Стюарт Дэвид - Налда говорила
– Я не думала, – сказал Мэри, все еще очень тихо и все еще своим обычным голосом. – Я никогда не думала… но я ведь не ошибаюсь? Эта банка и все те другие вещи, они ведь не для того, чтобы подшутить надо мной? Ты действительно веришь во все то, что ты мне говоришь, веришь, что все это правда, да?
Я кивнул. А еще улыбнулся, чтобы посмотреть, изменится ли что-нибудь. Но ничего не изменилось. Лицо Мэри быстро стало похожим на лицо Налды, когда та собиралась плакать – когда я что-то с собой делал, а она плакала. Тогда Мэри сказала:
– О, мистер Рейнеке…
И она встала с кресла и пошла ко мне. А я так и не понял почему.
19
Вот и все, что она тогда сказала, Мэри, только «О, мистер Рейнеке», как будто я сильно поранился. И пока я стоял около раковины, глядя на дверь, она подходила все ближе, пока не оказалась совсем рядом. И тогда она взяла мою руку обеими руками. А потом наклонилась ко мне и молча прижала наши руки к своему лбу.
Раньше, когда я стоял рядом с ней в саду, я иногда немного дрожал. И теперь я начал дрожать так же, только сильнее. Я не думаю, что она догадалась, потому что с рукой, которую она держала, было почти все хорошо, но все, что ниже шеи, у меня было напряжено, и ноги тоже. Как будто я боялся.
– Я думаю, мне пора пойти помочь Фрэнку, – сказал я, чтобы появилась причина уйти, и у меня это получилось сказать таким странным голосом, который я не слышал с самого первого раза, когда увидел Элизабет и Фрэнка. Когда я еще нервничал из-за них и всяких прочих вещей.
Когда я это сказал, она медленно отпустила мою руку. Она отпустила ее достаточно медленно, и я смог ее убрать, а ее руки остались там же. Потом, после того, как я убрал свою руку, она медленно, совсем не глядя на меня, подняла голову и повернулась обратно к столу и стала смотреть в другую сторону от меня.
Сначала я особо не двигался, только опустил посудную тряпку и продолжал дрожать. И Мэри тоже немного постояла. Но вскоре она спросила, может ли она пойти со мной сегодня вечером, как обычно, и я сказал:
– Да.
– Что ж, – сказала она своим искусственным голосом, который был немного похож на ее настоящий. – Может, я пока просто подожду и припудрю носик там.
И потом мы пошли к больнице и по дороге не сказали друг другу ни слова. Я продолжал исподтишка наблюдать за Мэри, чтобы увидеть, не хочет ли она что-нибудь сказать. Но она все время смотрела вперед, не улыбалась и ничего такого. А я не смог придумать повода, чтобы задать ей какой-нибудь вопрос. Так что я просто шел рядом, молча и продолжая дрожать.
Это был один из самых странных вечеров с Фрэнком и Элизабет. Я помог Фрэнку с лошадьми, как обычно. Но все остальное было совсем по-другому.
Как только мы оба вошли в комнату, Элизабет и Фрэнк посмотрели на нас как-то не так, будто знали о том, что что-то не заладилось. Но они не пытались выяснить, что именно, и не пытались вести себя с нами как-то иначе, ничего подобного. Они просто молчали, пока я помогал Фрэнку со списком. А потом, когда он подвел итог, я увидел, что Элизабет несколько минут смотрела на него, пока не поймала его взгляд. Потом подняла брови и перевернула свой пустой стакан и поставила его на стол, а Фрэнк тихо задвинул стул и кашлянул.
– Я думаю, – сказала Элизабет, – я думаю, нам с Фрэнком пора идти, а вы двое не скучайте тут. – И Фрэнк снял их пальто с крючка, а Элизабет нам мило улыбнулась.
Я думал, что она собирается сказать что-то еще, потому что видел, как она открыла рот, как будто собирается заговорить, но так ничего и не сказала. Она просто посмотрела на меня и на Мэри с неким беспокойством, а потом застегнула пальто на все пуговицы.
– Увидимся завтра, – наконец сказал Фрэнк и поднял сумку Элизабет с пола под вешалкой. И после того, как они ушли и мы услышали, как закрылась дверь в коридоре, Мэри посмотрела на меня, без слов, без улыбки, без чего-нибудь такого. А потом пошла к шкафу, в котором обычно стоял портвейн.
Большую часть времени, пока Элизабет и Фрэнк были там, и на самом деле с того момента, как Мэри встала и пошла в туалет, меня все смущало. Я не мог придумать ни одного слова, чтобы ей сказать, просто потому что не знал, почему она стала такая странная. И я просто ждал, что она заговорит и объяснит мне, почему все так странно. Так что когда она подвинула стул, чтобы сесть лицом ко мне, я ждал и дальше. Я не повернулся, чтобы сесть лицом к ней, я так и не повернул голову, продолжал смотреть вперед и вниз на свою выпивку на столе и видел ее краем глаза, я все ждал и ждал, пока она наконец-то не сказала:
– Итак… мистер Рейнеке…
И потом, все еще краем глаза, я видел, как она села прямее, и я немного повернулся, чтобы смотреть на нее иногда. И когда я это сделал, она протянула мне руку, чтобы я смог ее взять. Через какое-то время я это сделал, и мы стали сидеть, держась за руки и не глядя друг на друга. И теперь я почти не дрожал.
– Расскажите мне что-нибудь, мистер Рейнеке, – тихо сказала Мэри, подняла стакан и чуть отстранилась. Но мне было нечего рассказывать. Я еще ждал, когда она скажет мне, почему все вещи стали такие странные, и ни о чем другом я говорить не мог. Так что я ее спросил:
– Что-нибудь что?
А она сказала:
– Не знаю… Что-нибудь еще про Налду. Расскажи мне про нее.
И я спросил ее, что именно.
– Ну… – сказала она, – вроде того… сколько лет тебе было, когда она рассказала тебе про твоего отца и брильянт?
– Много лет, – сказал я.
– Так сколько же лет тебе было, когда она рассказала тебе об этом в первый раз? – спросила Мэри, и я пожал плечами. – Ну, тогда не знаю, – сказала она. – Расскажи мне другое. Когда… Сколько лет тебе было, когда Налда впервые начала кричать?
– Около восьми лет, – сказал я. – Или девяти.
Хорошо бы я об этом не проговорился, никогда. Я поднял стакан и отхлебнул немного, и когда я ставил его обратно, я надеялся, что разговоров про крики Налды уже достаточно. Но это было не так. Когда я откинулся на спинку кресла, Мэри сжала мою руку и попросила меня рассказать об этом еще.
И, в конце концов, только потому, что это было хоть немного лучше, чем просто сидеть, молчать и смущаться, я рассказал ей все, что помнил.
20
Сначала Налда кричала не очень часто. Это случалось только иногда и недолго. Именно это я и начал рассказывать Мэри, и когда я это сделал, она спросила, о чем кричала Налда. Я не смог толком почти ничего вспомнить. Она не особо много кричала о чем бы то ни было. И только в трейлере или снаружи около него.
Но каждый раз, когда она кричала, это было хуже, чем в предыдущий раз. Так и продолжалось. А когда мне было десять, к тому времени все стало совсем плохо. Она никогда не кричала на меня, Налда. Она просто кричала. Но когда все стало плохо, она стала кричать не только в трейлере или снаружи около него, а везде. И она стала кричать долго.
Иногда это случалось, когда мы работали в чьем-нибудь саду, а еще когда мы шли на работу или с работы. Или иногда, если Налда развешивала одежду, чтобы высушить ее. И даже иногда, если мы сидели в трейлере, она бросалась к двери и выскакивала на ступеньку, чтобы покричать – прямо на улице, в конце которой стоял наш трейлер.
Мэри подвинулась ко мне, когда я рассказал последнее, и положила руку на мою руку, так что теперь она держала ее двумя руками. И потому что я чувствовал, как она наблюдает за моим лицом, я повернулся, чтобы тоже ее видеть, и она сказала:
– Так что все, что ты мне рассказывал про жизнь в этом трейлере, – это правда? Я… Ох, я всегда думала, что все это было для того, чтобы выглядеть загадочно. Я пошла не по той дороге, мистер Рейнеке, с самого начала…
Я ожидал увидеть, как она положит голову нам на руки, как раньше, и я был рад, что она этого не сделала. Она просто держала мою руку в своих руках и дальше, а потом попросила меня рассказать побольше про Налду. Так что я стал рассказывать ей о людях, которые жили на нашей улице, в белых домах, поначалу они выбегали каждый раз, когда Налда начинала кричать. Как некоторые подходили к нашему трейлеру и спрашивали Налду, что случилось, смотрели, все ли с ней в порядке. Но дело было в том, что, когда эти люди подходили ближе, она начинала кричать громче. И когда они пытались до нее дотронуться, она размахивала руками, чтобы эти люди держались подальше, пока они не возвращались обратно к себе домой.
– Тебе никогда не было страшно? – спросила меня Мэри, а я ответил, что всегда было. Но еще я сказал ей, что я почему-то всегда мог сказать, когда это произойдет, и это немного улучшало дело.
Как бы это… каждый раз она выглядела так, будто собирается заплакать. Это могло случиться прямо посреди разговора, или когда смотрела на каких-то других людей, или вроде того. Но затем вместо слез из нее наружу вырывался крик. И некоторое время спустя люди из белых домов перестали приходить, когда это происходило снова. Они просто выглядывали в окна, а потом закрывали их. А люди, которые были на улице или в садах, они даже иногда кричали Налде в ответ или шли к себе домой, пока она не остановится. И вот еще что, через какое-то время совсем немногие продолжали разговаривать с нами на улице, даже когда с Налдой все было в порядке. По большей части они смотрели в сторону, когда мы проходили мимо. И если их было несколько, иногда мы слышали, как они шептали друг другу что-то вроде «бедный мальчик…». И еще какие-то вещи. Но тогда Налда улыбалась мне особенной улыбкой, и мы начинали хихикать. Потому что они не знали, как хорошо нам бывало.
