Луна над горой - Накадзима Ацуси
Ранняя луна уже взошла. Застигнув хунну врасплох, примерно две трети отряда вырвалось на широкую равнину. Там, однако, их немедленно атаковала конница. Большинство ханьских пехотинцев погибли или были захвачены в плен, но нескольким дюжинам удалось в суматохе битвы завладеть лошадьми варваров; отчаянно их нахлестывая, ханьцы во весь опор поскакали в сторону границы.
Ли Лин прикинул количество тех, кто сумел оторваться от преследования и скрыться на белеющих сквозь ночной сумрак песчаных просторах. По его расчетам получалось не меньше сотни. Он вернулся к выходу из распадка, где до сих пор кипела кровавая битва. Его несколько раз успели ранить, и одежда пропиталась кровью – своей и чужой. Хань Яньнянь, сражавшийся рядом, погиб. После потери ближайшего соратника и бо́льшей части войска мысль о том, чтобы предстать перед императором, казалась невыносимой. Ли Лин поудобнее перехватил копье и бросился обратно, в гущу боя. В темноте трудно было разобрать, где свои, а где чужие. Вдруг лошадь под ним, сраженная шальной стрелой, стала заваливаться вперед. Почти в тот же миг сам Ли Лин, замахнувшийся копьем на варвара перед собой, получил сильный удар по затылку и в беспамятстве соскользнул на землю. Сразу несколько хунну прыгнуло на него, стремясь захватить живым.
Из пятитысячного войска, выступившего на север, два месяца спустя к пограничной заставе вернулось меньше четырехсот человек – изможденных, израненных и лишившихся своего командира. Гонцы очень быстро доставили вести в столицу.
Император У-ди на самом деле был не слишком разгневан. Учитывая, что хунну недавно разбили основную ханьскую армию под командованием Ли Гуанли, было бы неразумно ожидать успехов от небольшого отряда Ли Лина. Кроме того, император считал Ли Лина погибшим. Тем не менее Чэнь Булэ, который ранее привез с севера сообщение, что на границе тихо, а боевой дух войска крепок, и был щедро вознагражден за добрые известия, получил приказ покончить с собой. Все его жалели, но так уж сложились обстоятельства.
Весной следующего, третьего года Тяньхань стало известно: Ли Лин не погиб, а находится в плену. Тут император рассердился по-настоящему. У-ди правил страной уже сорок лет. Самому ему сравнялось шестьдесят, но нрав его к старости ничуть не смягчился – напротив, стал еще более вспыльчивым. Он любил истории о небожителях и бессмертных отшельниках и верил гадателям и шаманам, которые раз за разом его обманывали. Великий император, правивший Поднебесной в пору ее наивысшего могущества, в зрелые годы проникся болезненным интересом к сверхъестественному, к поискам источника вечной жизни – и то, что они не увенчались успехом, стало для него большим ударом. Постепенно от многочисленных разочарований в нем, от природы открытом, развилась крайняя подозрительность к своим же сановникам и придворным. Три главных министра подряд – Ли Цай, Цин Чжай, Чжао Чжоу – были казнены. Их нынешний преемник Гунсунь Хэ так боялся за свою жизнь, что разрыдался перед императором, узнав о своем назначении на пост. С тех пор, как в отставку ушел министр Цзи Ань, человек прямой и решительный, Сына Неба окружали только льстецы и лицемеры.
У-ди созвал высокопоставленных чиновников на совет: что делать с Ли Лином. Самого военачальника, разумеется, в столице не было, но, если признать его виновным, можно наказать его семью, а имущество отобрать в пользу казны. Один из присутствовавших, известный своей жестокостью, успел поднатореть в умении схватывать на лету желания императора и выворачивать уставы и правила в угоду высочайшей воле. Когда его упрекали, говоря, что закону надлежит быть превыше всего, он отвечал: «Если желания прошлых правителей – закон, то желание нынешнего – приказ. Разве может закон идти против воли государя?» Прочие были ему под стать – главный министр Гунсунь Хэ, высший государственный советник Ду Чжоу, распорядитель церемоний Чжао Ди; никто из них, боясь гнева императора, не осмелился бы защищать Ли Лина.
