Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
Только крайнее душевное смятенье чувств, слепота самозабвенья вынуждали ее предстать перед консультантом в такой наготе. Утопая в ковре, он совершил, однако, беглый осмотр. Гнездышко грез и неги, как с налету обозначил его режиссер, мало соответствовало своему целевому назначенью. Помимо излишеств отделки и меблировки, какое-то раздражающее буквально в каждой мелочи противоречие логике и очевидности приводило глаз в замешательство. Как и внизу, общая площадь помещений заметно превышала наружные параметры захудалой дачки, а обнаруженный за прозрачной перегородкой бассейн семейной вместительности и с мраморными тритонами по борту никак не вписывался рассудком во второй этаж ветхого деревянного строенья. Но дольше всего и с почтительного расстоянья, диктуемого чрезмерной откровенностью объекта, Сорокин изучал приподнятое ступеньками в сумеречной глубине, под сенью ниспадающих драпировок, двуспальное сооруженье, достаточное для нескольких любовных пар. Старомодное убранство вовсе не вязалось с обликом Юлии, но лишь на склоне лет, наконец-то приступая к съемкам фильма о внучке великого Джузеппе, уже с актрисой помоложе в главной роли, Сорокин разгадал подоплеку нелепого и, видимо, от наслоения многократных поправок, довольно смешного старанья молодой женщины приукрасить свое брачное, вернее — тронное ложе к тому сверхисторическому акту, что в скорости должен был свершиться тут в стерильной тишине, неведомо для мира.
К тому времени шаткость в коленях от полета на механической метле окончательно прошла, а концентрированная нелепость поистине царственных чудес снижала их на уровень забавного надувательства, если же сюда прибавить необычную терпимость Юлии к некоторым его вольностям, доказательство ее безвыходного положенья, то все вместе и вдохновляло режиссера на довольно легкомысленное балагурство.
— Бедняжке уже доводилось ночевать на этом парадном эшафоте? — и, видно, по праву ревнивого паладина еще раз на всякий случай осведомился даже насчет личности ее партнера, кто же он в действительности — ифрит из багдадской бутылки, кощей местного значения или огнедышащий дракон, наконец.
Блуждающая улыбка Юлии служила косвенным указаньем, как близка к истине его догадка. Правда, не виднелось кругом ни жаропрочной мебели чугунного литья, ни асбестовых подушек, зато обнаруженный в углу потайной лифт мог служить здесь лишь для прямого спуска в лабиринты преисподней. И лишь когда расшалившийся шутник приравнял к паяльной лампе поцелуи того чешуйчатого господина с зеленым хвостом, гримаска неудовольствия прозмеилась в губах хозяйки.
— Ваше счастье, что ангел, а не дракон... — сказала Юлия. — Иначе мог бы сделать вам нехорошо.
Похоже, искра блеснула на скрещенье их взглядов.
— Приберегите для ваших милашек эту карамель, — вразумительно, чтоб не оставалось сомнений, сказала Юлия и жестом пригласила продолжить начатую работу.
И снова, как ни добивался, даже с угрозой немедленно уехать, будто ему ничего не стоило привести ее в исполнение, Юлия смотрела на режиссера загадочным усмехающимся взором знаменитой луврской дамы, которую, кстати, и увидел четверть часа спустя. Изучающее ожиданье читалось в глазах хозяйки, и можно было подумать — выверяла его высшие способности, чтобы плачевно не обмануться вновь. Вдруг, показалось Сорокину, он разгадал истинный смысл приглашения в поездку — как призыв переступить последний разделявший их порожек, в некотором смысле прямое понуждение к действиям, неизбежным в столь располагающей обстановке. Чрезвычайная магия приключения поблекла, схлынула, обратилась в свою комическую противоположность, ибо технически сверхскоростное перемещение могло в равной мере объясняться и современным уровнем заграничного автомобилестроения, и невыясненными пока свойствами пространства, подлежащими открытию потомков, так что и совершаемый Юлией акт получал естественную в ее возрасте, единственно-правдоподобную разгадку. Он выражал степень трагического отчаянья, крайнего женского одиночества, если больше некому было предложить себя, тогда как при желании из той смешной, связавшей их навеки, детской тайны легко перекидывался мостик к достаточно легкомысленной дружбе, откуда всего шаг до завершающей дело интимности. Конечно, для предполагаемой цели нечего было мчаться сломя голову к черту на рога, нашелся бы и поближе уголок, но подобно тому как зверь по наступлению сроков забивается в тайную нору — сгинуть там, так и самолюбиво-целомудренные натуры ищут себе безлюдную глушь предаться там неистовствам постыдной надобности. Сорокин был из числа щепетильных мужчин, нуждающихся для любви в сопроводительной романтике, как раз подоспевшей к загадочной поездке, и на мгновенье ему даже причудилась римская матрона древности, позвавшая раба в свое святилище с бассейном на строго ограниченный срок, и, как ни глупо было отказываться от соблазнительной победы, он в силу все еще не изжитого комплекса плебейской неполноценности только и ждал теперь повода с холодком отстраниться от предложенной чести. Видимо, она прочла его дерзкие мысли.
— Наверно, это моя вина, Сорокин... — заметив как он непроизвольным жестом примерки погладил ореховое приножье кровати, сказала тогда Юлия, — что я позволила вам слишком привыкнуть ко мне, и, деликатно говоря, приходят на ум разные игривые комбинации.
И хотя весь эпизод был обусловлен близостью молодой женщины и подземной уединенной обстановкой, доводившей его до мускульного ощущения любовника при наложении ладони на трепещущую округлость, сжатие которой таит восторг безграничного обладания, он смешался, словно уличили в покушении на внучку великого Джузеппе.
— Что случилось? Что у вас на уме, Сорокин? — Юлия так пристально посмотрела ему в лицо, что он опустил глаза.
Впрочем, его несколько примирило с Юлией, что, прежде чем перейти к делу, она провела его в смежную, с фламандскими гобеленами на стенах, гостиную, где на низком столике с креслами vis-a-vis их поджидал совсем горячий, как можно было на ощупь удостовериться, кофейный прибор в окружении заманчивых лакомств, как тоже поспешил удостовериться Сорокин, самой разнообразной вкусовой палитры. Бутылка любимого ликера посреди венчала натюрморт. Чашки были налиты, оставалось руку протянуть. Непонятно было, кто и когда успел накрыть предлагаемое угощенье, — как в заправских дворцах, Юлия держалась правила без нужды не надоедать гостям лицезрением пусть даже бесшумной челяди.
Сорокин не преминул справиться, сколько же за домом числится прислуги, но та уклонилась от прямого ответа.
