Сергей Алексеев - Чудские копи
Опряте вовсе стало смешно.
– Уж и ты не от сего ли ослеп на одно око?.. Ох, уморил ты меня, Анисий! Забавно байки твои слушать!
Купец обиделся, но интерес его был превыше, чем обида, и потому стерпел, подождал, когда ушкуйник навеселится.
– А ведома ли тебе, потешник ты этакий, тайная истина? – Он опять перекрестился. – Коль народ или племя какое от сотворения мира обитает на своей земле, то не оружием с врагами сражается, защищая ее, а силою иной, суть чародейской и бесовской, но нет другой силы супротив нее, нежели чем животворящий крест Господен. А ордынцы-то – язычники, безбожники поганые! Земель своих и вовсе не имеющие, кочевые. Потому и не могут подступиться к чудинам.
Воевода подумал, повертел дар купеческий – харлужный засапожник.
– Все одно не убедил.
Анисий руками всплеснул:
– Да какое же тебе еще убеждение потребно, боярин? Коль чудский нож у тебя в руках! И ведомо тебе: нет на Руси умельцев, чтоб узорочье подобное сотворить. И во всех землях нет!
– Про узорочье сказать тебе не могу, – заметил тот и еще раз скребанул свое волосатое запястье лезвием. – Но такой клинок отковать и впрямь не сыскать...
– Что же тебе еще-то нужно, воевода?!
– Не верю я, что дикий сей народец – чудь тартарская. И что живет звериным образом – не верю.
– Да так и есть, ушкуйник сказывал!
– Не способно дикому народцу творить чудо такое. А они, выходит, златокузнецы непревзойденные, и по серебру и по железу им равных нет. Знать, ведомы им тайны и великие знания.
– Чародейским образом творят они узорочье, не иначе! Бесовской силою! – Баловень опять перекрестился на деревянный крест, висящий в углу. – По сатанинскому наущению.
– Не знаю уж, по чьему наущению, да по нраву мне лезвие сего засапожника. Коль и суща чудь за Рапеями, то народец сей великого уважения достоин, раз красу этакую творит. И умеет за землю свою постоять, ордынцев не пускать в свои пределы. А мы вот пустили и ныне дань даем. Великий князь в Орду ездит, кланяется и соизволения просит, народом своим править. Это мы ныне живем звериным образом...
– Да ведь меня тоже сие гнетет! – подхватил купец. – Ордынцы торговые пути оседлали, не пускают или вовсе товар отнимают. Убытки терплю. Но нашествие сие – суть наказание Божие! Коли так, потерпим, простит Господь...
– Так тебе вздумалось меня в Тартар послать? Чтоб я потом возвратился без ватаги, один и слепой? И дни свои закончил в твоих хоромах, как тот ушкуйник?.. Да на что мне сие, сам помысли, Анисий? Уж лучше я должок с хлыновских стребую, князю недоимки воздам и, вольный, гулять пойду, куда захочу.
– Ты пойдешь за Рапеи с ватагой и возвратишься вспять с нею же, да с добычей великой. А твои долги перед казной княжеской и храмом Божиим я покрою сполна.
Опрята засапожник на стол положил и непроизвольно встал – настолько неожиданной была щедрость купеческая. Но ничем иным более виду не показал, а чтоб скрыть непроизвольный поступок, потянулся и зевнул.
– А ведомо тебе, сколько недоимки за мной и ватагами моими?
– Мне все ведомо, боярин...
– Добро, мошной ты расплатишься, воинским доспехом... Где же людей шесть десятков возьмешь, коих я задолжал князю в дружину? Да не дворовых слуг – ретивых молодцев, могущих ратиться и пешими, и конными, и в рукопашной наручами да засапожниками? Лазутчиков сметливых, способных в стан неприятеля ходить, перевоплощенными?
– Своих холопов дам, – нашелся купец. – С княземто мы сговоримся. Он ведь тоже в моих должниках... И у меня подобные молодцы имеются, нашего, ушкуйного племени. А то бы как я ходил по торговым путям? Как бы товар берег от разграбления?
