский клад — без права показать его самому верному и невежественному из поклонников. Словом, не одни лишь потенциальные угрызения совести помешали Юлии прибегнуть к услугам своего таинственного покровителя, наделенного, помимо стихийного могущества, почти кротким долготерпеньем. Выявлялся забавный по наивной хитрости, вместе с тем единственный для частного лица путь приобретения уникальных произведений посредством внесения в подлинник каких-либо новых подробностей и замен при сохранности основных планов, разумеется: метод отвергнутых гением, заново открываемых вариантов.
