Эдуард Тополь - РОССИЯ В ПОСТЕЛИ
А через двадцать минут, покорившись судьбе и похоти, она уже взлетала над моим Братом и легкая, хрупко-тонкая, сексапильная до обморока, извивалась на нем, трепеща от возбуждения. А я неистовствовал. Это бестелесное звонко-хрупкое тельце возбуждало меня даже тогда, когда я был в нем, даже когда мой Брат уходил в нее целиком, я чувствовал, что еще какие-то внутренние силы похоти выпирают меня из моего тела и переводят это тело в мой член. У меня было такое чувство, будто мне не хватает моего члена, не хватает потому, что я не достаю им от ее щели до ее глаз. Мне ужасно хотелось совершить немыслимое – войти в нее всем своим телом, пронзить ее до горла и в таком положении вертеть ее на себе, как на шампуре.
И я разламывал над собой ее тонкие ноги, я ставил ее на четвереньки, я укладывал ее на письменный стол, перебрасывал ее тело через спинку мягкого кресла, катал по полу, снова перебрасывал на кровать и седлал ее с хищным неистовством дикого зверя, и при этом еще открывал шторы на окнах, чтобы при лунном свете видеть ее зеленые мерцающие глаза.
Часа через полтора усталый, но не обессилевший, я лежал рядом с ней, пил коньяк, держа рюмку на ее узком плечике, но стоило мне прикоснуться к ней даже нечаянно, прикоснуться хотя бы к ее руке, как какая-то новая сумасшедшая сила бросала всю мою кровь вниз живота, к Младшему Брату, и он подскакивал, как солдат по боевой тревоге. Отлетал в сторону коньяк, мои руки поднимали ее узкие бедра и опять ее почти невесомое тело беззвучно взвивалось и разламывалось…
В шесть утра властный громкий стук в окно заставил нас обоих вздрогнуть.
– Муж! – Она метнулась в свою комнату, а я, наспех одевшись и прикидываясь полусонным, пошел открывать дверь, в которую продолжали стучать милицейским стуком.
Но это был не муж, это был почтальон. Срочной телеграммой меня вызывали в Прибалтику, в Ригу. Я дал этому кретину рубль за доставку и вернулся в ее комнату.
Я застал ее в холодной истерике, она судорожно швыряла свои вещи в распахнутый чемодан.
– Что происходит? Это всего-навсего телеграмма. Меня вызывают в Ригу на несколько дней…
Она не отвечала. Она нашвыряла полный чемодан платьев и джинсов, кофточек и блузок и пробовала закрыть его, но он не закрывался, он был переполнен.
– Марина, это глупо. Я вернусь, я тебе обещаю.
– Можешь не возвращаться. Меня здесь уже не будет. Уйди отсюда!
В ее глазах и голосе было столько холодной ненависти, что я просто повернулся и вышел.
Через несколько минут, собрав свою дорожную сумку, я постучал в ее дверь. Ответа не было, дверь была заперта изнутри.
Я сказал:
– Я иду на станцию, могу поднести твой чемодан. Ты слышишь?
– Не нужно, – донеслось из-за двери. – Доберусь сама.
– Как хочешь. В Риге я буду в гостинице «Рига», можешь мне позвонить.
Ответом было презрительное молчание.
Я подхватил на плечо свою сумку и в ожесточении зашагал на станцию. Через три часа я уже был в Риге и окунулся в телевизионные хлопоты. Действительно, предстояла сложнейшая ночная съемка, известные актеры слетались к нам в Ригу на одну ночь – с наступлением лета все хорошие актеры нарасхват, снимаются в разных картинах в разных концах страны, и свести их вместе для одной большой сцены – редкая удача. Директор телефильма один не справлялся, меня вызвали из отпуска, и я с головой окунулся в хлопоты и не сразу понял, что за телеграмму подсунул мне на площадке ассистент режиссера.
