Вероника Черных - Иллюзии ночей
Чепегина бросило в жар. И словно исчезли камни семидесяти лет, и стало легко и сильно, потому что ему не девяносто два года, а двадцать – нет, и не двадцать, а семнадцать, и этот поцелуй – будто первый девичий поцелуй в его жизни.
– Сне сегодня исполнилось девяносто два года, – произнёс Кирилл Тихонович. – Такого подарка, который Вы мне подарили, у меня… никогда… Спасибо. Спасибо.
Он ещё хотел сказать, что благодаря ей в душу его вернулась молодость, вернулась жизнь. Что изношенное сердце забыло на несколько мгновений о боли, об изношенности своей, впитало в себя воду жизни – любовь.
Но не сказал. Глядел вслед и часто моргал. Лепесток яблони покружился над его головой, неощутимо лёг на жёсткие седые волосы.
Чепегин сел, держа перед собой этюд. Не фотографическое копирование, а преломление увиденного в мыслях, мечтах и представлениях о красоте и о том, отчего захватывает дух.
Ради подобной красоты он воевал в начале сороковых голов. Ради того, чтобы родился кто-то, кто мог бы нарисовать такую красоту – рассвет в осыпающихся яблоневых садах, потому что он затронул его душу.
От звонких мальчишеских голосов цветы вздрогнули и потерял несколько лепестков, присоединившихся к своим собратьям в траве.
– Ну, и сугробы! – сказал один парнишка.
– Какие сугробы? – отозвался другой.
– Да вон из лепестков… Слушай, я на них упаду.
– Зачем?
– Ну… Никогда не лежал на сугробе лепестков.
– Ага! Вот тебе: лови свой сугроб!
Чепегин, улыбаясь, смотрел, как два подростка швыряли друг в друга горсти яблоневых цветков. Оба несли удочки и ведёрки. За плечами рюкзачки. Рыбачьи любители… Тоже на рассвет потянуло, за юркой, трудно доступной добычей.
Мальчишки прекратили взметать лепестки и деловито уселись на берегу.
– Ну? Здесь засядем? – предложил один.
– А давай. Дядя Юра позавчера тут во какого подлещика заловил! Жирный, подлец, тотчас его на сковородку!
Чепегин, услыхав про подлещика, сглотнул и даже потянул носом: будто и впрямь пахнуло сладковато жареной рыбой. Давно он такой вкуснятинкой не лакомился: не рыбачил уж по старости своей… Здесь, на реке, и рыбачил. Прежде-то рыба водилась – не переводилась, а теперь, интересно, есть она, нет?
Рыбаки со знанием дела закинули удочки и напряжённо притихли. Клюёт? Не клюёт? Почему не клюёт? На что клюёт? И когда заклюёт? И вообще, в чём дело? Где эта рыба?! Под корягами затаилась? Дислокацию изменила? Что, вообще, за безобразие?
Чепегин пошарил в кармане. Вчера, идя на рассвет, он взял с собой три кусочка белого хлеба, чтобы утолить голод, если он вдруг проявится, да вот не проявился, и хлеб сох в кармане запеленатый в полиэтиленовый пакетик. Есть ему снова не хотелось, а ребятишкам это то, что надо.
Он достал хлеб и некоторое время держал его в руках, соображая, что делать ему с рисунком девушки в японских тонах: на скамейке оставить – ветер сбросит, с собой взять – помнётся ненароком… Пока он колебался, на скамейку рядом с ним присел молодой мужчина лети тридцати пяти. Он тяжело дышал и вытирал со лба пот.
– Здрасти, – сказал он отравить.
– Здрасти и вам, – с готовностью откликнулся Чепегин. – Всё бегаете?
– Бегаю, – кивнул мужчина.
– От инфаркта? – банально пошутил старик.
– В основном, от себя. И от инфаркта заодно, – признался бегун.
– От себя-то почему?
– Да так… Пытаюсь проблемы как-то разрешить, а дома не получается.
– Что ж так?
– Столпотворение у нас. Все кричат, требуют, взывают… Как тут подумаешь? А бегаешь – и вроде бы один, никто не мешает размышлять, – объяснил бегун.
– Гости, что ль, у вас? – предположил Чепегин.
Почему гости?
– Вы ж говорите – столпотворение.
– А. Нет, это у меня домашних лиц много. В двухкомнатной «хрущёвке» мы с женой, пятеро детей, моя мама и отец жены.
– Ого! – поразился Чепегин. – И как их зовут, ваших детей?
Лицо бегуна неуловимым образом просияло:
– Дочки – Лариса, Валерия, Алла, сыновья – Венцеслав и Савелий.
– Хорошо назвали, – подивился Чепегин. – А я Кирилл Тихонович.
– Самунин. Антон Андреевич. Служу в русской армии, – представился бегун.
– Офицер, значит? – уважительно произнёс Чепегин.
– Офицер.
– Что ж вам побольше квартиру не дадут?
– Так говорят, нету их у нашего государства. Деньги копи – и покупай. Это пожалуйста. А безплатно – ботва тебе гнилая вместо сладкой морковки.
Кирилл Тихонович посочувствовал:
– Понятно теперь, почему каждое утро бегаете…
– Ну, да… А вы зачем каждый день сюда ходите?
