Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица
Сергей оказался прав. Неру действительно поехал в Кералу, но даже он, с его огромным авторитетом, не сумел погасить захлестнувшие штат страсти. Визит его ничего не дал.
Казалось, заседание кабинета министров не кончится никогда, никогда не придут к согласию центральные власти. Но через пять дней решение было принято — распустить правительство штата. Потом, в парламенте, Неру пытался хоть как-то оправдать чрезвычайные меры, говорил о тяжелом положении в стране, о национальном единстве, и все это было, конечно, верно, но не меняло сути: коммунистическая Керала перестала существовать.
Павел бегал по квартире, курил горькие, дешевые сигареты — ну ее к черту, эту пижонскую трубку! — вечерами долго не мог заснуть.
— Ну что ты страдаешь? — кривилась Таня. — Тебе-то какое дело? Смешно, ей-богу, прямо как маленький. Занялся бы лучше своей монографией…
А он страдал. В самом деле страдал — из-за этой гордой, несчастной Кералы, бесплодных споров в парламенте, из-за мусульманско-индусских распрей и тревожных, необъяснимых, каких-то диких вестей из Китая. Он все теперь понимал в тысячу раз лучше, чем дома, в Союзе. Все понимал и страдал.
Видеть страну изнутри, ощущать — не изучать отстранение — бесчисленные ее проблемы… Теперь он знал этому цену. Книги об Индии, лекции, беседы на семинарах — все это, вообще говоря, полуправда, или нет, правда, конечно, но в чужом, отличном от его, преломлении. Даже источники — эпос, сказания — самое истинное, что нам дано — тут Дьяков прав, — были когда-то кем-то записаны, и этот кто-то не мог быть объективен, он был не бесстрастен, иначе зачем бы взялся он за перо или кисть и обрек себя на мучительный труд?
Сколько проблем, сколько дыр в экономике! Раньше Павел читал об этом, это он изучал, а теперь видел — на улицах Старого города, во взрослом взгляде всегда голодных детей с бессильными руками-плеточками, в ждущих, требовательных глазах тех, кому переводил наши предложения помощи.
А помощь была огромна, необходима — как опять-таки ощущалось это здесь, на месте. Но ее не хватало, нужно было больше и больше. Даже газеты Павел читал теперь иначе: цифры, бесцветная прежде статистика, взывали о помощи. Что ж, займы готовы предоставить и другие страны, американцы, к примеру. Только эти потом сдерут три шкуры… Газеты кричат о предательстве: грядущий заём подрывает независимость страны, нужно сотрудничать с Советским Союзом! Но бескорыстны ли коммунисты? Вон что вытворяет на границе великий сосед — Китай! Тоже ведь — коммунистическая держава!.. А тут еще президент Пакистана… В самый отчаянный момент коварно предлагает он заключить соглашение о совместной обороне Индостана, и это под лозунгом неприсоединения! Неру отвечает гневным отказом — и новый взрыв вражды между двумя государствами, бывшими когда-то одной, единой страной…
Да, Павел страдал. Что он делает здесь, в конце концов, в своей новой, ничтожной роли? Переводит чужие слово не смея сказать ни единого своего. Как это неправильно, несправедливо! Ведь он может больше: он же не просто знает язык, он знает Индию. А как высокомерно поднял брови советник, когда Павел попытался однажды высказать свое мнение! Поднял брови и не счел нужным даже что-то ответить личному переводчику.
Павел мучился, злился, приставал со своим риторическим нытьем к Сергею. Тот утешал, хмурился, потом взрывался:
— Да кто тебя сюда звал, пропади ты пропадом! Сан Саныч… тоже мне — отец родной… Своим умом пора жить, Паша, своим! А теперь не ной, не скули, хватит. Ты же понял здесь настоящую Индию! Это, знаешь, кое-чего стоит… Пошли-ка в лавочку: там, говорят, привезли новые книги. Поищем что-нибудь для тебя…
Хорошо ему говорить, Сергею. Он-то как раз на месте, выкладывается весь, до конца. Статью вон даже отгрохал — в экономический солидный журнал, — заказали ему из Союза. Хорошо утешать Сергею: в экономике он — как у себя дома. Что еще там, кстати, задумали со смешанными компаниями? Сергей, как всегда, рад случаю потолковать об обожаемых им проблемах. Он ходит по комнате, басит, он раскладывает корпорации на составные части, перечисляет, загибая пальцы, выгоды совместного владения, а Павел слушает, переспрашивает, записывает. Оба они увлекаются, и даже Натка их не останавливает. Она сидит, забравшись с ногами в тяжелое большое кресло, молча слушает, потом вдруг врывается в Сергееву речь (тоже ведь экономист, хоть и торчит здесь без работы), врывается, чтобы выругать всех на свете растяп, скверную организацию труда, инертность индийцев и подлые китайские удары в спину. А Таня морщится и говорит, что Индия ей надоела. И жара надоела («Вы от жары и орете, тоже мне политики!»), и проблемы, и грязь, и все эти касты, и праздники, когда тебя, как дуру, обливают вонючей краской. Ну, ее-то, положим, не обливали в этот озорной праздник холи: она весь день просидела дома и Павла никуда не пустила. Но оба они видели смеющихся, перемазанных людей в каких-то брезентовых робах — в дни холи редко кто решится выйти на улицу в обычном костюме, — видели облитые жидкой краской машины и босоногих, черноглазых мальчишек, брызгавших красной водой в прохожих.
…Приближалось время их отпуска. Таня все чаще раздражалась на своих туповатых учениц, тосковала о Сашке, писала длинные письма матери, даже плакала. Но когда Павел заикнулся о Москве, угрюмо отрезала:
— Ну уж нет, потерпим. Нечего мотать нервы — и себе, и парню. Да и на квартиру тогда не хватит.
Они не поехали. Тянулось и тянулось еще одно их лето — с немыслимой жарой, муссонными ливнями, с редкими теперь вылазками в Старый город, с приемами в посольстве, на которых Таня, как всегда, блистала своим английским, с обязательным бассейном и игрой в «макао», с выездами в кино — в основном на американские боевики.
Павел много ездил — побывал в Бомбее, Калькутте, Джайпуре. Бомбей утомил его сутолокой и шумом, массой бездомных, спящих прямо на улицах на узеньких раскладушках — чарпаи, восхитил огромным аквариумом при Институте наук — ну и звери водятся в океане!.. Впечатление от Бомбея осталось двойственным. А вот Калькутта понравилась по-настоящему. Может, потому, что Павел приехал туда один, — доверили, слава богу, разобраться в путанице накладных на наше оборудование, прибывшее морем.
Огромный, пестрый, переполненный людьми город оглушил его: гудели машины, пищали клаксоны рикш, на целые кварталы тянулись плотные пробки разноликих повозок и велосипедов, пронырливые мальчишки тонкими голосами клянчили мелкие монетки — пайсы. Чумазый сорванец весело крикнул Павлу:
— Саиб, тен рупис![4]