В телеграмме было всего три слова: «Люблю. Жду. Целую».
Без подписи. И только место отправления телеграммы – «Руза, Московская обл.» – подсказало мне, что это – от Марины.
Всю ночь я проработал как сумасшедший, а в четыре утра, когда мы кончили съемку, я вместе с актерами поехал на аэродром и первым же самолетом вылетел в Москву.
В семь утра с букетом цветов в руках я вошел в свой коттедж, своим ключом открыл ее дверь и застал ее сонную, изумленную, радостно потянувшуюся ко мне всем телом.
Глава VIII КАК ЛОМАЮТСЯ ЦЕЛКИ
Ну, что за милые девчонки,
Примерно лет так десяти,
Как не пробились волосенки
Еще… Ах, мать из разъести!
Г. Державин
Но скоро страх ее исчез…
Заколыхались жарки груди…
Закрой глаза, творец небес!
Зажмите уши, добры люди!
М. Лермонтов. «Уланша»
О, эти крохотные, свежие, как нераскрытый бутон, нижние губы!
Розовые, покрытые чудным нежным пушком клиторы в лоне девичьих, еще детских ног!
Лукаво закрытое малюсенькое влагалище – еще и не влагалище вовсе, поскольку вложить туда еще – ничего нельзя, но зато как хочется!
В знаменитом черноморском пионерском лагере было две тысячи таких вот соблазнительно юных, стыдливо упрятанных, ожесточенно охраняемых и беспечно дразнящих девочек.
Они маршировали под громкий треск барабанов на пионерских линейках, уходили в туристические походы, загорали на пляжах, купались в море, играли в волейбол и теннис, уплетали фрукты в огромной столовой, пели вечерние песни у костров, целовались с молодыми пятнадцатилетними комсомольцами в темных аллеях парка и на ночных пляжах и опять маршировали мимо моих окон в пионерских галстуках, коротеньких шортах и маечках, под которыми дерзко выпирали крепкие молодые грудки.
Мы, творческая делегация Московского телевидения, были гостями лагеря, а я был администратором этой делегации.
Представьте себе: шесть километров золотистого песчаного пляжа вдоль теплого Черного моря и прилегающее к этому пляжу гористое побережье с вечнозеленым лесом отгорожены от всего остального мира. На этой территории разбиты парки, аллеи со скульптурами, стадион, площадки для тенниса, плавательный бассейн. Здесь же построен огромный Дворец космоса с макетами советских космических кораблей в их натуральную величину. Рядом, в трехстах метрах, – современное здание детского театра величиной с Большой театр. На крыше этого театра еще одна сцена, для летних эстрадных концертов. Артисты выступают здесь на фоне естественного пейзажа, открывающегося за сценой, – на фоне роскошной панорамы Черного моря.
А у самой воды, отделенные друг от друга зеленью парков, высятся белые шести – и семиэтажные здания – жилые корпуса для подростков. Они украшены цветными панно и мозаикой, изображающими радостный труд в стране Советов, полеты в космос и т. п.
Там за каменным забором – десятки тысяч курортников, наводняющих Черноморское побережье каждое лето, приходят на грязные каменные пляжи в шесть утра, чтобы занять место поближе к воде. Люди живут в палатках – без воды, без туалетов. Теснятся в комнатах у местных жителей, которые на лето превращают свои квартиры в общежития для приезжих и заселяют по десять-пятнадцать человек в одну комнату. Сдают под жилье даже чердаки, сараи, курятники. В столовых и ресторанах безумные очереди, нужно выстоять два-три часа под палящим солнцем, чтобы пообедать. В магазинах продукты расхватывают за первые два утренних часа, а на рынках цены умопомрачительные. От грязи, антисанитарии по этим курортам постоянно гуляют эпидемии дезинтерии, триппер и сифилис, а в 1970 году все Черноморское побережье было объявлено закрытой зоной из-за эпидемии холеры.