– Я-то? Да я не днём. Я к рассвету бреду. Встаю в темень и шлёпаю себе к реке, рассвет встречать. Берег-то высокий , с него хорошо видать, как солнце всходит.
– А зачем вам рассвет встречать?
– Да как же? Лежишь ночью и думаешь: вот не пойдёшь нынче, а он раз – и окажется последним в жизни. Это, конечно, не страшно, что последний. Всё ж-таки довольно по земле походил, грехов накопил. Главное, чтоб он был перед смертью, мой самый последний рассвет, что я его не пропустил. Рассветы никогда не повторяются, знаете. Каждый раз думаешь: ну, вот, подарил мне Бог сегодня рассвет, и ежели заберёт нынче, так я готов. Потому что, как рассветёт, я храм иду…
– На Черниковской?
– На Черниковской. Исповедуюсь. Причащаюсь.
– Умирать страшно.
Чепегин вздохнул.
– Страшно. И молодому страшно, а старому – того более.
– Почему?
– Так жизнь долгую прожил, грехов много накопил. Какие и не вспомнишь, про какие и не подумаешь, что грех… Это, знаете, как навозный жук: начинает в юности катать свой крошечный шарик всякой дряни, и чем дольше живёт, тем больше накатывает. А к смерти у него шарик-то раз в десять больше его самого… И у нас, почитай, так же.
– Чем дольше живёшь, тем гуще навозом измажешься, – усмехаясь, согласился Самунин.
Они помолчали, следя за течением реки и пацанами-рыбаками. Один из них вдруг дёрнул удочку. Блеснул серебряный бочок, сорвался в воду. Мальчишка зашипел от разочарования.
Кирилл Тихонович вспомнил о хлебе и сказал:
– Антон Андреевич, вы картину мою не подержите?
– Да, пожалуйста, давайте.
Самунин осторожно принял лист, посмотрел.
– Ух, ты! Сами нарисовали?
– Нет, что вы! Девушка подарила. Она рисовала рассвет в яблоневом саду.
– Красиво получилось.
– Совершенно с вами согласен.
Кирилл Тихонович поспешил к мальчишкам.
– Юным, но опытным рыбакам большой привет! – сказал он негромко.
– Драсти, – отрывисто бросили юные, но опытные рыбаки, напряжённо наблюдая за поплавками.
Чувствовалось, что им совершенно некогда. В ведре пусто. Худосочная сетка тоже скучала.
– Любите рыбу ловить? – допытывался Чепегин.
– Любим, любим. Вон она – плавает, задирается, а к червяку – ни ногой.
– Какая у рыбы нога, очумел?
– Ну, плавником или, там. Хвостом. Шшш!
– Сам ты – шшш! Смотри вон на поплавок лучше.
– Сам смотри.
– Я и смотрю! И ты давай смотри!
Чепегин воспользовался короткой паузой в перепалке и направил разговор по своему курсу:
– Клюёт?
– Кого там клюёт? Головастики да лягва. Одна клюнула, да сорвалась. Так бы и треснул её по хребту!
– Ага, ты треснешь! И вообще, тихо ты! Рыба удерёт!
– Не удерёт. Сам удерёшь1
Чепегин, сетуя, что испортил идиллию между рекой, рассветом, рыбой и рыбаками, тронул юного спорщика за плечо:
– А вы рыбёшку-то подкармливали?
Мальчишки замолчали и озадаченно переглянулись.
– Ничё мы не подкармливали, – буркнул один.
– А вы подкормите, – посоветовал Чепегин. – Им немного надо. Вот вам хлеб, покрошите, да ждите своей удачи.
Он дал им всё, что у него было.
– Спасибо, – поблагодарили юные, но опытные, и принялись крошить хлеб.
Чепегин вернулся к скамейке. Посмотрел вокруг. Сел, нашарив под собой гладкое прохладное железо.
– Пойду сейчас, – вздохнул он. – Давно пора. А вы ещё побегаете?
– Немного.
С берега раздалось восторженное:
– Во, клёво! Глянь, как пошла!
Похоже, хлеб пригодился. Чепегин улыбнулся. Эх, пацаны, пацаны…
Он не видел короткий их разговор, возню с рыбой, потому что размышлял о Самунине, о своей жизни и смерти, о сыне, дочери, зяте, невестке и двух внуках и искал для себя новы шаг – последний значительный в своей жизни.
– Эй, дедушка!
Его теребил за рукав один из рыбаков.
– А? Чего? – встрепенулся Чепегин.
– Мы вам тут рыбу наложили.
Он протягивал ему пакет. Самунин подтолкнул его в бок:
– Берите, Кирилл Тихонович. Вкусная тут рыба.
– Так за что? – растерялся старик. – Я ж не ловил, и денег у меня с собой нет, чтоб заплатить.
– Нам ничего не надо, – заявил второй рыбак. – Мы так. Нам воще не надо рыбы, потому что мама уехала, а отец её не сжарит. Он только картошку умеет варить и суп из пакетов.
Чепегин перевёл взгляд на первого рыбака, но тот его предупредил:
– Мы братья. Ему десять, мне одиннадцать.
Дрожащей рукой Чепегин принял подношение. Голос пропал, и ему пришлось откашляться.
