Вирджиния Эндрюс - Сад теней
После рождения Мала, вновь, но совсем ненадолго, воскресли мои надежды на любовь. Я считала, что рождение Мала сблизит Малькольма и меня. Со времени приезда в Фоксворт Холл ко мне относились, как к служанке, но не как к жене. Малькольм работал целыми днями напролет без выходных, возвращался далеко за полночь, очень редко ужинал вместе со мной. Мы нигде не бывали, и то общество, которому я была представлена на приеме, казалось, забыло о моем существовании.
С появлением в семье долгожданного первенца меня вновь посетила надежда, что Малькольм проявит больший интерес к семейной жизни и станет, наконец, любящим супругом. Я ожидала рождения ребенка, как свершения чуда в нашем браке. Мал станет связующей ниточкой между его отцом и мною, он сблизит нас, вопреки самым мрачным реальностям.
Как и у всякой матери, у меня вызывал нежный трепет каждый звук, любое воркование и прочие достижения моего сына, такого чудесного и обожаемого. Каждый день я ожидала возвращения Малькольма, чтобы сообщить ему радостную новость о нашем первенце.
— Не сомневайся, Малькольм, он уже узнает тебя!
— Сегодня он впервые ползал…
— Сегодня он сказал первое слово!
— Мал начал сегодня ходить!
Каждая подобная новость должна была, как мне казалось, бросить нас в объятия друг к другу, заставить нас гордиться таким здоровым ребенком. Но Малькольм реагировал на все с поразительным равнодушием, как будто меньшего он и не ожидал. Он принимал все как должное и не выражал своего отцовского восторга и восхищения.
Как бы то ни было, его раздражали мои просьбы порадоваться вместе со мной успехам нашего сына, он не собирался проводить свое драгоценное время рядом со мной, наблюдая за неуверенными, но непрерывными шажками младенца. Он негодовал, если я приносила Мала к обеденному столу, и велел мне кормить малыша перед нашими трапезами. Очень редко он заходил в детскую.
Не исполнилось Малькольму и двух лет, как я вновь была беременна после еще одного грубого и насильственного соития. Малькольм во что бы то ни стало решил завести большую семью, теперь он хотел иметь дочь. Эта беременность оказалась более трудной для меня, не знаю почему. По утрам я испытывала невероятную слабость. Уже в конце беременности доктор объявил мне, что опасается за ее исход. Его страхи оправдались, на восьмом месяце у меня родился второй сын, Джоэл Джозеф. Он был недоношенным.
С рождения он был маленьким, хрупким, хилым ребенком с бледными, редкими волосками и голубыми глазами Фоксвортов. Малькольм был огорчен тем, что я не подарила ему дочь, и зол на меня за то, что Джоэл был нездоров. Я знала, что он винил за это меня, хотя я ничем не навредила ребенку и следовала всем предписаниям врача в вопросах питания.
Муж заявил, что Фоксворты всегда отличались крепким здоровьем.
— Отныне твоя задача и обязанность — добиться того, чтобы дети изменились и стали такими, какими я хочу видеть их — сильными, агрессивными, напористыми, одним словом, настоящими мужчинами.
Однажды после того как к нам пришел семейный врач Фоксвортов, доктор Брэкстен, Малькольм поднялся в мою комнату. Доктор объявил, что, по его мнению маловероятно, что в будущем я смогу еще иметь детей.
— Это невозможно, — взорвался Малькольм, — у меня ведь еще нет дочери!
— Будьте благоразумны, Малькольм, — успокоил его доктор Брэкстен.
Неужели Малькольма нисколько не волновало мое здоровье? Ни доктор, ни я не ожидали столь бешеного отклика со стороны мужа. Его лицо стало пунцовым, и он закусил нижнюю губу, чтобы не наговорить лишнего. Затем он отступил назад, бросая взгляды то на меня, то на доктора, то снова на меня.
— Вы вдвоем сговорились против меня?
— Простите, сэр, — начал доктор Брэкстен.
Он был солидным мужчиной, которому было далеко за пятьдесят, и пользовался большим уважением в профессиональных кругах. Лицо его побледнело и стало одного цвета с прядями седых волос. Его большие, по-рыбьи выпученные глаза, увеличенные толстыми линзами очков, еще больше расширились.
— Вы спокойно стоите и рассуждаете о том, что у меня больше не будет детей? Не будет дочери? Да, но почему? Да как вы смеете, сэр? Как вы смеете утверждать подобное?
— Все дело в том, Малькольм, что последняя беременность была очень тяжелой и…
— Я ничего больше и слышать не хочу, — прибавил Малькольм и посмотрел на меня взглядом, полным ненависти. — Я ничего не хочу слышать об этом, вам понятно?
Затем он стал вращаться, словно марионетка на пружинах, и с шумом вылетел из комнаты.
Доктор Брэкстен был крайне смущен, я не хотела его больше задерживать.
Меня потрясло отношение Малькольма, но к тому времени я уже закалилась от его ужасных реплик и бешеных тирад. Он больше не заговаривал об этом, и я не затрагивала эту тему. Он был не тот человек, который готов был проявить сочувствие к семье и испытывать радость от общения с детьми. Казалось, он игнорировал Малькольма и винил Джоэла за то, что тот не родился девочкой, дочерью, которую, как я поняла много позднее, он так хотел иметь. Он совершенно не переносил плача Джоэла, и целыми днями он не заходил к детям и не беседовал с ними. Если Мал его совершенно не волновал, то к Джоэлу он относился, как людоед. Не дай бог, ребенок испачкает пеленку в его присутствии или уронит пищу на пол, когда Малькольм находится рядом.
Порой мне казалось, он стыдился такой маленькой семьи, словно эти двое детей запятнали его мужское достоинство. Лишь когда Малу исполнилось три года, он впервые пригласил нас всех вместе на прогулку.
Мы отправились с экскурсией на его суконные предприятия. По дороге он все время что-то объяснял и показывал сыну, словно тот ясно все понимал.
— Вскоре все это будет твоим, Мал, — сказал он, обращаясь к нему, словно Джоэла и не существовало, или он вовсе ничего не значил. — Я надеюсь, что ты все расширишь и превратишь наше дело в империю Фоксвортов.
Мы возвратились в Фоксворт Холл весенним солнечным днем. На деревьях вот-вот должны были распуститься листья, чтобы приветствовать яркий солнечный апрельский день. Мальчишки пальцем показывали на дроздов, находивших и съедавших свежих червячков в зеленой траве; они резвились и хихикали, как веселые молодые барашки. Когда я вошла в дом, мне навстречу бросилась миссис Штэйнер.
— О, миссис Фоксворт. Я так рада, что вы вернулись. Вам пришла телеграмма из Коннектикута сегодня утром. Наверняка, что-то очень важное.
Сердце мое сжалось от волнения. Что это могло значить? Я разорвала конверт, и тут же миссис Штэйнер склонилась над моим плечом.
«Оливия Фоксворт. Точка.
С глубочайшим почтением, величайшим сочувствием и прискорбием извещаем вас о том, что ваш отец был призван к себе Господом. Точка».
