Аскольд Якубовский - Страстная седмица
Профессор, осмотрев парня, мыл руки и диктовал впечатление. Ассистент записывал его слова. Во-первых, участить обработку раны. Во-вторых, снова применить ударную дозу сульфамидов и антибиотиков.
— А не слишком ли? — спросил ассистент.
— Нистатин, конечно, не забывайте. Теперь витамины… Эпителии не восстанавливаются, надо витамина «А», вводите его, — профессор отпустил педаль рукомойника, и струйки воды перестали биться в ладонях. Он с силой вытер руки полотенцем и почувствовал, как они горят. — И переливание крови, больше мы ничего не можем сделать.
Дежурный врач вышел проводить профессора. Они вышли в коридор, и профессор взял его под руку, говоря:
— Мы присутствуем при гибели мозга. Если смотреть на это с точки зрения миллиардов людей, то не бог весть что, но с точки зрения семьи это крушение вселенной. Да, да, вселенная в нашем разуме. Я материалист, но для меня вселенная существует в этой вот (он постучал себя по лбу) костяной коробке, в жидковатой ее массе.
— Значит, вы считаете, он умрет.
— Нет, этого я пока не считаю.
— Я был уверен…
— Мой дорогой, это не слово врача. Я полагаю, что в данном случае мозг все же уцелеет. Но парень наверняка станет идиотом, и светит ему лишь растительная жизнь… Тревожит меня и то, что разрушен центр дыхания. Что делать? Ожидать момента, когда другие клетки мозга возьмут на себя функцию? А ежели они не возьмут? Стимулировать их еще не научились. И потом, мне кажется, что ритм принудительного дыхания подобран недостаточно личностно. С этим и возитесь.
Профессор прижал ладонь к уху.
— Прислушайтесь-ка… Не улавливаете? Нет? А мне вот, когда я слушаю, тяжело дышится самому. Понимаете, механическая жесткость прибора, еще немного, я сам начну задыхаться. Каково молодому человеку?… Этому вам и следует учиться: наблюдению и сообщению с больным. Повозитесь, подберите ему индивидуальный ритм. И, ей-богу, пора требовать, чтобы на каждого человека, скажем, в юности, была составлена карточка индивидуальных ритмов — пока он еще здоров. Всего, коллега! А что касается той столичной знаменитости, что приезжает, то (и профессор дал волю своей обиде) родственники вольны не доверять нам. Но даже и йоги не вдохнут в него жизнь. И разум не вернут. Конечно, москвич этот замечательный врач, я наслышан, но посмотрим, что он может сделать? Ничего.
И вдруг он снова рассердился:
— Зачем он нам? Будет только мешать.
— Бабка требует, — пояснил дежурный врач.
Он старался не видеть злости шефа, не глядел и даже покраснел за него.
— Это поразительно активная дама, — говорил он, то застегивая, то расстегивая пуговицы халата. — И не просто требовательная, но и могучая. Бывший депутат, в обкоме со всеми на «ты», как я слышал.
— Да ладно, — сказал профессор, — раз он едет. Даже полезно, отснимем операцию, фильм станем показывать студентам.
И ушел по коридору слегка подпрыгивающей походкой, напоминая рассерженную белую грузную птицу, куда-то бредущую пешком.
А дежурный врач вернулся в палату. Он прослушал сердце Виктора, затем долго отслеживал работу механизма… Раз-два… раз-два… Вот сейчас кислород втискивается в легкие, грудь приподнимается, но включается отсос, и ребра опадают — выдох. И снова напор.
Нет, нет, профессор ошибается, ритм подобран правильно, и кислорода парень получает достаточно. Раз-два… Раз-два… Хрипящие страшные звуки. Раз-два!.. Можно идти. Он поднялся и звонком вызвал дежурную сестру. Она вкатилась, улыбчивая, вся круглая — лицо, плечи, бедра, руки.
— Вылечим красавчика? — спросила она.
Врач подмигнул ей. Он, как все в больнице, знал ее коротенькие невинные романы с больными.
— Потерпи, кудрявчик, — ворковала сестра, оправляя простынь. — Мы тебя вытянем, мы тебя и женим.
2
Парень был неподвижен. Не слышал голосов, несся вдаль и видел тянущуюся нить, бесконечную, и подминал ее под колесо. А худой старичок Дмитрий Сергеевич Кестнер, белый, но с густыми черными бровями, полулежал в самолетном кресле, откинувшись в полудреме. Смотреть-то в иллюминатор не на что — одни облака, виденные сотни раз. Лучше уж подремать.
