Хади - Искалеченная
Позже мои дедушка и дядя сделали колодец во дворе нашего дома, и обязанность ходить за водой стала не такой уж тяжелой. Но к коллективному крану нужно было идти в любом случае, чтобы принести чистой воды для кухни. Я хотела избавить моих сестер от этой обязанности. Подарить кран моей маме! Кран в доме! Люкс.
Вот что я сделала со своей первой зарплатой. Я сразу же отправила деньги почтой и позвонила соседям мамы. Замечательная семья метисов: папа из Бенина, мама — француженка, а дети абсолютно светлые… Они дали мне номер телефона до моего отъезда, сказав маме: «Она может звонить нам, когда захочет».
Я делала это нечасто, поскольку звонить было дорого, но, отправляя почтовый перевод, не смогла сопротивляться желанию поговорить с мамой. После приветствий, длинных, как обычно, новостей об ее внучке, обо мне (вот почему звонки такие дорогие) я объявила ей новость:
— Мама, я отправила немного денег, займись установкой крана в доме!
— Да пошлет тебе Бог еще…
Молитва мамы всегда одна и та же, когда она получает помощь от своей дочери. Сегодня Бог дал мне только на кран, но это лишь начало…
Когда кран был установлен, я получила письмо от всей семьи, в котором каждый со мной здоровался, что заняло половину письма. Наконец интересная новость: «Кран появился, у нас есть вода».
Я разделила свою месячную зарплату на три части: одну на кран для мамы, вторую и третью — моим тетям и дедушке.
Неделей позже в письме моего дедушки было: «Здравствуй, здесь у семьи все в порядке, я надеюсь, что и у тебя все хорошо. Спасибо, Господи, я получил деньги. Спасибо большое. Пусть Бог даст тебе длинную жизнь и хорошее здоровье и даст тебе больше, чем есть сегодня».
Перевод этого благословения: если Бог не поможет тебе и в дальнейшем, ты больше не сможешь поддержать нас.
Младшие сестры рассказали мне, что, когда кран был установлен, мама, с привычной для нее добротой, пригласила соседей, чтобы полюбоваться на него, и позволила каждому наполнить таз.
Папа протестовал:
— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? Кто будет в конце месяца платить по счетам?
— Бог всемогущ.
Я продолжаю учиться шитью, Николь все еще помогает мне. И я рожаю вторую замечательную девочку Кинэ, которая весит при рождении почти четыре килограмма. На этот раз у меня было еще больше разрывов, и я очень страдала.
Мы живем в одной комнате, теперь с двумя колыбельками, большой кроватью и шкафом. Муне было только десять месяцев, когда родилась ее сестра. В это время одна кузина из моей семьи приехала в Париж из сенегальской деревни, женщина из касты кузнецов. Она жила на одной из парижских окраин и иногда приходила навестить меня. Она намного старше, но мы хорошо ладим.
В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году мне только девятнадцать лет, а я беременна в третий раз. Моя первая дочка родилась в семьдесят шестом, вторая — в семьдесят седьмом, а третья родится в семьдесят восьмом.
В центре охраны материнства и детства женщина-врач, француженка, педиатр, которую я теперь хорошо знаю, восклицает:
— Вы приезжаете во Францию и рожаете каждый год! Как вы собираетесь покончить с этим?
Но она еще не знала, в каких условиях я жила. Две колыбели, и скоро будет третья, в одной комнате, с семейной кроватью посередине, отделяющей нас занавеской. В доме моего дедушки или у родителей быт детей и женщин был намного лучше организован.
И, как следствие, я заболеваю в период третьей беременности и оказываюсь в больнице. Я часто болею в то время, страдаю от мигреней. Но врачи не находят ничего особенного. Вероятно, депрессия. Я просто измотана, но отдаю себе в этом отчет.
Обычно, если я в больнице, социальный работник отправляет мне помощь на дом. Но на этот раз моя кузина из касты кузнецов, часто приезжающая из своей родной деревни, предлагает мне взять моих малышек к себе. Муне два года, Кинэ — восемнадцать месяцев.
— Не волнуйся, я займусь детьми.
Она смотрит за ними в течение пятнадцати дней и дважды навещает меня в больнице с моим мужем и дочками. Однажды после обеда она сообщает мне:
— Я «вырезала» твоих девочек, покуда они еще маленькие. Когда они поедут в Африку, будут гораздо старше. Лучше сделать это сейчас.
Единственное, что я смогла сказать той женщине:
— Ты сделала это?
Я не рассердилась, не дала ей пощечину. Я приняла то, что совершила кузина, поскольку она — представитель касты кузнецов и член моей семьи — сделала то, что, по ее мнению, было ее долгом. Для нее это не являлось проблемой. «Вырезание» моих девочек, сделанное ее стараниями, входило в рамки наших семейных отношений. Если бы я сама решила, что обряд состоится во Франции, то позвала бы ее в любом случае, но тогда совершенно об этом не думала и даже забыла о собственном «вырезании». Я не отдавала себе отчета в том, что, следуя традициям, участвую в варварском обычае, как говорили у нас волофы.
Всю ночь я думала о том, что произошло. Утром, обмывая детей, я посмотрела. Там уже был шрам. Будучи африканкой и пережив то же «очищение», я лишь сказала себе, что в любом случае моим детям предстояло через это пройти. Если бы кузина не совершила обряд, я должна была осуществить его позднее в Африке, и тогда, она права, боль и душевные страдания были бы гораздо значительнее.
В декабре тысяча девятьсот семьдесят восьмого года родилась моя третья дочка Аби, я согласилась на то, чтобы кузина «вырезала» и ее, в то время как ребенку был едва месяц. И как все матери, я не могла на это смотреть и вышла за порог. Я слышала плач, но, очевидно, боль все-таки была не сравнима с той, что испытала я в семь лет. Потом я хотела ухаживать за дочкой, но мне было страшно к ней прикасаться, я боялась сделать ей больно, и кузина целую неделю заботилась о ней.
Я не задавала себе вопросов, к сожалению, и тогда, когда несколько месяцев спустя, в тысяча девятьсот семьдесят девятом году, французская пресса подняла шум из-за смерти маленькой малийки, «вырезанной» во Франции.
Кузина из касты кузнецов сообщила мне:
— Больше я никогда не буду «вырезать» девочек, кончено!
Она не объяснила, как относилась к обряду — хорошо или плохо, — просто сказала: «Больше никогда…» И вскоре покинула Францию.
Если бы я услышала во Франции разговоры о «вырезании» раньше, то ни за что не подвергла бы дочерей страшной экзекуции. Но, несмотря на информационные кампании, традиция оказалась очень живуча. Во время визита в Африку я слышала, как мама говорила по поводу девочек, которые были там на каникулах:
— Надо бы «вырезать» малышек!
Мой брат учился тогда на врача, это было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, и он заявил жестко:
