Тэцуо Миура - Блуждающий огонёк
Когда прозвучал сигнал местного радио, возвещавший об окончании отдыха, Ая в кузове мчавшегося грузовика постучал по спине Фуми.
— Глянь–ка! Люди–рекламы опять пожаловали. Фуми посмотрел в ту сторону, куда указал палец рабочей рукавицы, испачканный пыльным удобрением. От моря по дороге, ведущей через пастбище к конюшням, покачиваясь, поднимались красные и голубые зонтики. Шли три женщины и мужчина. Зонтики и яркие платья плыли над зеленью пастбища.
Это были не люди–рекламы, а просто туристы из города, иногда забредавшие на пастбище, Ая и Фуми прозвали их «ходячей рекламой». Им не нравились слишком яркие цвета их одежды.
— Ишь, зонтами прикрылись… На заводе не то чтобы от солнца — от дождя и то зонтами не прикрывались.
— Смотреть противно!
Фуми набрал полную пригоршню сухого удобрения и швырнул в их сторону.
— Да, противно!
Ая тоже зачерпнул пригоршню и швырнул в городских гостей.
Потом они снова принялись за свою нудную работу, которой были заняты уже часа два.
Между тем четверо поравнялись с пастухами, шедшими на пастбище за лошадьми.
— А, здравствуйте! На работу? — развязно поздоровался с ними мужчина, приподняв большим пальцем поля соломенной шляпы. Женщины засмеялись, кланяясь.
Оказалось, женщины были из городского кабаре.
В прошлом месяце на праздник Баюканной — покровительницы лошадей конюхи, проведя обряд очищения у часовни за конюшнями, натянули красно–белый занавес на лугу рядом с общежитием и устроили гулянку. Тогда им прислуживали двадцать женщин из кабаре «Золотая повозка». И эти три тоже были среди них. А мужчина был управляющим кабаре.
Он спросил у одного из конюхов, как пройти к Хякуда, и повел спутниц к третьей конюшне. Конюхи удивленно переглянулись. Кто скривил губы, кто прищелкнул языком, кто фыркнул. Тогда, во время гулянки, напившись, они пообещали женщинам навестить их, но до сих пор не выполнили свое обещание теперь вот придется расплачиваться.
— Зачем это они пришли? — спросил один.
— А разве не к тебе? — пошутил другой.
— По счету пришли получить, — предположил третий.
В таком случае им нужно было бы, наверно, идти прямо к дому хозяина конезавода, однако они, похоже, направились к Хякуда. Конюхи бросили думать о чужих делах и разбежались по пастбищу.
А у третьей конюшни как раз шла подготовка к вечерней работе, и Хякуда обтирал пот с племенного жеребца, вернувшегося со скакового круга.
— Спасибо за ваше участие в празднике, — сказал он.
— Мы приехали отдохнуть на берегу и зашли вот к вам ненадолго. Я вижу, вы заняты?
— Да, работаем с утра до вечера. И так весь июль, — ответил Хякуда, похлопывая жеребца ладонью по спине. Под гладкой, блестящей кожей коня перекатывались тугие, как канаты, мышцы.
— Большая лошадь! — сказала смуглая разбитная женщина.
— Ага! — поддакнула другая, похожая на девочку, с пухлыми щеками. Первый раз вижу такую большую!
Красивая стройная женщина молча глядела на морду жеребца. Хякуда тоже захотелось вставить слово.
— Эту лошадь зовут Рассвет. Племенной жеребец английских кровей, восьми лет. Три раза выигрывал на здешних скачках… — начал объяснять он, будто перед ним были учащиеся сельскохозяйственной школы.
— Сколько один раз стоит? — спросил управляющий кабаре. На гулянке они вместе с Хякуда выпили по чашечке сакэ, и теперь, когда речь зашла о работе конюха, он опять увлекся разговором. Правда, при первом знакомстве он уже спрашивал у Хякуда об этом и все знал, но тут нарочно опять поинтересовался, чтобы удивить женщин.
— Гм! По нынешним временам сто семьдесят тысяч иен.
Женщины вытаращили глаза.
— Дорого, не правда ли? — продолжал провоцировать конюха управляющий кабаре.
— Одна лошадь стоит сто семьдесят тысяч? — удивилась маленькая, похожая на подростка.
— Да что вы! Этот жеребец стоит двадцать миллионов иен.
— А сто семьдесят тысяч?
— Один раз…
— Что один раз?
Управляющий с досадой щелкнул языком и пробормотал про себя: «Вот непонятливая!»
Один из конюхов сказал, что кобыла готова. Хякуда велел вывести ее.
— Куда?
Хякуда оглядел луг из–под ладони.
— Вон туда.
Женщины о чем–то тихо перемолвились и пошли на луг вдоль забора.
Управляющий, оставшись один, машинально постукивал по донышку соломенной шляпы.
— Извините, что мы так неожиданно к вам нагрянули. Захотелось, знаете, немного подстегнуть себя. Вялость одолела.