А у Петра Ивановича исчезла его улыбка: подходило время встречи, а не все, по его линии, было готово. Например, нет цветов, а поди, добудь их здесь. Но старик «сделал усилие», как сказала бы Марья Семеновна, и таки раздобыл цветы. Его была инициатива, его же хлопоты. Петр Иванович проявил энергию и расчет, в чем старуха и ему, и всем прочим мужчинам начисто отказывала, деловую хватку, в которую та не верила, забывая, что как-никак он был армейский полевой командир и в войну стал полковником.
Деньги на цветы старуха ему не дала, только на такси, пришлось искать трехпроцентные облигации, зарытые в белье. Нашел их, побежал в сберкассу и продал.
— Ты возьми ему что-нибудь теплое, он франт.
Старик прихватил и теплое. Имея на руках сорок рублей, он на такси просвистел к ботаническому саду. Но не пошел к директору, а, побродив около, увидел дворника и по глазам и носу понял, что дворник не только потребляет, а жаждет опохмелиться тотчас, немедленно. Тот, работая, шваркал метлой по дорожке и на Петра Ивановича и топнул, и прикрикнул. Но тот обезоружил его улыбкой и сообщил суть дела. Сердитый дворник послал его не то чтобы к директору, а много дальше. Петр Иванович стоял и, улыбаясь, ждал.
И вот дворник прохрипел:
— Сколько дашь?
— Пять рублей за штуку, если гвоздики.
— А деньги-то у тебя есть? — спросил дворник.
Старик показал ему четвертную и сунул обратно в карман.
— Ты мне их щас дай, — сказал сторож.
— Ну, милый, как я буду давать тебе деньги, когда ничего от тебя не имею?
— Не веришь?
— Я верю, мы же бывалые солдаты и должны доверять друг другу.
— Вот то-то, — сказал дворник. — Какой фронт?
— Под Москвой и далее на запад.
— Я на Украинском…
— Ага. А розы есть? И вдруг тебя не пустят?
— Меня-то! — закричал мужик и бросил метлу. — Да я тяну на себе все хозяйство, от меня зависит проветрить оранжереи. Мальчишки швыряют камни в стекла. Кто гоняет их? Значит, имею право на несколько штук роз.
— Чайные хоть розы? — спросил Петр Иванович.
— Там есть даже желтая.
— Ладно, — сказал старичок. — Тогда держи.
Он отдал деньги, и дворник не обманул его.
И Петр Иванович уехал в аэропорт с тремя розами, завернутыми в несколько газет, и свертком, в котором были теплые вещи. Он положил туда шапку, свитер и шерстяные рукавицы, потому что в Москве была теплая погода, а знаменитости не обращают внимания на температурные мелочи.
Самолет не опоздал, прибыл точно и подрулил к аэровокзалу. Петр Иванович увидел знаменитость — сухонького и сердитого старичка с портфелем. Одет тот был чрезвычайно легко.
Петр Иванович подошел, объяснился и протянул розы.
— Что я вам, девушка, что ли? — закричал старик.
— Может быть, вы оденетесь теплее? — пролепетал перепуганный Петр Иванович.
— Простуда? И это говорит сибиряк! Вы мне очки не втирайте. Мне что плюс тридцать, что минус тридцать — хожу так, как видите.
И, распахнув плащ, он показал модный свитер с повышенной вентиляцией, в дырочках, а под ним рубашку. Затем, не смущаясь, задрал свитер вверх и обнажил голый живот в белой шерстке.
— Щупайте, — говорил он. — Рубашка, а под ней легкое белье. Щупайте!
Пришлось щупать. На ногах гостя были штиблеты и носки, тоже одни. Когда же тот нагнулся за своим поставленным портфелем, то штанины его брюк приподнялись, и оказалось, кальсон московский пижон не носил. Тут муж Марьи Семеновны затих. Он шел следом за старичком, который резко спрашивал, потряхивая головой:
— Где они? Разве в провинции нет такси? Куда вы их прячете от приезжих. Господи, стоянка отнесена на двести метров.
— Вот очередь.
— Ах, очередь. Понимаю: раз провинция, то должна быть и очередь. Закон природы.
Ожидая, он расспрашивал о Марье Семеновне, как она себя чувствует, что делает. Спросил, где можно остановиться. Узнав, что забронирован номер в гостинице, загородной, отличной, гость стал фыркать и притоптывать. Сказал, что в гостиницах он принципиально не живет, что у него достаточно много и больных, поднятых на ноги, и учеников, чтобы в любом городе Союза жить в доме, в семье. Так же и здесь найдутся.
— Мы рады… — начал было Петр Иванович.
— Согласен, я остановлюсь у вас.
Петр Иванович сказал:
— Я вас поселю к отцу пострадавшего, комната там освободилась.
— Отлично.
Проезжая городом на такси, гость дивился:
— Смотрите, в шубах! Все мерзляки.
Он вдруг захохотал, прочитав на здании название: «Универбыт».
— Что здесь смешного. Это где нас обслуживают, — объяснил Петр Иванович.