Все громко поносили негодяя за предательство, повторяя, как стыдно им при мысли, что в их рядах обнаружился столь коварный злодей. В каждом поступке Ли Лина они теперь усматривали нечто подозрительное. И высокомерие его кузена Ли Юя, к которому благоволил наследник престола, лишь подливало масла в огонь. Те немногие, кто питал к Ли Лину искреннюю симпатию, предпочитали помалкивать.
Один человек наблюдал за происходящим с горечью. «Сановники с таким жаром ругают Ли Лина, – думал он, – но разве всего несколько месяцев назад они, провожая его на север, не поднимали чарки за победу? А когда приехал гонец с хорошими вестями – разве не восхваляли храбрость генерала, выступившего в поход без подкрепления, и разве не называли его достойным внуком великого полководца Ли Гуана? Как могут облеченные властью вельможи притворяться, будто все забыли, – и как может император, который в мудрости своей, конечно же, видит лицемеров насквозь, благосклонно их слушать?» Впрочем, стоит ли удивляться… Неплохо зная человеческую природу, он и прежде не ожидал от людей многого. И все же происходившее сейчас не могло не вызывать отвращения.
Хотя наш слушатель занимал при дворе не слишком высокую должность, черед высказать свое мнение дошел и до него. Он заговорил о достоинствах Ли Лина: мол, тот всегда был почтительным сыном, надежным товарищем и верным подданным, готовым пожертвовать собой ради блага страны; теперь, увы, он потерпел поражение, но по-настоящему прискорбно то, что сановники, пекущиеся лишь о собственной шкуре да о благе своей семьи, пользуются случаем и очерняют Ли Лина, вводя императора в заблуждение. Ли Лин с пятью тысячами пеших воинов сумел проникнуть вглубь вражеских земель, измотать армию хунну, многократно превосходившую его отряд численностью, прошагать больше тысячи ли и выстоять в нескольких сражениях. И даже когда его загнали в тупик, а стрелы кончились, воины с одними лишь мечами и пустыми луками не сдавались – потому что были безгранично преданы Ли Лину и готовы идти за ним до конца. Таким и в прежние времена не всегда могли похвастать самые прославленные полководцы! И пусть в итоге Ли Лин был разбит – неужели его рвение и храбрость не заслужили признания в Поднебесной? Если он не погиб, а находится в плену, то, верно, оттого, что замыслил какую-то хитрость, готовясь вновь послужить империи Хань в тылу врага…
Так говорил этот чиновник невысокого ранга.
Собравшиеся вельможи были несказанно удивлены: им и в голову не приходило, что кто-то осмелится высказаться подобным образом. Все взоры устремились на императора У-ди. У того на висках вздулись вены, да так, что, казалось, сейчас лопнут; и тогда на лицах сановников появились недобрые усмешки – они предчувствовали, что ждет наглеца, посмевшего их обличать.
Дерзким чиновником был Сыма Цянь, придворный историк. Стоило ему покинуть совет, как один из вельмож, которых он упрекнул в двуличии, уверил императора, будто Сыма Цянь всегда был дружен с Ли Лином. Другие поспешили добавить, что ученый недолюбливает Ли Гуанли – вот и пытается выставить того в неприглядном свете, восхваляя достижения Ли Лина; мол, Ли Гуанли выступил в поход первым из двоих, но не добился и самых скромных успехов. Так или иначе, все соглашались: придворный историк, чья работа – читать звезды, составлять календари да объявлять благоприятные дни, повел себя недопустимо.
Удивительно, но Сыма Цяня обвинили и покарали даже прежде, чем семью самого Ли Лина. Уже на следующее утро его взяли под стражу, чтобы исполнить приговор: оскопление.
С древних времен в Поднебесной существовало четыре способа телесных наказаний: клеймение, отрезание носа, отрезание ступней и оскопление.
Император Вэнь-ди, дед нынешнего правителя, упразднил три из них, оставив лишь оскопление – изощренное наказание, лишающее мужчину мужественности. Его называли также «наказание гниением» – быть может, оттого, что раны источали запах гниющей плоти, а быть может, оттого, что в результате мужчина становился бесплодным, как трухлявое дерево. Тех, кто подвергся этой каре, называли евнухами; они составляли большинство служителей на женской половине дворца. Но как могла подобная участь постигнуть Сыма Цяня?