Тут уж воеводе нечего было сказать, а слово Баловня было верным, ибо по обычаю ушкуйников, отступников от данных по воле своей обязательств, карали, как изменников. Потому и не творилось обмана.
– И как же посоветуешь за добычей в Тартар идти? Вся чародейская сила чуди на меня и обрушится...
– А ты со крестом пойдешь! Сии безбожные инородцы, сказывают, пуще огня креста боятся, поскольку суть нечисть.
– Уволь уж, Анисий, мне сподручней с наручами да с засапожником. Я не поп, чтоб крест носить.
– Ты, воевода, с засапожником, а мой человек, коего дам тебе, крест понесет.
– Кто же сей человек?
– Да инок Феофил.
Опрята усмехнулся:
– Иноков в ватаге только и недоставало!
– Не сомневайся, боярин, – утешил купец. – Он ныне в обители, а прежде в трех ватагах ходил на промысел. И кликали его не Феофилом, а Первушей Скорняком. Слыхал, поди?
О Первуше Опрята слышал не раз, хотя в свои ватаги его не брал. Сей ушкуйник с ордынских баскаков шкуру снимал, бубны делал и менял их потом на мягкую рухлядь у самоедов олонецких. Говорят, звонкие бубны получались...
– Да ведь живодер он был, – напомнил ему воевода. – Как же сподобился в монастырь пойти?
– Потому и поменял имя, – нашелся Анисий. – Господь-то знал Первушу Скорняка, а ныне знает Феофила-молитвенника и подвижника. В походе на Томь-реку будет ему урок достойный, дабы ушкуйские грехи искупить. Крест и Божье слово за Рапейские горы нести, нечистую силу в трепет приводить.
– Добро, возьму, – согласился Опрята. – Но доли ему не будет, ватага не даст.
– А ты ватаге скажи, без инока сего пути-дороги не одолеть, и потому ему доля от всякой добычи полагается.
– На что иноку доля?
– Вздумал Феофил по возвращении храм поставить в Новгороде, с куполами золочеными и золотыми же крестами. Зарок такой дал. И ватаге твоей сей богоугодный поступок зачтется.
Плотно обкладывал Опряту купец, ни единой лазейки из круга не оставлял, сеть за сетью выметывал, предугадывая всякий его шаг.
– Тебе чудской крови и проливать не придется, – увещевал. – В Тартаре сей народец так же незлоблив, как и за Волоком. Дикий он, оттого и прямодушный, живет в своих норах, да и пусть живет. Ты сначала их кладбища сыщи, погосты – Феофилу ведомо, какими знаками чудь могилы своих соплеменников метит. А хоронят чудины поодаль от своих подземелий, в местах тайных, в рощеньях священных. И по недомыслию и дикости своей вкупе с покойником кладут червонного золота около пуда. Подобной кованой личиной лицо покрывают, кованые же сапоги на ноги надевают. Непременно посох кладут серебряный, засапожник и заступ. Ибо верят, глупцы, что в некий час оживут мертвецы, сами выкопаются из земли и прозреют. А прозрев, увидят дорогу и пойдут на чудский великий собор, коему быть назначено где-то в заветном месте на Рапейских горах.
Воевода только рот откроет спросить что, а у Анисия и ответ готов.
– Когда пойдешь обратно, ты, боярин, всю добычу за собою не тащи, – наставлял он. – Ордынцы наверняка прознают и поджидать на путях станут. Схорони в кладах где-нито, чтоб взять можно незримо. Феофил кресты наложит, заклятья свои поставит. Выноси за Рапеи малыми частями, а я в пермских землях поджидать тебя буду. Ежели перехватят на пути супостаты, пусть ватажники твои личины на себя возложат, посохи в руки возьмут. Бывалый ушкуйник сказывал, всякий человек, обряженный как чудский покойник, незрим и неуязвим делается! Ни стрелой, ни саблей его не достать! Личина-то чародейской силой обладает! – А по поводу погостов чудских не сомневайся, боярин. Их по Томи-реке довольно. В одном кургане, сказывают, по многу чудинов схоронено, и каждый в предстоящую дорогу снаряжен. Это ведь подумать страшно, сколь могил за Рапеями! Ежели народец сей живет там от сотворения мира!