Хякуда не понял, что это он там говорит такое. Но к замечаниям городских жителей он относился снисходительно. Сам–то он был не мастак разговаривать. Спросят — ответит. На празднике этот управляющий показался ему деловым парнем, а тут говорит как–то непонятно: подстегнуть чего–то…
— Пожалуйста, смотрите, — сказал он. — Это моя работа. Хотите взглянуть, как я работаю, смотрите с легкой душой. Все по воле божьей делается…
И Хякуда улыбнулся спокойно. Он всегда был спокоен, какие бы высокие гости ни стояли рядом.
Лучи заходящего солнца залили весь луг. Хякуда вел Рассвета на поводу, и чем дальше по лугу, тем сильнее пахли пряные травы.
Кобыла стояла неподвижно, словно изваяние, добродушно опустив голову. Три женщины прислонились к изгороди метрах в двадцати.
«Женщины всегда занимают места первыми», — подумал Хякуда.
— Идите вон туда. Здесь опасно, — сказал он, обернувшись к управляющему кабаре, собиравшемуся, как видно, всюду следовать за ним. Управляющий замедлил шаг, огорченно улыбнулся и пошел к женщинам. Те о чем–то тихо разговаривали, постукивая по траве кончиками туфель.
— Эй! Молчание.
— Что вы там делаете?
— У нас важный разговор, — сказала, не оборачиваясь, женщина, похожая на девочку.
— Повернитесь сюда. Молчание.
— Начинается!
— Что? — спросила смуглая.
— Потом пожалеете, что не видели.
— Не беспокойтесь.
— Пожалеете. Я‑то знаю.
Маленькая женщина недоуменно втянула голову в плечи.
— И ведь хочется повернуться, а не смеете.
— Да что там? — Смуглая женщина резко повернулась и замерла.
Жеребец встал на дыбы, подняв передние ноги и роя задними землю. Хякуда с поводьями в руках пригнулся прямо под его копытами. Казалось, жеребец вот–вот вздернет его вверх и отбросит прочь.
— Ой! Глядите! — с ужасом вскрикнула одна гостья.
Тем временем Хякуда, мало заботясь о себе, изо всех сил сдерживал коня, опасаясь, что тот, разъярившись, опрокинется назад. Если по невниманию ослабить поводья, строптивый жеребец может сесть на зад, завалиться набок и сильно удариться головой о землю. Обычно лошадь тут же испускает дух.
За тридцать лет работы на конезаводе Хякуда только раз допустил такую оплошность. Это самый ответственный момент в его работе.
Рассвет между тем в ярости не то ржал, не то храпел. Из пасти его вылетала пена. Его возбуждал вид кобылы.
— Ну давай, давай! — тянул его за поводья Хякуда…
Все длилось каких–нибудь тридцать секунд. Всего лишь миг…
Лошадей развели. Они тихо ушли в конюшни. Вдали синело море. Разбитная женщина стояла прямая, будто палку проглотила, широко открытые глаза ее сверкали на бледном лице. Стройная красавица прислонилась к изгороди с таким видом, будто ничего не случилось. Маленькая сидела на корточках, обхватив колени руками. Управляющий кабаре сложил руки на груди — ему хотелось понаблюдать за лицами женщин, и только теперь он с сожалением опомнился. Приминая траву, он пошел прочь, затем, обернувшись, крикнул:
— Эй!
Маленькая женщина укоризненно поглядела на него.
— Все уже.
Разбитная состроила кислую мину.
— Пора возвращаться, а то опоздаем в кабаре.
— Идите. Мы догоним. — Маленькая, видно, была не на шутку рассержена.
Красавица, слегка улыбаясь, медленно пошла за управляющим.
Две другие — одна, сидя на корточках, другая, прислонившись к изгороди, — некоторое время молчали. Глядели на траву, где уже никого не было.
Но что они вообще там видели? Видели, как в солнечном сиянии глыбы мяса шумно сталкивались друг с другом, содрогались, затихали. Будто обдал их просто жаркий черный вихрь, хлестнул им прямо в лицо, перехватил дыхание. Они не заметили, что он пронзил их насквозь. Зачем они уступили ему? думают они, растерянно замечая, как померкли их лирические воспоминания о прошлом.
Женщина, похожая на девочку, все еще сидела на корточках, не в силах подняться. Она рассеянно вспоминала прошлую ночь, которая казалась ей теперь неясным отпечатком рентгеновского снимка. Вспоминала свое неловкое заигрывание и скупые ласки мужчины — для чего все это? Ей стало жалко беспечной хрупкости своего тела.
— Как хочется в море поплескаться! — сказала она тихо. Да, попрыгать бы по–детски невинно в воде, поднимая тучу брызг…
— И мне, — отозвалась разбитная женщина с бледным лицом.
Но пора возвращаться. Возвращаться к своей жизни. А море как–нибудь потом. Когда снова захочется прийти к нему. Только когда это будет, кто знает…
