Дина Рубина - Синдикат
Ной Рувимыч оказался виртуозом вождения. Мой Слава тоже лихо объезжал пробки, нарушал все правила и совершал все мыслимые и немыслимые трюки, чтобы довезти меня вовремя. Но Клещатик проделывал все это с элегантной неторопливостью, легко, даже нежно, успевая поглядывать и на дорогу, и на собеседника справа, и на часы, и на крякающий мобильник.
...Закрытый клуб “Лицей” размещался в старинном особняке на Спиридоновке.
Я уже слышала от кого-то из знакомых об этом заведении, а может быть, читала в “Комсомольце”. Дизайнеры, особо не мудрствуя, просто воссоздали внутри обстановку пушкинской эпохи.
Нас провели на второй этаж за столик... нет, за стол, – там всего стояло пять основательных, старинных круглых столов, накрытых белыми, твердыми на ощупь скатертями.
– Как вы относитесь к морским утехам? – спросил Ной Рувимыч, усаживаясь. – Здесь изумительно готовят гребешки. Здешний повар разыскал среди бумаг Вяземского один старинный рецепт и...
– О, нет, гречневую кашу, пожалуйста...
В то время я уже подсела на диету знаменитого доктора Волкова, о чем и поведала сочувственно кивающему Ною Рувимычу и странно вертлявому официанту, который подскакивал, поддакивал, восклицал, пришаркивал ножкой, – и, на мой взгляд, вел себя совсем “не в тон” такому тонному заведению. К тому же он мне сильно кого-то напоминал...
Ной Рувимыч заинтересовался модной диетой и сразу же записал координаты светила в свой электронный – я еще не могла привыкнуть к этому новому для меня, безобразному слову – органайзер.
– Ну а я, пока еще на свободе, если позволите, закажу себе... – он задумчиво листнул карту вин... Не оборачиваясь, спросил официанта: – Что у нас сегодня из испанских?
Тот обрадовался, подпрыгнул, выбросил правую руку в сторону, словно собрался стихи читать, и воскликнул: – легендарное Pagos – Mas La Plana из верхней серии, урожая восемьдесят первого года!
– Ну вот и отлично... Значит, бокал Пагоса... гребешки в соусе “Рикки Мартин”... только скажи, чтоб не слишком грели... М-м-м... супчику, скажем... консоме “Сицилия”... ну, и “Тобико”, пожалуй, – и мне, сладострастно улыбаясь: – Вы знаете, что такое здешний “Тобико”? Это потрясающе нежный жареный морской язык с соусом “Лайма” и с икрой летучей рыбы... Да! – это уже официанту, – и креветок, конечно!
Официант, припрыгивая, убежал с заказом... Я проводила его глазами и сказала:
– Этот юноша... он несколько странен, со своими ужимками, с этими бакенбардами... вы не находите?
– Ну, ему так полагается... – сказал Ной Рувимыч. – Вы узнали его?
– ...что-то очень знакомое в лице...
– Это Кюхельбекер, – продолжал он спокойно, – пылкий Кюхля... Вот он и восторгается каждым заказом. А соседний столик, взгляните, обслуживает Дельвиг... Этот поосновательней будет... Образ другой... А вы, ай-яй-яй, и Пущина не узнали – там, на входе, в гардеробе?
Я оглянулась. Да, это был высший класс воссоздания стиля эпохи, ее персонажей.
Собственно, ресторанов и клубов, имитирующих обстановку и мебель девятнадцатого столетия, было по Москве немало, и клуб “Лицей” отличался от прочих только тем, что в подлинных шкафах, совсем еще недавно бывших музейными экспонатами, стояли подлинные книги, принадлежавшие если не самому Александру Сергеевичу, то друзьям его и знакомым, а на стенах висели подлинники акварелей Карла Брюллова, рисунки Ореста Кипренского, масло Федора Бруни. Впоследствии я поняла, что сидели мы с Ной Рувимычем в комнате, называвшейся “библиотекой”, где у окна стояла на штативе настоящая подзорная труба того времени, а посреди зала плыл огромный глобус 1829 года, обернутый к нам в то время уже открытой и обжитой, но никогда не виданной Пушкиным Америкой...
– ...А у нас в Иерусалиме, – сказала я, обреченно придвигая поближе тарелку с гречкой, – на античной улице Кардо есть ресторан римской кухни. Там прямо на входе посетителям выдают лавровые венки и тоги, вы ложитесь на скамьи и пируете, лежа на боку, как древние римляне... Здесь как-то недодумано на сей счет. Ной Рувимыч усмехнулся:
– В том смысле, что неплохо на входе выдавать гостям цилиндры, трости и прочие аксессуары эпохи? Помилуйте, здесь не балаган, сюда ведь серьезные люди приходят... великие сделки заключаются, старые империи рушатся, новые создаются...
(В ту минуту я была уверена, что он шутит)
– А Сам? Он кто – владелец заведения? – спросила я. – Как он гримируется? Под свой канонический облик? – и кивнула на противоположную стену, где в тяжелой тусклопозолоченной, “правильной” – ай молодцы, дизайнеры! – раме висел знаменитый А.С. Пушкин работы Кипренского: “Себя как в зеркале я вижу...”... – Кстати, замечательная копия...
– Это не копия, – мягко проговорил он... Я рассмеялась.
– Ну, уж позвольте, Ной Рувимыч... Акварели, возможно, – да, и Бруни – чем черт не шутит... но подлинник Кипренского должен благополучно висеть в Третьяковке...
– Должен, должен... – покивал Клещатик добродушно... – Но я ведь чаще хожу обедать в “Лицей”, чем в Третьяковку, при всем моем уважении к музеям... так что мне сподручней, чтобы он здесь висел... Вы только не расстраивайтесь, не огорчайтесь, а то вся ваша диета пойдет насмарку... Кстати, как наша гречка?
– Превосходна, – пробормотала я...
– Ну вот и славно... Повару дадим премию... – он взглянул на часы. – Однако к делу... Я счастлив видеть вас на этом, весьма важном месте. Скажу откровенно: просветительская работа Синдиката во всем, что касается наших традиций и религии, конечно, очень важна – этим, если не ошибаюсь, занимается Изя Коваль, мой давний приятель. Я готов и в этом направлении пожертвовать Синдикату толику своих бесчисленных идей... Например, меня страшно интригует такая темная и трагическая страница нашей истории, как потерянные колена израилевы... Что вы, кстати, думаете о них?
– Признаться, я как-то... Да что о них думать-то? Ведь их давно уже нет...
Он таинственно улыбнулся, покачал головой...
– Вот видите, а ведь это – одна из великих загадок человеческой истории... И если мы не попытаемся...
– Ной Рувимыч, – сказала я нетерпеливо. – Что там загадочного? Страна, проигравшая войну, в те времена всегда подвергалась полному разорению, особенно в таком жестоком регионе... Все сатрапы древности перегоняли население завоеванных земель на другие территории, а взамен на пустынных землях поселяли другие народы... А разве Сталин, сатрап новейшей истории, не так поступал? Что ж тут темного или странного?
Мне был скучен этот многозначительный разговор ни о чем, и я пыталась понять – зачем Клещатик его затеял и к чему приплел эти несчастные, давно затерянные и растворенные среди иных племен колена? К чему? Но тема эта, видимо, была вводным словом, вступлением. Я ждала основной речи, ради которой меня сюда и привели.
