Эмилиян Станев - Весна в январе
Испуганно оглядываясь, я почти бегом вернулся в сторожку, разбудил брата и рассказал ему, что мне пришлось пережить.
— Ты легко отделался, — сказал брат, сердясь на меня за мою ночную прогулку. — Когда олени начинают реветь, они становятся смелыми, как хищники. А этот злее всех. У него никогда не было стада, потому что самки бегут от него. Он убийца и осужден на постоянное одиночество. Это ожесточило его, и я удивляюсь, как он не проткнул тебя рогами. Ложись спать и не смей больше ходить в лес без моего разрешения!
На следующий день лесная охрана застрелила моего оленя недалеко от шоссе, где он напал на одного рогача. Я пошел посмотреть на него. При дневном свете он выглядел совсем иначе. Спина у него была вытерта, жилистая шея обросла буро-красной гривой. А рога, которые ночью показались мне такими красивыми, были побелевшие и истертые, без боковых отростков, уродливые, тонкие и голые. На всем его облике лежала печать вырождения и жестокости. Но лунная ночь придала его безобразию особую красоту и блеск.
С тех пор я часто вспоминал поговорку «День смеется над ночью» и, если видел что-нибудь ночью, не ждал, что оно окажется таким же при свете дня.
СОЛОВЕЙ НА ЗАВОДЕ
Я был еще гимназистом, когда дед Мирю совсем состарился, сгорбился и перестал ходить на охоту. Зымка, Волга и Мурат давно были похоронены на берегу оврага, скончалась и его старуха. К деду переехал на жительство его младший сын, слесарь, со своей семьей.
Перестав ходить на охоту, старик начал мастерить клетки для птиц. Он держал дома в клетках нескольких зябликов, одного черного дрозда и пять-шесть щеглов. Все они были отличными певцами, и я удивлялся умению старика заставлять их петь по своему желанию. Как он этого добивался, бог его знает, но птицы часами пели в бедном домишке, радуя его сердце.
— Есть у меня секрет, — смеялся дед Мирю, когда я просил его раскрыть мне тайну. — Мой сын Милуш его знает. И тебе скажу, да только зачем тебе? Ты будешь ученым человеком, тебе такие науки не нужны.
Когда он умер, меня не было в городе, и секрет его так и остался для меня секретом.
С тех пор прошло много времени, и вот два года назад я побывал на одном нашем заводе. Это было под Первое мая. В просторном, светлом и чистом цеху, в который свет лился сквозь стеклянную крышу, я с удивлением увидел в углу какие-то непонятные брезентовые колпаки. Они вовсе не гармонировали с праздничным убранством цеха, наоборот — скорее портили его. Я собирался спросить, зачем они нужны, но тут меня поразило нечто совершенно необъяснимое. Среди равномерного жужжания станков, поставленных в два ряда, среди смеха и разговоров рабочих, которые спешили закончить работу, чтобы приготовиться к празднику, в этом помещении, в окружении бетона и стали, во все горло пели соловей и зяблик. И пели так громко, так самозабвенно, точно состязались друг с другом.
Я подумал, что рабочие смастерили какие-нибудь механизмы и что эти механизмы спрятаны под брезентовыми колпаками. Но как удачно, как похоже, совсем как живые, пели эти механические птички! «Какой же искусник это сделал!» — подумал я и, разговаривая с парторгом, все не решался спросить его, что это, потому что чем больше я вслушивался, тем больше поражался: в птичьих песнях не было никакого однообразия. Если б это были механизмы, они ни в коем случае не могли бы воспроизводить эти разнообразные рулады и ухо никогда не улавливало бы тех полутонов и оттенков, на которые способны только живые артисты леса.
— Чудесную музыку вы соорудили, — сказал я парторгу, когда больше не мог сдерживать любопытство. — Молодцы! Поют как живые!
Парторг, высокий и смуглый, с черными, как угли, глазами, взглянул на меня иронически:
— А вы думаете, они не живые?
— Разумеется. Но должен признаться, что я потрясен совершенством этого механизма.
— Послушайте внимательней. Разве механизм может так петь? Это живые птицы.
— Ну, пусть так, согласен, пусть это не патефонные пластинки, записанные в лесу. Но объясните мне, как могут живые птицы петь здесь, среди шума станков, на заводе? — спросил я.
— Тот-то и оно, что поют. Как видите, и птицы готовы воспевать революцию и социализм. Поют по нашему заказу, ведь завтра Первое мая, — засмеялся парторг.
— Разве что так.
— Значит, вы все еще не верите, что они живые? Эй, Янко, позови дядю Милуша! — крикнул парторг рабочему, пробегавшему мимо.
Из соседнего цеха пришел пожилой рабочий с седой головой. Что-то показалось мне в нем знакомым, но я не мог вспомнить, где я его раньше видел.
— Вот товарищ не верит, что птицы живые, — сказал парторг. — Покажи ему, чтоб он поверил. Только б не сбить их песню.
— Сейчас покажу, а их это не собьет, — ответил рабочий, приглядываясь ко мне. — А я вроде вас знаю. Вы не из города Т? Я сын того старика, с которым вы бродили в детстве по лесам. Как видите, я вас помню, — сказал он, подавая мне руку.
Мы сердечно, как старые знакомые, поздоровались, и он повел меня в угол. Приоткрыв оба брезентовых колпака, он показал мне одну за другой обеих птичек.
Брезент был смочен. Сквозь него цедился точно такой же свет, какой бывает в лесу рано утром. Птичка под колпаком ничего не видела, но чувствовала теплую влагу, так как брезент нагревался от цехового тепла. Так у нее возникала иллюзия, будто наступает утро, и она пела без передышки, встречая зарю. Как известно, птицы поют усерднее всего именно в ранние утренние часы.
Вот когда я узнал «секрет» моего старика. Сын сумел применить его более чем к месту. Птичьи песни пришли на завод вместе со свободой, с трудом и с новыми, светлыми надеждами на будущее.
Примечания
1
Стара-Планина — болгарское название Балканского хребта.
2
Гайдуки — сначала разбойники, защитники народа от чужеземных поработителей, в XIX в. — участники национально-освободительной борьбы болгар против османского ига. Подвиги гайдуков воспеты во многих народных песнях и преданиях.
